Лучшая страна в мире - Лу Эрленд

Вот Бима захватил поток, говорит она. Захватил Бима? — спрашиваю я. Да, захватил Бима, говорит она. Я вовремя удержался, чтобы не сказать «понимаю», на самом деле я ведь не понял, я бы солгал, если бы сказал «понимаю». А кто такой Бим? — спрашиваю я. — Он лошадь? Если он лошадь, я готов усомниться в правильности этого высказывания. С лошадьми этого не бывает, уносит людей; вот если Бим не лошадь, тогда, конечно, другое дело, если только он не собака или другое какое-то животное. Бим не лошадь, говорит она. Если бы он был лошадью! Бим — это мой брат, так что можешь мне поверить, что его захватило и понесло в потоке. Так, значит, Бима понесло? — снова спрашиваю я. Бима уже давно уносит. Понимаю, говорю я. Это — ложь, но я чувствую, что как раз тут маленькая ложь вполне уместна и даже необходима, таковы условности общения, они требуют, чтобы я произнес именно это для поддержания разговора и поддержания возникших отношений; я должен был погладить по шерстке, вот я и сказал, что понимаю, хотя на самом деле из того, что она говорила, ничего невозможно было понять; я знаю только то, что Бим не лошадь, а ее брат и что его захватило и унесло потоком.

Я повез ее домой на машине. Ей давно уже пора было быть дома, но, пока я спал на диване и пока очухивался, она из-за меня пропустила свой автобус, так что самое меньшее, что я мог сделать, — это хотя бы отвезти ее домой. Ей надо скорее домой к Биму. Бим ждет. Вообще-то, мне некогда, я все время помню, что дома меня ждет Финляндия; Финляндия с нетерпением ждет, чтобы я наконец вернулся и снова занялся ею, принял бы ее в свои любящие объятия, думаю я, ведь время так и бежит, дни проносятся стремительным потоком, а информация о Финляндии все еще не появилась на свет; надо подхлестнуть себя, думаю я, ведь я терпеть не могу авралы, я люблю работать в хорошем ровном темпе, выдавая по нескольку страниц в день, равномерно и добросовестно, то есть работать методично, а авралы — это работа на и: и юс, при авральной работе ты тонешь в пучине, провались она ко всем чертям, авральная работа. Между тем мы уже приехали в один из городов-спутников рядом с Осло, и я остался сидеть в машине, дожидаясь, пока она сбегает наверх в квартиру проверить, дома ли Бим. На всякий случай она попросила меня подождать, предчувствуя, что Бим не стал ее дожидаться и отправился шататься по улицам и теперь он может быть где угодно. Я понял, что они живут вдвоем. Бим и она. Надо будет спросить у нее, как ее зовут; надо не забыть спросить об этом. Они остались без родителей, так она сказала, но «остались без родителей» можно понимать по-всякому: может быть, родители куда-то уехали, например на Канарские острова, или они психически больны, или спились, по в данном случае это означает, что они умерли, то есть оставили детей самым бесповоротным образом, думаю я, вероятно, и самым чистым, потому что если уж ты мертв, так, значит, мертв, тебя нигде нельзя встретить, с тобой никак нельзя связаться, ты недоступен в самом окончательном смысле, то есть тут вообще не о чем говорить, смерть окончательна в самом бесповоротном смысле, она — хозяин-барин, и она так соблазнительно легко протекает мимо нас, смерть — сама текучесть, и она пугает меня больше, чем что бы то ни было, больше, чем даже вода, потому что вода — это одновременно и жизнь и смерть, и я боюсь и того и другого, ведь они одинаково текучи, так что ее родители умерли, а смерть — хозяин-барин, и в каком-то смысле ты тоже станешь хозяин-барин, когда умрешь.

Бима нет дома. Она спускается ко мне и говорит, что Бима нет дома, и спрашивает, не мог бы я поехать с ней поискать его. Поискать Бима? Ну что ж, почему бы не поискать! Вот только моя брошюра! — думаю я. Я как раз взялся за один текст, говорю я, и немного зашиваюсь с работой. Какой текст? — спрашивает она, и я говорю, что работаю над текстом о Финляндии; я сказал именно «текст», потому что это оставляет вопрос открытым; «текст» звучит хорошо:

я пишу текст о Финляндии, но, ясное дело, раз Бим куда-то подевался, то надо искать Бима, а Финляндия никуда не денется, Финляндия в лес не убежит; кстати, отмечаю я про себя, делаю заметку на память, это тоже одно из свойств, присущих Финляндии, — Финляндия не подведет, она всегда там, где ты ожидаешь ее найти, она никуда не убежит, а спокойно стоит на своем месте, полагаясь на милость тектонических плит под земной корой; в сущности, в этом она ничем не отличается от всякой другой страны, но все же пребывает в относительном покое, она никуда не плывет, такое качество само по себе уже делает ее достаточно притягательной для путешественников, думаю я; и в то время как меня несет течение, и Бима, и многих других несет течение, Финляндия не плывет. «Посетите страну, которая никуда не уплывет» — такие слова можно бы написать на плакатах, выставленных в витринах туристических бюро. «Посетите страну, которая пребывает в покое». А вот Бим в покое не пребывает, и его надо разыскать, и я размышляю про себя, что никому не будет большого вреда, если я потрачу немного времени, чтобы помочь его сестре в поисках брата, помочь сестре, имени которой я даже не знаю. Кстати, как тебя зовут? — спрашиваю я. И она говорит мне, как ее зовут, только берет с меня обещание, что я больше никому не скажу, потому что она не хочет растрезвонить об этом на весь свет, чтобы каждый встречный-поперечныи знал ее имя; по-моему, это неплохо, поскольку тоже своего рода принцип; мне нравится, когда у человека есть свои принципы; теперь я узнал, как ее зовут, но я обещал, что никому этого не скажу, могу только сказать, что у нее красивое имя. Мы объезжаем окрестности здешнего торгового центра, где находится почта, парикмахерская, продовольственный магазин и киоск — словом, все, что обычно можно найти в любом торговом центре нашей страны, но Бима нигде не видно, и его сестра, то есть она — надо придумать, как мне ее теперь называть, назову-ка я ее просто Сестрой, вот и вся недолга, — так вот Сестра подозревает, что он уехал па электричке в город и шатается там один шш н компании со своими дружками, с нехорошими дружками, которые, по ее словам — по словам Сестры, — сбивают его с толку и внушают ему всякие глупости, а он плывет по течению, причем явно не в том направлении, Сестре это не нравится, но она вынуждена пока скрепя сердце мириться: попробуй помешай брату, да вообще любому человеку, делать то, что он хочет, вряд ли из этого выйдет толк, потому что каждый движется туда, куда его тянет; а уж куда его занесет нелегкая, к чему прибьет, никогда не известно; так что, нравится нам это или не нравится, жизнь нас не спрашивает и все поворачивает по-своему, и, сколько ни бейся, она всегда найдет лазейку, как нас обмануть и повернуть дело по-своему, чтобы мы пошли

по той дорожке, которую она для пас выбрала; кто-то называет это судьбой, по к черту судьбу, на самом деле мы сами виноваты, думаю я; Сестра, та во всем винит нехороших приятелей, но я считаю, что виноват сам Бим; обстоятельства тоже, конечно, имеют какое-то значение, но до известной степени, а главное дело в самом Биме, точно так же как в моем случае дело во мне, а в случае Сестры — дело в ней, если уж говорить о том, кто виноват и почему наша жизнь складывается так, а не иначе; я, например, сам виноват в том, что мою машину забрали на штрафную площадку, и я это хорошо сознаю, хотя мне это неприятно, виновато мое легкомысленное отношение к § 12 Дорожно-транспортных правил, и одиночество я сам выбрал, потому что все остальное — хлябь текучая, одиночество же хотя по-своему тоже текуче, но оно течет себе потихоньку, пускай это ни к чему меня не приведет, пропади оно пропадом, это одиночество, но тут я по крайней мере, как уже говорилось, хотя бы знаю, что сам это выбрал.

Мы все ездим, ищем Бима. В библиотеке Дейкмана его не нашлось; туда он, по словам Сестры, часто заходит; нет его и в большом торговом центре у железной дороги; словом, нигде его нет; но мы не сдаемся; и день уже клонится к вечеру, а мы все кружим по одним и тем же местам, и Сестра рассказывает мне о Биме. Он был жизнерадостным мальчиком, пока они вдруг не остались одни; родители погибли в автомобильной катастрофе по дороге в летний домик у озера Эйереи, которое является частью системы проточных озер, в бассейне Гломмы — самой большой реки Норвегии и бесконечно длинной, как голодный год, и уж настолько полноводной, что мне даже думать не хочется, сколько там воды, она течет и плещется и время от времени неожиданно выходит из берегов, разрушая все, что только возможно, на своем пути, но это и понятно, как-никак река, а реки — это вода, а вода несет изменения, и похоже, что это уже звучит как постоянный припев, я сочинил песню с припевом, а припев должен повторяться через одинаковые промежутки между куплетами, припеву положено повторяться, и с какой стати мне нарушать закон жанра, а там, глядишь, начнется еще один куплет, и со временем, как знать, получится песня для хора; однако брат и Сестра остались без родителей, и тогда Сестре, которая уже несколько лет как отделилась и жила самостоятельно, волей-неволей пришлось вернуться в отчий дом, чтобы заботиться о Биме; вообще-то, она была студенткой, она и сейчас студентка, но пошла на работу, чтобы обеспечивать себя и Бима; учение пришлось забросить, ее специальность география; география, в моем представлении, занимается картами, глобусами, расположением тех или иных объектов по отношению друг к другу; я подумал и впервые понял, что география включает в себя очень много разного, и Сестра, наверное, знает уйму таких вещей, о которых я даже не подозреваю, и, весьма вероятно, у нее есть запас сведений о Финляндии, отмечаю я мысленно, так что можно порасспрашивать ее при более удобном случае, так как сейчас она рассказывает о Биме. С тех пор как они остались без родителей, Бим так изменился, что его просто не узнать. Сестра старалась проводить с ним как можно больше времени, но ей нужно было ходить на работу, и Бим был подолгу предоставлен сам себе, он начал пропускать школу и познакомился с людьми, которые внушили ему всякие глупости, последнее она повторяет уже во второй раз, это тянется давно, говорит она. А что значит — давно? — спрашиваю я, но она не ответила, а вместо этого просит, чтобы, когда мы найдем Бима, я не называл бы его Бимом. Не называть Бимом, думаю я про себя; можно, конечно, и не называть, но как лее тогда к нему обращаться, как-то ведь надо его назвать, если с ним можно говорить. Или он уже и разговаривать не хочет? Вдруг он вообще отказывается говорить. А он что, не разговаривает? Да нет, разговаривает, отвечает Сестра, по откликается только на Скарпхедина. Не откликается на свое имя, на Бима, но откликается, когда его зовут Скарпхедином, понимаешь?