Время Анаис - Жорж Сименон

— Наоборот! — чересчур поспешно ответил Альбер.

Профессор и глазом не моргнул. Бош понял, что выдал-таки себя, однако продолжал:

— Когда я видел Анаис, я возбуждался в большей степени, чем после ее ухода. Мне казалось…

— Что именно?

— Не могу объяснить. Было в этом нечто таинственное.

— Вы так никогда и не вступали с ней в интимные отношения?

— Однажды. Много позднее.

Не стоило бы говорить об отце, но профессор смотрел таким же проницательным взглядом, и Альбер не захотел его обманывать. Что же, он расскажет, если потребуется, но в общих чертах, не вдаваясь в подробности. Впрочем, важно, как профессор отреагирует, каков будет его диагноз.

— Так долго ждать пришлось потому, что однажды вечером я увидел отца, который возвращался со стороны канала. Заметив меня, он смутился. Твердой уверенности у меня нет, но мне кажется, он не раз вступал в связь с Анаис.

— И вы рассердились на отца?

— Нет. С чего бы?

— Однако именно это обстоятельство мешало вам искать близости с Анаис?

— Я боялся, что она заговорит со мной.

— Станет сравнивать?

— Не знаю, не думаю, но все стало еще сложнее, чем раньше.

— Вы по-прежнему испытывали влечение к ней?

— Да.

— Вы о ней думали, когда впервые отправились в дом свиданий в Монпелье?

— Да. Представлял себе ее живот, ноги. Каждый раз, посещая это заведение, я старался найти женщину примерно такого же сложения, как Анаис.

— Сколько вам было лет, когда вы вступили в интимные отношения с Анаис?

— Семнадцать. Произошло это случайно. Я не знал, что она лежит за выброшенной на берег баржой. Рыбачьи суда находились далеко в море, видеть нас оттуда не могли. Я к ней подошел и овладел, ни слова не говоря.

— С чувством, злости?

— Откуда вы знаете?

— Вы хотели причинить ей боль?

— Да. Хотел поколотить ее. Я укусил ее за ухо, она засмеялась. Но как-то особенно, не так, как обычно. Позднее, при встречах на набережной или на улице, она всегда смотрела на меня с каким-то удивлением. Именно поэтому я больше не искал с ней встреч. Может, еще и потому, что боялся заразиться дурной болезнью.

— У вас никогда не было венерических заболеваний?

— Лишь однажды.

Надо бы остановиться, но взгляд профессора заставил его забыть о данном себе обещании.

— От жены заразился, — произнес он безразличным голосом.

Присутствующие сделали вид, будто не обратили внимания на последнюю фразу. Только рослый, худой юноша в очках с толстыми стеклами, не поднимая головы, что-то торопливо записывал в блокнот. Остальные довольствовались тем, что время от времени делали пометки. Один из старших сидел, скрестив руки и ноги и опершись о спинку повернутого задом наперед стула, с блуждающей улыбкой, словно в театре, наблюдал за Бошем.

Пожалуй, кроме профессора, именно этот слушатель больше всего занимал Альбера. Ведь и ему самому все происходящее представлялось театром, где надо как следует сыграть, и он боялся сфальшивить. Бош был озадачен, когда один из молодых людей поднялся и молчком, на цыпочках, вышел из зала, как уходят со скучного представления. А может, его кто-то ждал? Или такие истории им знакомы? И нет ли в их распоряжении какого-нибудь способа проверить, насколько он искренен?

Но Бош не хотел выставлять себя в выгодном свете, чего бы это ни стоило. Если он все это время и рассказывал об Анаис, то лишь для того, чтобы, покончив с ней, перейти к жизни в Париже. Довольно об Анаис. Подумают еще, что кроме нее у него в жизни ничего и не было.

— Скажите, господин Бош, когда вы захотели побить эту женщину, вы отдавали себе отчет в своих поступках?

— До меня дошло, что я делаю, лишь когда укусил ее.

— Однако могло дойти и до худшего. Словом, все зависит от того, каков может быть предел.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Предположим, вместо того, чтобы укусить ее, вы положили бы ей руку на горло. Что бы вы тогда сделали? Стали душить?

— Конечно, нет.

— Почему вы так уверены?

— Потому что… Не знаю, как объяснить. Совсем не таким образом я хотел сделать ей больно. Думаю, я укусил ее за ухо лишь оттого, что оно оказалось рядом. Я совсем не хотел этого.

— А что бы вы могли с ней сделать?

— Ущипнул бы ее.

— За какое место?

— За живот.

— Зачем? Чтобы отомстить?

— Отомстить — за что?

— За то, что отдавалась другим.

Бош не ответил. Не потому, что не желал отвечать, а потому, что вопрос был столь неожидан, что застал его врасплох.

— Не думаю. Она отдавалась каждому встречному!

— А вы не испытывали подобное желание — укусить, ущипнуть — во время близости с другими женщинами?

— Да. В какой-то степени.

— Когда вам приходилось наблюдать мужчину, выходящего с женщиной из дома свиданий, вы не испытывали ревности?

— Испытывал.

Послышался смешок.

— Наверное, все мужчины таковы?

Почему же он не отвечает профессору? Неужели, сам того не заметив, он сообщил им что-то важное? Неужели он ненормальный? А может, наоборот, он рассказывает им банальности, которые всем оскомину набили?

Встревожась, Альбер начал ерзать на стуле, пытаясь разглядеть по ту сторону лампы в полумраке лица своих слушателей. Профессор беспрестанно курил, затаптывая ногой крохотные окурки.

— Вы обнимали Анаис?

— Мне это и в голову не приходило, — удивленно ответил Бош.

— Вы не испытывали к ней никакого чувства нежности? Вам не хотелось обращаться с ней так, как, к примеру, ваш отец обращался с вашей матерью?

— Нет, никогда.

— И у вас не возникала потребность поговорить с ней?

— Мне хотелось лишь позабавиться.

— С ее телом?

— Да. И еще — услышать ее смех. Хотелось вдвоем с ней выкупаться в море. Нагишом. Мысль эта часто возникала у меня.

— Словом, вы видели в ней животное?

— Меня не интересовало, о чем она думает. Только не надо полагать, что кроме нее я больше ничем не был занят. Слишком уж много мы о ней говорили, словно это самое главное в моей жизни.

Профессор засмеялся. Вместе с ним засмеялись и студенты.

— Да уж наверно. Находилось время и для еды, питья и сна, — шутливо отвечал профессор. — Успели даже степень бакалавра получить.

Шутка развеселила Альбера, и он засмеялся вместе со всеми.

— Верно. Я постарался ничего не упустить, но не надо этому придавать слишком уж большое значение. Бывало, месяцами я о ней даже не думал. А в Париже почти забыл. Лишь вчера вечером, не знаю почему, я снова вспомнил Анаис. Возможно, потому, что в кабинете орлеанского инспектора встретил женщину, чем-то на нее похожую.

— Почему это вас так встревожило?

— Разве я сказал, что был встревожен?

— Вы долгое время об этом думали и пытались понять…

— Что именно?

— Себя понять, самого себя.

— В таком случае, сделать это мне пока не удалось! — пошутил он в свою очередь. — И если буду волноваться из-за всего, о чем мне вот уже сутки твердят, я, пожалуй, и в самом деле свихнусь.

Слова эти прозвучали очень легкомысленно, и профессор понял, что больше из него ничего не вытянешь. Сейчас Бош похож на ребенка, который чересчур возбужден, но продолжает забавляться, чтобы не подать виду, что измучен.

— Вы устали?

— Не очень, хотя последние две ночи мало спал.

Когда психиатр достал карманные часы, студенты поняли, что представление закончено, и многие закрыли свои тетрадки.

— Мы, очевидно, завтра увидимся. А сейчас один из моих ассистентов вас обследует и напишет заключение. После этого, если у вас хватит духу, мы смогли бы продолжить беседу. Полагаю, что раньше второй половины дня судебный следователь вас не ждет.

— Я готов.

Ассистентом оказался полный мужчина довольно высокого роста, сидевший на стуле верхом с видом театрала. У него были небольшие каштановые усики, в петлице синего костюма алела розетка ордена Почетного легиона.

В вестибюле ожидали своей очереди трое — видно, тертые калачи, Альбер их видел накануне во время медицинского осмотра. Неужели их тоже будут расспрашивать обо всем? Они с любопытством посмотрели на Боша, словно пытаясь угадать, что их ожидает. С непринужденным видом Альбер прошел мимо.

— Сюда…

Атмосфера изменилась, когда они очутились в ослепительной белизне клиники, со сверкающими инструментами, какими-то сложными приборами. Ассистент снял пиджак, надел белый халат и вставил в уши стетоскоп. Толстый, заспанный, он походил на нерадивого увальня, который кое-как выполняет постылую работу.

— Раздевайтесь.

Осмотр продолжался около часа. Врач с Альбером не разговаривал, лишь время от времени произносил:

— Ложитесь… Повыше… Встаньте… Дышите… Не шевелитесь… Поднимите правую руку… Протяните левый кулак…