Гилморн - Tiamat

Гилморн придвинулся ближе ко мне и сел рядом, у того же ствола дерева, на который я опирался спиной. Он молчал, рассеянно водя ладонью по моей руке, и я поспешил сказать:

— Если тебе тяжело, мы не будем говорить об этом! Но мне кажется, если я смогу понять, мне легче будет помочь тебе…

— О да, — откликнулся он со странными нотками в голосе, похожими на нервный смешок. — Без сомнения, если ты сможешь понять, мне будет намного легче. Да, мне тяжело… в силу некоторых причин… говорить об этом с тобой. Но еще тяжелее носить все в себе и не сметь ни с кем поделиться. Любой другой эльда оттолкнул бы меня с презрением, Глорфиндел.

Я не сдержал тяжелого вздоха, ибо не так давно проявил себя не лучше «любого другого эльда», и воспоминание об этом все еще будило во мне стыд.

— Я не знаю, смогу ли… выслушать все, что мучает тебя… ты же понимаешь, есть пределы, за которые не следует заглядывать даже близким друзьям. Ты иногда слишком свободно обсуждаешь темы, которые… не принято обсуждать… но… я постараюсь смирить свое смущение. Ведь на войне не до стыдливости, если нужно приоткрыть наготу и перевязать рану… А сейчас, кажется, именно тот случай.

— Ах, Дэл, твоя сила духа поражает. Такой, как ты, никогда не поддастся соблазну, — произнес Гилморн и отер подступившие к глазам слезы. — Я не устаю восхищаться тобой. Ты так силен, так прекрасен, что у меня дыхание замирает в груди при взгляде на тебя. Счастлива будет та девушка, которую ты назовешь своей женой…

— Это ты имел в виду, когда говорил, что… мысли твои обо мне выходят за рамки обычной дружеской приязни?

— Я имел в виду… — сказал мой друг, понижая голос, и мне невольно пришлось податься к нему, чтобы лучше его слышать, — …что я смотрю на твои губы и испытываю неодолимое желание их поцеловать.

Он склонился надо мной, глядя на меня пристально, и в глазах его был какой-то отчаянный блеск, будто он был слегка пьян. Но мы даже не откупорили еще бутыль с вином, принесенную с собой. Я чувствовал себя неловко под этим взглядом. Неуверенно улыбнувшись, я сказал, стараясь обратить все в шутку:

— Друг мой, ведь это же глупо, и ты сам это поймешь, если задумаешься. Мы с тобой друзья и к тому же оба мужчины! Если бы я знал тебя хуже, я бы обиделся, ха-ха! Ты же не можешь думать обо мне, как о девушке?

— Я могу быть девушкой — для тебя, — прошептал он, прежде чем наши губы встретились.

Тогда, в беседке, когда в первый раз он поцеловал меня, я был слишком растерян, чтобы понять, что происходит. Но теперь сознание мое было ясно, а тело расслаблено и сверх меры чувствительно к прикосновениям. И я не мог отрицать, что вкус его губ мне приятен, даже сладок, как вода в жаркий день. Близко-близко я видел его дрожащие ресницы, и скулы, покрытые слабым румянцем, и влажные локоны, струящиеся с висков. И в этот момент я мог думать только о том, как он красив и нежен, и как мне хорошо с ним, а не о том, что мы делаем.

— Я люблю тебя, — прошептал он, не открывая глаз, так тихо, что я разобрал слова лишь по дыханию, коснувшемуся моих губ.

— И я люблю тебя, друг мой, но…

Продолжить я не успел.

— Друг? — вскрикнул Гилморн и вдруг впился в мои губы поцелуем таким яростным, таким жгучим, что он причинял боль.

Я попытался его отстранить, но это привело к тому, что мы оказались сплетенными еще крепче. Сердце мое глухо билось, а дыхание прерывалось. Меня охватила необъяснимая слабость, и жар стал распространяться по всему телу. Я словно был в лихорадке, и пальцы Гилморна обжигали меня. Я едва понимал, что он распахнул на мне одежду, что он покрывает мою обнаженную грудь поцелуями, что его руки спускаются ниже, расстегивая на мне пояс. А потом лихолесский синда опустился передо мной на колени и обхватил губами мое мужское орудие.

В глазах у меня потемнело. Если бы я в тот момент мог думать, то происходящее показалось бы мне самым непристойным из того, что я когда-либо переживал в жизни. Но я совершенно лишился контроля над своими чувствами и мыслями, ощущая только его губы на своей плоти. Излив свое семя, я зажал себе рот рукой, чтобы не закричать, так сильны были ощущения, переживаемые мной, хотя я не мог бы сказать, что это — боль, удовольствие, экстаз, стыд…

Когда я пришел в себя, Гилморн лежал у моих ног, прижавшись щекой к моему бедру. И я был в ужасе, но не оттого, что он сделал со мной, а оттого, что я не хотел его отталкивать. И я лег с ним рядом и спрятал лицо у него на плече, и сказал:

— Обещай мне, что это никогда не повторится.

— Обещаю, — прошептал он и добавил еле слышно: — Пока ты сам не попросишь.

И еще добавил:

— Я люблю тебя, Дэл.

А я, малодушный, не ответил ничего, вспомнив, как смеялся Эрестор: «Гилморн строит тебе глазки, как девушка! И вправду, будь он девушкой, мы уже играли бы вашу свадьбу, Глорфиндел!»

О Эру, за что ты наказываешь меня, подумал я.

С того дня мы стали вести себя, как будто ничего не произошло, но это было не так. Все изменилось между нами, и я не мог забыть, как Гилморн касался меня, и при одном взгляде на его губы меня обдавало жаром. От его улыбки у меня начинала кружиться голова, и кровь стучала в висках, и я забывал, о чем говорил.

А еще я не мог не думать о том, кто сжимал его стройное тело в объятиях, кто лишил его невинности и научил, как надо обращаться с мужчиной. И мне казалось, что я сойду с ума, когда я представлял себе, что вот так же он прикасался к человеку по имени Норт Морадан… и смутно понимал, что это было далеко не все, что тот заставлял проделывать моего лихолесского друга. И мрачный огонь разгорался во мне, имя которому — ревность. Несправедливо устроена Арда, если этим нежным телом мог обладать ничтожный прислужник Саурона, не стоящий даже мизинца моего Гилморна! А мне, который ради него дал бы выпустить себе кровь из вен по капле, даже помыслить о нем грешно! Я страдал от своих мыслей, и друзья беспокоились, отчего я стал таким бледным и молчаливым. Но я никому ничего не мог рассказать. Как я теперь понимал Гилморна!

Не в силах больше выносить эту муку, я пришел к нему в комнату, чтобы поговорить наедине. Был поздний вечер, воздух дышал прохладой, и сквозь шум водопадов доносился смех и отзвуки песен. Я встал у окна и долго молчал, глядя на кружево фонариков в осенней листве. Он подошел сзади, и я повернулся и обнял его, а он прильнул щекой к моему плечу.

— Что ты сделал со мной, Гилморн из Лихолесья, — прошептал я. — Я не могу думать ни о чем, кроме твоих губ, твоих глаз и волос, твоих объятий… Но это грех — думать так о мужчине!

— Откуда тебе знать, что есть грех, нолдо Глорфиндел из Валинора, — сказал он тихо и серьезно, поднимая лицо. — Разве ты Манвэ, чтобы разговаривать с Эру? Или хотя бы верховный король нолдор? Ты всего лишь эльда из плоти и крови, который до сих пор знал лишь упоение битвы. Позволь же мне показать тебе любовь.

И я перестал бороться с собой и сомкнул губы с его губами, хоть и понадобилось мне для этого все мое мужество, как в тот раз, когда я шагнул на узкую тропу над Гондолином навстречу балрогу.

И наслаждение мое было горьким, потому что смешалось с ревностью и стыдом.

Легче отучиться от щита и копья, чем привыкнуть к тому, что ложе со мной делит мужчина. Я не мог избегнуть страхов и опасений — например, что все подозревают нас, что смеются за нашими спинами или провожают нас осуждающими взглядами. Иногда мне казалось, что я могу сделать ему больно неосторожным движением, и не раз я пугался до полусмерти, видя, как он чуть не теряет сознание в моих объятиях. И я едва превозмогал стыд, когда он касался моих самых интимных мест ладонью или губами, и долго не мог заставить себя сделать то же самое. Как иногда я жалел, что мы не наделены слабым зрением смертных, не дающим проникать взглядом в темноту! Тогда бы я не видел, как мой возлюбленный бесстыдно изгибается навстречу мне, подставляя узкий зад, совсем не похожий на женский… Впрочем, едва ли женщина была бы столь непристойно откровенна в своем наслаждении. Эти раскинутые колени, закушенные губы, вздохи, стоны, разметавшиеся по подушке кудри…

Какое перо в силах описать ночи, наполненные шелестом простыней, звуками поцелуев, шорохом объятий, жарким шепотом? Я словно лишался разума, когда гибкое обнаженное тело прижималось ко мне, и приходил в себя только после того, как изливал в него свое семя. Он властвовал надо мной целиком и полностью, и я понять не успевал, как его плоть охватывала мою — горячо, тесно, и мы становились единым целым на долгие-долгие мгновения.

— О Эру, как я хочу тебя… — стонал он подо мной. — Еще, любимый, еще… сильнее…

Я думал, что вспышка этой противоестественной страсти будет короткой, и мы оба сможем быстро ее побороть. Но Гилморн с каждым разом погружался в нее все больше. Он весь дрожал от нетерпения, открывая мне дверь в свою комнату, и не мог оторваться от меня все время, пока мы оставались наедине. Мне казалось, что я не желаю этого… и все же меня влекло к Гилморну, и я был слишком слаб, чтобы противостоять этому влечению. Раньше только мое феа стремилось к нему, а теперь же к нему присоединилось и роа. Но я не обрел того умиротворения и счастья, которое Эру посылает соединившимся влюбленным.