Осторожно, треножник! - Александр Жолковский

…Что и говорить, товарищи Ленин и Сталин и другие товарищи нагнали страху на советских людей, в том числе и на писателей. Но классиками советской – подсоветской, подсталинской – литературы дано было оказаться тем, которые уже заранее, с детства несли в себе этот заряд страха, недоверия, отказа от счастья. [53]

Одна рецензия на мою книгу о Зощенко заканчивается так:

«Книга “Михаил Зощенко: Поэтика недоверия” вышла в свет, как бы обрамленная целым рядом вызвавших изрядный резонанс статей Жолковского, посвященных жизнестроительным стратегиям Ахматовой. По мнению ученого, миф об Ахматовой был создан ею самой с помощью разработанной системы подавления и подчинения близких людей и установления тотального, естественно, в пределах ее возможностей, контроля над мнением окружающих. Хорошо известно, что ждановское постановление навсегда поженило в русской литературе Зощенко и Ахматову. Принимая во внимание возраст Жолковского, мы, разумеется, вправе рассматривать появление этого постановления как инфантильную травму, определившую структуру его литературного подсознания. Соответственно, образы двух главных героев его последних работ можно рассматривать как сильную, властную, доминирующую мать и слабого, неуверенного в себе и запуганного отца. Не приходится сомневаться, что такие детские комплексы не могли не сказаться самым серьезным образом на всем литературном поведении ученого…». [54]

Неужели и правда, дело в собственных страхах «ученого» и их агрессивно-компенсаторном проецировании на родительские фигуры классиков?!

Литература

Гранин Д. 1995. Мимолетное явление // Воспоминания о Михаиле Зощенко / Сост. Ю. В. Томашевский. СПб: Художественная литература. С. 495–496.

Долинский М. З. 1991 . Документы. Материалы к биографической хронике // Михаил Зощенко. Уважаемые граждане / Подг. М. З. Долинский. М.: Книжная палата. С. 32—144.

Жолковский 1994 – Alexander Zholkovsky. To Cross or Not to Cross: Akhmatova's «Sacred Boundary» // Approaches to Poetry: Some Aspects of Textuality, Intertextuality and Intermediality. / Ed. Janos Petofi and Terry Olivi. Berlin and New York: Walter de Gruyter. Р. 248–264.

Жолковский А. К. 1995 . Страх, тяжесть, мрамор: из материалов к жизнетворческой биографии Ахматовой // Wiener Slawistischer Almanach, 36: 119–154.

Жолковский А. К. 1997. Ахматова и Маяковский: К теории пародии // In memoriam. Сборник памяти Я. С. Лурье / Сост. Н. Ботвинник и Е. Ванеева. СПб.: Атенеум / Феникс. С. 383–394.

Жолковский А. К. 1998а . К технологии власти в творчестве и жизнетворчестве Ахматовой // Lebenskunst – Kunstleben. Жизнетворчество в русской культуре XVII–XX вв. / Еd. Schamma Schahadat, Munich: Otto Sagner. Р. 193–210.

Жолковский А. К. 1998б. К переосмыслению канона: советские классики-нонконформисты в постсоветской перспективе // Новое литературное обозрение, 29: 55–68.

Жолковский А. К. 1999 . Михаил Зощенко: Поэтика недоверия. М.: Языки русской культуры.

Жолковский А. К. 2002 . С историей накоротке // Он же. Новые виньетки // «Звезда», 1: 169.

Зорин Андрей 1999. О чем пел соловей [рец. на: А. К. Жолковский . Михаил Зощенко: Поэтика недоверия. М.: Языки русской культуры, 1999] // Знамя, 12: 212–214.

Зощенко В. 1995 – Зощенко Вера. Последние дни // Воспоминания о Михаиле Зощенко / Сост. Ю. В. Томашевский. СПб.: Художественная литература. С. 581–583.

Зощенко Михаил 1987. История с переодеванием // Он же. Собрание сочинений в трех томах. Т. 3 / Сост. Ю. В. Томашевский. Л.: Художественная литература. С. 425–427.

Зощенко М. М. 1994. Из тетрадей и записных книжек // Лицо и маска Михаила Зощенко / Сост. Ю. В. Томашевский. М.: Олимп-ППП. С. 105–194.

Пунина И. Н. 1991. Ахматова на Сицилии // Воспоминания об Анне Ахматовой / Сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных. М.: Советский писатель. С. 663–669.

Чудакова М. О. 2001 . Избранные работы. Т. 1: Литература советского прошлого. М.: Языки русской культуры.

Чуковская Лидия 1997 . Записки об Анне Ахматовой. Т. 2 (1952–1962). М.: Согласие. С. 93–94.

Щеглов Ю. К. 1996. Черты поэтического мира Ахматовой // Жолковский А. К., Щеглов Ю. К. Работы по поэтике выразительности. М.: Прогресс-Универс. С. 261–289.

Эйхенбаум Б. М. 1969 . О поэзии. Л.: Советский писатель.

Reeder Roberta 1994 . Anna Akhmatova: Poet and Prophet. New York: St. Martin's Press.

О Якобсоне

[55]

Роман Осипович Якобсон (1896–1982) был, судя по всему, великим человеком – одним из немногих, с которыми мне довелось немного познакомиться. Мой упор на «немногое» – не игра в стилистическую неловкость паче гордости. Величие по определению не может быть повседневным – иначе пропадают избранность и дистанция, необходимые для должного восприятия. Возможно, не меньшими заслугами, чем Якобсон, обладают люди, знакомые мне гораздо ближе, но нет пророка в отечестве своем. Величие, как и красота, в значительной степени – is in the eye of the beholder, «в глазу наблюдателя».

В моих глазах и глазах нескольких поколений советских филологов именно сочетание «отечественности» и «иностранности» окружало Якобсона пророческим ореолом. Если не считать памятной со школы строчки Маяковского о неведомом Ромке Якобсоне , впервые я услышал о нем от моего учителя В. В. Иванова, а потом и от моего старшего друга и будущего соавтора Игоря Мельчука. Услышал, начал читать и вскоре зачислил себя в его заочные ученики и последователи. Но я позорно пропустил его в его первый доступный для меня приезд в сентябре 1958 года, когда он был в Москве на IV Международном съезде славистов и по инициативе В. Ю. Розенцвейга принял участие в заседании по вопросам теории перевода в МГПИИЯ, где с ним познакомились многие из тогдашних и будущих структуралистов; особенно он выделил, кажется, Мельчука. (До этого, впервые после тридцати с лишним лет отсутствия, Якобсон приезжал еще в 1956-м – на подготовительное заседание оргкомитета Съезда.)

Во второй на моей памяти приезд, кажется, в 1959 году, Якобсон выступал в Институте языкознания – в угловом особняке на Волхонке, на углу Кропоткинской, ныне Пречистенской, площади, где теперь Институт русского языка. На этот раз я оказался на высоте и заранее занял место в имевшем переполниться зале.

Якобсону было 63 года – возраст, который давно не кажется недосягаемым. Темы его лекции я не помню, но помню, что он полемизировал с уже входившим в моду Хомским, что могло быть в жилу обоим направлениям тогдашней московской лингвистики – как официальному традиционному, так и молодому структурному.

Двойственно, с дипломатически отмеренной смесью эпатажа и комплимента, прозвучал и незабываемый пример, приведенный им в подтверждение опять-таки не помню какого тезиса. Из структуры английского (и любого западноевропейского) предложения God is good ( Deus bonus est и т. п.) возможен схоластический вывод Therefore, God is , и потому это, так сказать, грамматическое доказательство существования Божия занимало видное место в западной теологии. Русское же предложение Бог добр таких возможностей не предоставляет, и отсюда соответствующий пробел в русской богословской традиции.

На этом, однако, докладчик не остановился. Насладившись шокирующим впечатлением, произведенным на атеистическую поневоле аудиторию, он продолжал приблизительно так:

– Впрочем, грамматические средства русского языка вполне позволяют построить фразу Бог всегда был, есть и будет добр и – при желании – сделать из нее вывод, что Бог всегда был, есть и будет .

Шла ли речь о проблемах описания русской глагольной связки, о важности семантики и синонимического перифразирования (в пику Хомскому) или о чем-либо еще, было, в конце концов, безразлично. Соль приведенного примера и его разбора состояла, прежде всего, в провокационном поминании имени Божия и тем самым в программной реабилитации богословских и вообще мировых измерений филологии (сам Якобсон, насколько я знаю, не был религиозен). Еще одной сверхзадачей этого театра одного актера была демонстрация могущества грамматики, в частности – русской, особенно в руках такого виртуозного мастера ее анализа, как еврей-эмигрант, профессор славянской филологии Гарвардского университета. Во всяком случае, так это было воспринято мной и другими «нашими».

Поразила нас также ораторская манера Якобсона. Она была именно ораторской, броской, величественной уже по своему интонационному рисунку. (Сходное впечатление оставили впервые услышанные в те же годы публичные выступления Шкловского, Кирсанова и некоторых других людей 20-х годов, оттаявших в ходе хрущевской оттепели.) Удивил – и заставил разнообразно задуматься – и густой, нимало не скрываемый русский акцент в английском языке, что-то вроде: Гот из гут, зеэрфор Хи из . Впоследствии я узнал ходившую в кругах западных филологов шутку о Якобсоне, который «свободно говорит по-русски на семи языках». (В Америке же мне пришлось столкнуться с более или менее единодушным отрицательным мнением носителей языка о стиле его научного письма.)