Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно - Хэди Фрид

Пока мы разговаривали, вокруг нас собралось несколько человек. Кто-то зарыдал. Но было уже не до утешений. Время шло, и шум на улице все усиливался. Еще не вышедшие из домов кричали-тем, кто был на улице, и наоборот. Люди приходили с мешками, сумками, котомками, рюкзаками, с пакетами, завернутыми в оберточную бумагу, и элегантными чемоданами. Некоторые надели на себя самую лучшую одежду, кое-кто даже по два комплекта. Наша семья решила одеться в легкую спортивную одежду. Я надела брюки, блузку, джемпер, куртку и ботинки. С удивлением смотрела на женщину в туфлях на высоких каблуках. Люди вбегали и выбегали из домов, что-то забыто, что-то еще хочется взять. Кому-то нужна помощь. И вся улица вдруг превратилась в гудящий улей. Маленькие дети плакали, собаки лаяли.

Явились «петушиные перья» и приказали всем построиться перед своими домами, семьями по пять человек в ряд. Вначале они пытались организовать все мирным путем, но было трудно заставить нас подчиниться, так как все мы были сильно напуганы и растеряны. Они начали на нас орать и угрожать ружьями, но люди не могли успокоиться, крики и рыдания перемежались лаем собак и грубыми ругательствами полиции. Внезапно прогремел выстрел, и тогда наступила тишина. Была зачитана прокламация:

1. Гетто эвакуируется. Все евреи должны быть переселены в глубь Венгрии.

2. Никому не дозволяется брать более двадцати килограммов клади.

3. Все ценности немедленно сдать полиции.

4. Того, у кого будут обнаружены ценности, немедленно расстреляют.

5. При попытке к бегству — расстрел.

Прослушав все это, люди зашумели и заметались. «Петушиные перья» безуспешно пытались навести какой-либо порядок на нашей улице, где находились три тысячи человек. Я покорно стояла у нашего дома и была довольна, что эвакуация начинается с нашей стороны. Нас увозили, и это было лучше, чем бесконечные домыслы: скоро мы будем знать, что нас ожидает в конце путешествия, и, по крайней мере, будет покончено с неизвестностью. Постепенно люди начали успокаиваться, построились в ряды и ждали отправки.

Мы стояли на улице много часов. Трудно было удерживать детей. Взрослые нервничали. Кому-то хотелось пить, кому-то необходимо было пойти в туалет, но нам не разрешали двигаться. Толпа людей с желтыми звездами, которые блестели на груди у каждого, все больше и больше волновалась. Когда шум толпы стал угрожающим, прогремело несколько выстрелов в воздух. На какое-то время это возымело действие.

Чего мы ждем? Никто не знал. Солнце было уже высоко, когда был дан сигнал к отправке и мы вышли из гетто.

Нас отвели в главную синагогу города. Здесь семьи разделили. Мужчин втолкнули в большой зал, а женщин и детей на галерею. Мы привыкли в синагоге сидеть отдельно от мужчин. Поэтому это нас не очень обеспокоило, но все мы страдали от тесноты и жажды. «Петушиные перья» стали проверять наш багаж в поисках ценностей. Они вызывали всех по очереди, и женщины из охраны обыскивали нас: не припрятано ли что-нибудь на теле.

Мы сидели на скамейках. Мужчины молились, завернувшись в молитвенные покрывала. Многие женщины 01 крыли свои молитвенники, тогда как другие старались утешить друг друга оптимистическими прогнозами:

— Советская армия всего лишь в десяти километрах отсюда, — повторяла госпожа Вейс, которая была всегда хорошо информирована. — Прислушайтесь! И вы услышите орудийные залпы.

— Вы говорили это несколько недель тому назад, — заметил кто-то.

— Да, но теперь это правда. Они очень близко.

— Но кто может подтвердить, что они будут здесь к утру?

— Да, они будут. Бог простирает над нами свою защищающую длань.

— Разве мы не молимся в синагоге? Вы думаете, Бог не слышит?

— Счастье для вас, что вы верите этому.

— Вот увидите! Советская армия будет здесь до восхода солнца, и мы сможем вернуться домой.

— Домой в гетто?

— Нет, домой в наши дома. Мы будем уже завтракать дома.

Даже сомневавшиеся дали себя успокоить. Так нам хотелось верить в это!

Этот слух проник с галереи к мужчинам, находящимся внизу. К тому времени, когда он вернулся к нам, расстояние советской армии от нас уменьшилось на несколько километров. С течением времени люди стали говорить, что стрельба слышна уже на окраине города. Это придавало мужество усталым и продрогшим людям.

Нам не разрешалось выходить из синагоги даже в туалет. Вонь и жажда стали непереносимы. Дети плакали, женщины падали в обморок. Я решила во что бы то ни стало достать немного воды и подошла к двери. Как хорошо воспитанная девушка я вежливо попросила у полицейского разрешения принести воды. Презрительный взгляд и резкое «нет» были мне ответом. Я побоялась, что полицейский ударит меня, и отошла в сторону.

Вскоре к двери подошла Анна и завела разговор с тем же полицейским. Она посочувствовала, что ему приходится стоять в карауле в такой прекрасный вечер, и болтала до тех пор, пока не вовлекла его в оживленный разговор. Они шутили и смеялись. Затем Анна бросила на него чарующий взгляд и тоном, не терпящим возражения, сказала: «Я только пойду попью». И вышла.

Я ничего не «могла понять. Получается, что хорошее воспитание ни к чему. Если ты унижаешься и просишь — тебе просто дают пинка. Чтобы добиться уважения, нужно быть смелым, самоуверенным. Я внезапно поняла, что наставление времен детства: «если будешь хорошо себя вести, ты это получишь», — было только уловкой взрослых для того, чтобы добиться послушания детей. А мы-то уверились, что нас не накажут, если мы будем хорошими и будем выполнять требования взрослых.

Стемнело, день постепенно сменился ночью. А мы все сидели, испытывая то страх, то надежду. Рассвело, но советская армия не пришла. Нас опять построили и повели на станцию.

Светало. Розовые облака — предвестники солнца обещали хороший день. Мы еле тащились. Наш багаж с каждым шагом казался все тяжелее. Если кто-нибудь выходил из строя, сразу следовал удар палкой по голове. Семьи шли вместе и держали друг друга за руки. Один за другим люди бросали свои пожитки и помогали тем, кто был не в состоянии больше идти. Между тем солнце поднималось над крышами домов. К тому времени, когда мы подошли к парку, оно осветило молодые листочки, раскрывавшиеся тюльпаны и небольшой ковер из крокусов. Было тихо. Маленький городок спал, часы на церкви пробили шесть. Все было хорошо рассчитано. Никто не увидит, как нас уводят.

Когда люди проснутся и раздвинут шторы, они скажут: «Какой чудесный день!»

Я оглянулась вокруг, прощаясь с моим городком. Вот парк с маленьким павильоном, в котором по воскресеньям играл военный оркестр. Здесь я гуляла в надежде встретить того, в кого я в то время была влюблена. Здесь я сиживала со своими друзьями и философствовала о жизни, человечестве и любви. Моя школа, «Домница Ильяна», где я училась семь лет, радуясь познанию нового и страдая от неудач. Текстильная лавка дяди Сэмюэля, где мы встречались перед закрытием, чтобы договориться о скромных вечеринках. Кино, которое запрещалось посещать ученикам, но куда мы проникали по воскресеньям, прячась под креслами во время перерывов. Кафе, где были самые вкусные в мире сдобы и где влюбленные скрывались в нишах, расположенных вдоль стен. Мне нравилось их «фру-фру» — мусс с орехами и взбитыми сливками. Отведаю ли я его еще когда-нибудь?