Змеи, драконы и родственники - Виктория Угрюмова

Салонюк пригорюнился:

— Не нравыться мени твоя хоробристь, Перукарников. Допрыгаешься, що ото буде — одна нога тут, а другой нет. А поскильки командир вам — и батько, и маты, и начальство, то вин и буде выноватый. И совисть його загрызе… Ну що з тобою зробыш? Кажеш, лисосика?

Перукарников понял, что появился шанс убедить родного командира начать действовать, и горячо заговорил:

— Я быстро, глазом моргнуть не успеете! А заодно пожрать чего принесу: хлеба буханочка, соли чуток сейчас бы не помешали. Горилки, конечно, не обещаю, это же дойче-лесорубы, откуда у них горилка, но что-нибудь толковое найду.

Салонюк кивнул:

— Добре, тильки захвати з собою Сидорчука та кулемет. Та швыдко и без фокусив, щоб обое поспилы до вечора!

Перукарников и Сидорчук в один голос проорали:

— Есть, товарищ командир!

И бегом устремились в чащу леса.

Шли они на стук топора, справедливо рассудив, что обычных лесорубов вряд ли станет охранять отряд карателей. К тому же никто не мешает им подкрасться, найти хороший наблюдательный пункт, откуда будет видно округу, и какое-то время присмотреться, что к чему.

Такая хитрая партизанская тактика позволила им добраться до намеченной цели незамеченными и выйти к небольшой поляне, на самом краю которой стоял грубо сработанный домик с плоской крышей. Повсюду штабелями были уложены стволы деревьев. На опушке леса трудолюбиво стучала топором одна-единственная девица.

Одежда на ней была явно домотканая, холщовая, серая. На ногах — плетеные чуни. Толстые пшеничные косы были короной уложены вокруг головы. Человек, обладающий поэтическим видением, обязательно бы сравнил девицу с северной богиней или легендарной великаншей Ран — правда, та, кажется, обитала где-то в море, ну да не в этом дело.

Дело в том, что из двоих посланных на разведку бойцов партизанского отряда ни один не был поэтом. Посему Сидорчук пихнул Перукарникова локтем и заметил шепотом: «И здоровая же бабища!» — а Перукарников откликнулся: «Да, могучая фрау».

Перукарникова особенно удивил ее топор — тяжелый, на длинном топорище, больше напоминающий секиру. Управлялась с ним девица просто с неприличной легкостью — и доблестные солдаты крепко призадумались о том, каким таким способом выманить у владелицы необходимую вещь.

— Така як шарахнет нежной ручкою… — развил Сидорчук свою мысль. — Добре, як самим топором по голови не дасть. И як ото у нее инструмент видибраты?

— Попробуем, — неопределенно пообещал Перукарников. — Нежность, она, знаешь ли, города берет.

Он пригладил волосы, протер лицо рукавом (трудно сказать — что стало чище, а что грязнее) и выбрался из зарослей на открытое место.

Девица обернулась на шорох.

Иван улыбался ей самой обаятельной из своих улыбок — той самой, которая пачками швыряла в его объятия особ женского пола на танцевальных вечерах в клубе машиностроительного завода имени Жертв Революции (в 1947 году дирекция предприятия наконец очнулась и поспешно переименовала его в завод имени Героев Революции). Но не то девица была действительно не советская, а классово чуждая, не то уродилась мужененавистницей, не то была чересчур застенчива — только улыбка на нее не подействовала. Равно как и добросердечное приветствие, произнесенное с жутким акцентом на языке, отдаленно походившем на немецкий.

— Гутен таг, фройлен! — поведал Перукарников.

Девица уставилась на него непонимающим взором. При ближайшем рассмотрении оказалась она не так уж и молода, и это окончательно вывело Ивана из себя. Много о себе думает, хоть бы улыбнулась ради приличия. Только врожденное чувство справедливости заставило его признать, что, возможно, и он не стал бы вот так сразу улыбаться странного вида персоне, которая бы вылезла у него из-за спины в военное время и заговорила на непонятном языке.

Перукарников был человеком разумным и хорошо знал цену своим лингвистическим способностям. Поэтому он решил сразу прояснить ситуацию:

— Шпрехен зи дойч, фрау?

Та оставалась безмолвной и неподвижной, словно обратилась в гипсовую статую «Комсомолка с топором».

Справа донесся приглушенный смешок, а затем ехидный шепот Сидорчука:

— Перукарников, ты такий же нимець, як я — тубаретка. Не травмуй дамочку своими знаннямы, бо вона ось-ось дуба дасть.

Услышав шелест в кустах и, очевидно, сообразив, что Перукарников здесь не один, женщина явно встревожилась. Она отошла от Ивана на несколько шагов, выпрямилась, сделала строгое лицо и внятно произнесла:

— Ачча ясуаза?!

Перукарников, недовольный выходкой Сидорчука, подавал ему знаки рукой, отведенной за спину. Сложнее всего при этом было делать вид, что ничего особенного не происходит: у кустов вообще существует тенденция шелестеть противными голосами… Он с трудом вспомнил все, что когда-либо знал по-немецки, и родил интернациональную по сути фразу:

— Мадам, битте ваш топорик на благо партизанской жизни в лесу, — и вытянул руку в требовательном жесте пролетария, требующего следующий булыжник.

Благо партизан меньше всего волновало вредную девицу. Идеи пролетарского интернационализма были ей чужды, а вот свои имущественные интересы она блюла. В том смысле, что ухватила топор обеими руками, будто заправский вояка. И стало сразу понятно безо всяких слов, что просто так она его не вручит и без боя не сдастся.

Перукарников как раз размышлял о том, по-коммунистически ли это — оглушить женщину по голове, как часового на посту, и что в таком случае должен делать советский партизан, когда снова послышался голос Сидорчука:

— Шось твое «шпрехен зи дойч» не работает, Ваня. А ось теби Василь покаже, який треба маты пидхид до дамы, шоб усе було путем.

Дальше произошло вот что: закатив глаза так, что были видны только белки, вытянув руки с растопыренными, скрюченными пальцами, оскалив зубы в жуткой ухмылке и вывернув ноги коленями внутрь, Сидорчук внезапно появился на поляне. При этом ковылял он на полусогнутых строго в направлении опешившей, побелевшей от ужаса «фрау» — и ворчал и завывал, как целая стая голодных волков.

Итак, выступает Василь Сидорчук, Советский Союз:

— Be!!!! Ууу! Be!!!

Девица дико завизжала, когда жуткое существо приблизилось к ней на расстояние вытянутой руки. Про спасительный топор она и думать забыла — бросила его на землю и стремительной серной метнулась прочь, вереща на ходу:

— Самбу есса!! Самбу есса!!!

Сидорчук, весьма довольный произведенным эффектом, распрямился не без труда и подобрал топор. Затем оглядел Перукарникова с видом триумфатора и спросил:

— Видал? А то — нежность, нежность…

Перукарников холодно возразил:

— Ну что ты сделал, Василь?

Сидорчук скромно улыбнулся:

— Показав фрау, як у ночи вурдалак до панночки чиплявся.

Иван тяжко вздохнул:

— Через пять минут, не позднее, здесь будет рота автоматчиков. Хватай пулемет и давай отсюда драпать, пока нам не показали вурдалаков.

Сидорчук невозмутимо извлек свое оружие из зарослей и пояснил ситуацию:

— Ну, скажимо, не рота, а взвид ахтаматчикив; та не через пять, а через десять. И кого воны шукаты будуть — вурдалака, що до панночки чиплявся? Краще поблагодарствуй мени за догадливисть, бо шукалы б воны партизана Перукарникова, що таки не знае нимецькои мовы.

— Ладно, не обижайся, — согласился Перукарников. — Может, ты и прав. Давай только посмотрим, нет ли в избе чего съестного.

Через пару минут Иван и вовсе развеселился:

— Честно говоря, Вася, с такими замашками, как у тебя, для женского общества ты фигура не подходящая!

Сидорчук не согласился:

— Чого це, я завждый такий галантный парубок, колы треба… А сюды мы не на танци прыйшлы.

— Кстати, твой вурдалак очень на настоящего похож — я сам перепугался. Предупреждать надо.

— А я попереджував.

— Ничего себе подход к даме, — не унимался Перукарников. — Я уж грешным делом подумал, не случилось ли с тобой чего такого по причине долгого отсутствия женщин.

Сидорчук немного смутился:

— Та ни, я цим не хвораю.

А в покинутой избушке действительно нашлись продукты: ржаной хлеб, какие-то квашеные овощи, целый венок лука и даже горшочек сметаны. К величайшему огорчению бойцов партизанского отряда, ни соли, ни алкоголя не обнаружилось. Но и напуганная женщина безвозвратно канула в чаще — и погони слышно не было. Сидорчук и Перукарников прихватили еще один топор и странного вида пилу и, нагруженные добычей, бегом отправились обратно.

Партизанская жизнь — это не только истребление врага, организация диверсий и всякие прочие хлопоты. Это еще и единение с природой, что прекрасно в летнее время и совершенно не радует холодной зимой. К счастью для бойцов отряда, в Уппертале как раз был самый разгар лета.

Цвело, благоухало и пело все, что могло петь, цвести и благоухать. Лес был полон всякой живности, и по этой причине человек, вооруженный снайперской винтовкой с оптическим прицелом, просто не мог остаться голодным. Как не мог остаться голодным и человек, у которого всегда есть в подкладке шапки пара рыболовных крючков и лесочка на всякий случай.