Имперский маг - Оксана Ветловская

Археолога передёрнуло. Впрочем, раздражение его быстро уступило место равнодушию, на дне которого тёмными водорослями колыхался страх.

— Они были моими лучшими учениками. Все они были молоды… и, я б сказал, несколько самоуверенны. Они выдвинули интересную гипотезу о том, что высота мегалитов как-то связана с высотой солнца в различное время года… Двое должны были осенью отправиться на фронт… Не знаю даже, что вам ещё сказать…

— Они не пытались залезать на жертвенник?

Кауфман озадаченно нахмурился.

— Понятия не имею, не видел.

— А вы, профессор, не пробовали?

Археолог посмотрел на него как на ненормального.

— Помилуй вас Бог. Да и вообще, к чему вы всё это спрашиваете?

— Да так… В легендах говорится о волках, которые отбирают жизнь у человека, недостойного приблизиться к капищу. О двух чёрных волках с пылающими, понимаете ли, красным пламенем глазами, — Штернберг широко ухмыльнулся. — Не слишком оригинально, правда? Я так понимаю, это какая-то метафора?

— Просто старинное предание. Волки — это мифические стражи капища. В Тюрингенском лесу раньше действительно водилось множество волков, отсюда и легенда. Но их всех истребили. Местные жители очень давно не видели этих зверей.

— В легендах ещё сказано, что люди приходили на капище с молитвами, и молитва достойного могла заставить солнце «быстрее или медленнее катиться по небу». Это как следует понимать?

— Вы неудачно поставили вопрос, герр Штернберг. Это ведь всего лишь миф…

И тут Штернберг вновь ощутил испуг сидящего рядом человека. Археолог знает про временные аномалии, понял Штернберг, он с ними сталкивался, но не может их объяснить, и оттого ему страшно. Штернберг с трудом подавил желание похвастаться открытием и рассказать, как похожа скала Штайншпигель на чашеобразные скалы на Тибете, о которых ему говорил в личной беседе Шефер. Тибетские каменные конструкции тоже, по преданиям, созданы в незапамятные времена и способны сжимать и растягивать время…

— Ладно, а что, по-вашему, значит вот это — «достойный», «недостойный»?

— Раз вы читали статьи моего коллеги, вы сами всё знаете: человек кладёт на алтарь свою жизнь, отдаёт её на суд духу Зонненштайна, который и решает, отнять у человека жизнь или сохранить её, ответить или нет на его молитву…

— «Отнять жизнь»? А зачем тогда стражи-волки? Какая-то путаница компетенций получается. Впрочем, Бог с ними, с легендами. Вот что скажите мне, профессор: вас, кажется, беспокоили какие-то странные сны…

— Ничего подобного, — сухо ответил Кауфман.

Профессор лгал. Прикрыв глаза, Штернберг вслушивался в мысли археолога и видел смутные обрывки преследующих того снов: утёс у реки, залитый мертвенно-ровным светом, кровь в речной воде… Женщина, сидящая на берегу, укрытая, как белым покрывалом, густым потоком распущенных льняных волос. Археолог видел этот сон как раз перед тем, как обострившаяся болезнь вырвала его из рабочих будней. Женщина поднялась, хмуро взглянула на археолога прозрачными, как вода, холодными глазами и бросила ему под ноги белый камень; когда Кауфман поднял камень, тот стал чёрным.

— Однако же в легендах не упоминается ни о какой женщине, — задумчиво произнёс Штернберг.

Кауфман вздрогнул.

— Вы позволите мне возобновить раскопки? — помолчав, спросил археолог.

Штернберг хотел было соврать, но неожиданно для себя сказал правду:

— Археологам больше нечего делать на Зонненштайне, профессор. Вы там ничего не найдёте. То, что нужно искать, лежит не под землёй.

Плечи Кауфмана опустились. Штернбергу стало жаль его, этого больного старика, столько лет посвятившего делу, которое в конце концов у него отобрали. Вспомнилась «Штральканоне».

— Послушайте, профессор, — вкрадчиво начал он, положив холёную, горячую руку на высохшую холодную руку археолога, — я могу вернуть вам здоровье. Это в моих силах. Если вы хотите — а ваше намерение тут совершенно необходимо…

Под тонкой золотистой кожей его руки голубоватые жилы ветвились как гибкие ростки большого, сильного дерева, а узловатые вены на руке профессора походили на засохшие сучья. Кауфман, помедлив, убрал свою руку, затем поднялся.

— Не пытайтесь откупиться, господин Штернберг. Мне, право же, ничего от вас не нужно.

Тюрингенский лес, окрестности Рабенхорста

16 февраля 1943 года

На сей раз Штернберг вступил на капище словно в свои — ему хотелось думать, что законные, — владения. Теперь Зонненштайн принадлежал ему, и только ему, безраздельно.

Он вновь стоял на алтарном камне и смотрел на часы. Стрелка мерно отсчитывала секунды. Низкое небо нависало над заснеженными верхушками огромных камней, словно бы отодвинувшихся от Жертвенника, удерживавших и подавлявших свою непонятную силу. Скала за рекой казалась гигантским пустым экраном. Однако за обыкновенностью серого дня таилось нечто, с трудом умещавшееся за драпировками обыденности. Штернберг, пожалуй, не удивился бы, увидав сейчас среди мегалитов пару чёрных волков из легенд или беловолосую женщину из сна археолога, бросающую белые и чёрные камни.

Но ничего не происходило.

«Хочу, чтобы время пошло вспять, — думал Штернберг. — У меня же получилось в прошлый раз, отчего не выходит сейчас?»

Стрелки часов ровно шагали вперёд.

Штернберг посмотрел на низкие тёмные тучи, едва волочившие тяжкий груз, уже сыпавшийся через край первыми, редкими снежными хлопьями. Древние возносили здесь молитвы, сила которых была такова, что заставляла солнце быстрее или медленнее двигаться по небу. Нет, точнее так: заставляла время нестись во весь опор или едва ползти, превращая минуты в часы. Выходит, что день может длиться как целый год? Это ж сколько тогда можно успеть за один день…

Ему показалось, что стрелка часов запнулась и следующий шаг сделала медленно и неуверенно. И словно бы чьи-то ладони покровительственно легли сзади на плечи — мягким прикосновением, окатившим спину волной колких мурашек. Он резко обернулся, хватаясь за кобуру. Недвижимый пустой воздух, одинокая цепочка его следов, ведущая к жертвеннику. Он озирался по сторонам, пульс глухо колотился в ушах, но страха почему-то не было: испуг, едва вспыхнув, сменился холодной, прозрачной эйфорией. В тишине, царившей на капище, слышалось молчаливое одобрение.

Он досадливо тряхнул головой, пытаясь ухватить ускользавшую нить мысли. Нет, здесь нужен не приказ. Здесь требуется просто желание, идущее из самой глубины души. Похоже, свойства мегалитов напрямую зависят от желаний стоящего в каменном кругу человека. Успех первого опыта объясняется очень просто: тогда он всей душой, зло и пронзительно пожелал, чтобы время поворотилось вспять. И сила его желания немедленно запустила какой-то скрытый в каменном комплексе механизм… или просто сконцентрировалась в луч воли, многократно отразившись от множества каменных зеркал вокруг?