Гротеск - Нацуо Кирино

Она сама его не завернула как следует. Я наблюдала за Кадзуэ, еле сдерживая смех. Худенькая, с непослушными жесткими волосами. Девчонка ничего особенного, хоть и способная. Она верила, что может быть на равных с одноклассницами, и возмущалась несправедливостью, когда те ее унижали.

Мы еще были детьми и, защищаясь, сами переходили в наступление на наших обидчиков. Не играть же роль девочек для битья! Тем же, кто копит в себе обиды, вряд ли суждено долго протянуть на этом свете. Вот почему я шлифовала зловредный характер, а Мицуру оттачивала мозги. Что касается Юрико, то, к счастью или несчастью, природа наделила ее чудовищной красотой. А Кадзуэ… У нее ничего не было. Ей просто нечего было шлифовать. Я ни грамма ей не сочувствовала. Она… как бы это сказать?.. не понимала, в каких жестких условиях оказалась. Она их просто не воспринимала, была беззащитна и бессильна перед ними. Как Кадзуэ этого не замечала? Понять не могу.

Опять упрекнете меня в жестокости? Как с самоубийством матери? Но ведь так оно и было. Вы скажете, что Кадзуэ была еще молодая, незрелая. Пусть так. Но ее неприятный грубый нрав все равно никуда не денешь. Она не обладала ни тонкой сосредоточенностью Мицуру, ни присущей мне бессердечностью. В Кадзуэ изначально была заложена какая-то слабость. В чем она заключалась? Отвечу так: в Кадзуэ совсем не было злости. Так же, как и в Юрико. В этом смысле они были похожи. Они оказались полностью во власти обстоятельств и не могли им противостоять. Для меня это банальнейшая истина. Будь это в моих силах, я поселила бы в их душах демонов.

Вы, верно, хотите, чтобы я рассказала о той самой группе поддержки? Хорошо. Картина — как в детских комиксах. Только не смейтесь.

То был знаменитый — и не только в нашей школе — «звездный» состав. На матчах по бейсболу и регби, в которых участвовали команды университета Q., они зажигали по полной, отплясывая на поле с помпонами. Нарядившись в яркие короткие юбчонки, раскрашенные в сине-золотые университетские цвета, и распустив длинные волосы, дрыгали ногами, сопровождая это действо пронзительными криками. Фан-клубы есть во многих университетах, и я не раз удивлялась тому, что там творится. Я была далека от всего этого и не подозревала, что одноклассницы, сгорая от зависти и ревности, всю дорогу сплетничали об одной девчонке, которая пользовалась успехом у парней. Группа поддержки! Этих слов было достаточно, чтобы привлечь внимание. О группе писали в журналах, короче, она была фантастически популярна. И не только у нас, но и в других школах и университетах.

Чтобы попасть в группу поддержки, надо было иметь соответствующую внешность. Хотя в открытую об этом не говорилось. Некрасивых туда не принимали. Поэтому те, кто не был в себе уверен, туда и не совались. Кому охота позориться. Все подступы занимала «элита», ожидавшая набора в число избранных.

Школьницы выступали вместе с университетской группой поддержки: получалась как бы сплоченная команда из старших и младших, где признавали только «чистокровок». Своего рода элитный клуб, куда даже из тех, кто учился с первого класса, отбирали одних красоток да любительниц разных шоу. Об этом, конечно, не говорили, хотя можно было б и так догадаться. Но Кадзуэ в такие тонкости не врубалась.

— Подумаешь, послали. Ну и что? Туда же не всех принимают.

Я, конечно, понимала, в чем причина. Но мне хотелось услышать это от Кадзуэ.

— Вот-вот. Слушай! Такая наглость! Подала заявление, мне сказали, что будет собеседование с кем-то из университета, с какой-то старшекурсницей. Жду-жду, результат — ноль. Я взяла и спросила вон у той, в чем дело.

Кадзуэ с досадой ткнула пальцем в сторону сидевшей на скамейке у корта длинноногой девчонки в белых шортах. Подставив лицо солнцу, она с наслаждением жмурилась под солнечными лучами. Рукава ее майки были подвернуты до самых плеч. Узкие, косо прорезанные глаза; совсем не красавица, но в ней чувствовался стиль и блеск, отличавший всю группу поддержки. Во всяком случае, на таких обращают внимание.

— Знаешь, что она мне ответила? «Ты собеседование провалила». Я говорю: «Какое собеседование? Его же не было». Оказывается, эта самая старшекурсница заглянула в нашу аудиторию, увидела меня и забраковала. Как тебе? Ничего отбор, да? Обычно на собеседовании с тобой разговаривают, спрашивают, чем хочешь заниматься, и тогда уже делают какой-то вывод. А здесь что? Ерунда какая-то. Я так этой фифе и сказала, а она только ухмыльнулась, и все. Ничего себе порядочки!

Рассуждения правильные, ничего не скажешь. Я лично сомневалась, что на Кадзуэ вообще кто-то приходил смотреть, но слушала ее и серьезно кивала. Хотя ее недогадливость меня возмущала и весь разговор мне порядком надоел.

В этом мире нет равенства — этого Кадзуэ не хотела понимать, хотя прошел уже месяц, как нас приняли в школу. Женская школа Q. явно была не для нее. Потому что Кадзуэ считала, будто сможет пробить себе дорогу за счет прилежания и усилий, потраченных на то, чтобы попасть в эту школу. А ведь она оказалась в самом отвратительно-сложном мире, какой только можно придумать, где все зациклены на внешних достоинствах.

— Но ты же знаешь, что в этот клуб берут только хорошеньких.

— Знаю. Но так же нечестно. У всех должны быть равные шансы. Почему не дать человеку попробовать? Тоже мне клуб! — бормотала Кадзуэ.

Я поняла, что мои слова задели ее за живое. Но мне хотелось еще ранить ее, и я ничего не могла с собой поделать.

— Может, классной пожаловаться?

Наша классная руководительница, в общем-то, была все равно что пустое место. Ее функции ограничивались присутствием и составлением распорядка дня и расписания уроков. Обсуждать что-то всем вместе, чтобы прийти к какому-то общему решению, считалось у нас убожеством. Но Кадзуэ сразу ухватилась за мое предложение:

— Точно! Это идея. Спасибо тебе.

Мицуру на моем месте вела бы себя иначе. Она, скорее всего, нашла бы слова, чтобы убедить Кадзуэ махнуть рукой на это дело. В эту минуту зазвенел звонок — урок кончился. Кадзуэ удалилась довольная, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания».

Я вздохнула с облегчением. За болтовней урок прошел незаметно, уже хорошо. На уроках физкультуры и домоводства у нас царила тоска. Классы четко делились на тех, кто хотел заниматься и не жалел усилий, чтобы чего-то добиться, и тех, кому это было до лампочки. Преподаватели обращали внимание только на первую категорию.

В этом состояла образовательная концепция женской школы Q. — «независимость, самостоятельность и самоуважение». Нам предоставляли свободу действий, чтобы мы сами отвечали за свое развитие. Все время твердили: «Будьте самостоятельными». Дисциплиной не заморачивали, полагались на нас самих. Преподаватели по большей части были выпускниками системы Q. — особо чистая порода, так сказать. Из-за них педагогические принципы учебного заведения утратились, воспитанием там уже и не пахло. Нас учили, что возможно — всё. Может произойти что угодно. Прекрасный урок, вам не кажется? И мы с Мицуру тайно исповедовали эту доктрину. У меня была моя злость, у Мицуру — ее интеллект. Мы вместе взращивали и развивали наши достоинства, стремясь отгородиться от развращенного и продажного мира вокруг.

3

Телефонный звонок, извещавший о смерти матери, прозвенел в июле, дождливым ранним утром. Я как раз собрала себе бэнто[13] и стала готовить завтрак. Пыталась размазать на поджаренном ломтике хлеба застывшее сливочное масло, которое только что достала из холодильника. Чай и тосты с джемом. Каждое утро одно и то же.

Дед по привычке разговаривал на балконе со своими деревьями. В дождливый сезон на его бонсае заводилась плесень, плюс начинали плодиться насекомые. Короче, забот у него был полон рот. Пока шли дожди, он целиком погружался в свои дела и даже телефона не слышал.

— Да, неважные ваши дела. И ничего не поделаешь. Каждый день дождь, так, глядишь, и гниль заведется. Если корни начнут гнить, дело дрянь. Тогда и вдохновению конец. Тут уж и мне самому не удержаться.

Масло расплылось по теплому хлебу желтой пленкой. Настала очередь клубничного джема. Надо было аккуратно размазать его ровным слоем, равномерно распределив по тосту темные зернышки. Затем опустить пакетик «липтона» в чашку, вынуть и снова опустить, проделав эту операцию за строго определенное время. Оторваться от процесса я не могла и, услышав звонок, сердито крикнула:

— Де-ед!

Дед через плечо посмотрел на меня. Я ткнула пальцем в телефон.

— Звонят же! Если мать — скажи, что я ушла в школу.

За окном было серо, дождь поливал как из ведра, скрывая от глаз за плотной дымкой верхние этажи стоявшего напротив дома. Из-за мглы, затянувшей небо, в комнатах пришлось включить свет. Странное ощущение — ни ночь, ни утро. Почему я подумала, что это мать? Разница во времени со Швейцарией — семь часов. Значит, если в Японии семь утра, у них там полночь. В такую рань они нам звонили редко, и мне вдруг пришла в голову мысль, от которой сердце в груди заколотилось: «А что, если Юрико умерла?» Дед наконец взял трубку.