Дэволюция - Денис Бушлатов

Номер 412. Мальтийский крест-несуразная фотография смеющегося тучного человека. Черная плита, несколько увядших цветов. У самой ограды на скамейке темный силует. Не смотреть. Не смотреть!

Номер 413. Новая могила. Железный крест. Обилие цветов. Рядом опухшими рыбами лежат венки. Любимому папочке… От сотрудников… Помним… У последнего венка, прямо на земле сидит человек. Держит в руках ленту, внимательно по-детски наклонив голову. Он поворачивает лицо. Глаза как серебристые льдинки. Рот набит увядшими цветами. Человек медленно по-коровьи жует. Не смотреть. Не смотреть.

Номер 414. Могила новая. Креста нет. Сквозь мерзлую могильную землю тянутся белой нитью черви. Тянутся прямо вверх, растут из земли. Не смотреть. Нельзя смотреть!

Номер 415. За оградой сиротливый кот. Белый, искрящийся в лунном свете. Трется о высохшую, увитую тленом ногу хозяйки. Утробно хрипит. НЕ СМОТРЕТЬ!!!!

Номер 416. Ограды нет. Не успели поставить. В плотной могильной земле наполненный тьмой лаз. Манящий… Земля пульсирует.

Нельзя, нельзя смотреть.

Номер 417. Анна стояла перед могилой своего сына.

Все звуки утихли. Могила Алеши купалась в лунном сиянии. Усыпанный гниющими цветами холм — купол темницы ее сына казался огромным, налитым уверенной силой. Неспешно, Анна растегнула змейку на юбке. С легким шорохом ненужный кусочек ткани упал к ее ногам. Юбка…только помешает.

Женщина подошла к могиле и спокойно, почти торжественно опустилась на колени. Ладонями уперлась в свежую землю, наклонилась вперед, почти касаясь губами зловонных венков, прислушалась… Ее мальчик там, внизу, в тесной коробке, не может даже шевельнуться…

— Сейчас, — прошептала женщина, — Потерпи еще немного, сыночек…

Стиснув зубы, она запустила руки в землю, ощутив густой жар, исходящий изнутри, и пригоршнями начала откидывать ее в сторону. Земля не была замерзшей. Шедшее от могилы тепло окутывало Анну спокойным заботливым саваном. Земля была рыхлой, будто кто-то только — только насыпал ее. Впервые со дня смерти Алеши, Анна ощущала себя хорошо. Сомнения покинули ее — она была в том самом месте, где и должна была быть с самого начала. В каждом движении своем она чувствовала уверенность. Скоро она увидит своего мальчика.

Она лихорадочно загребала землю и отшвыривала ее в сторону. Уж не было холма перед нею. Теперь, она ногтями вгрызалась в жирную почву, вдалбливала ладони внутрь. Расставив ноги, загребала землю по собачьи, не останавливаясь ни на секунду. Волосы мятыми лоскутьями падали на потный лоб, она то и дело откидывала их назад рукой. В очередной раз поднеся ладонь к лицу, она вяло отметила, что пальцы ее выглядят взлохмачеными-кожа на руках лопнула и висела красными ошметками. Чепуха! Все это не имело значения.

Анна остервенело выбрасывала из под себя землю. Могила теперь окуталась светящимся скользким паром, земля становилась все более мягкой, будто что-то плавило ее изнутри. Теперь для того, чтобы выбросить очередную пригоршню, женщине приходилось поднимать руки вверх. Земля казалась горячей, хрупкой и на удивление легкой.

Она ощущала отчетливую вибрацию, исходящую из недр могилы. Земля под ней бугрилась, комья крошились на глазах, проваливались в образующиеся пустоты. На секунду прекратив рыть, она прислушалась к подземному гулу. Что-то поднималось из недр, что-то большое. Яма под нею тяжело дышала, исторгая из себя желтый пар, миллиардом звезд переливающийся в свете луны.

Стоя на коленях, в полуразрытой могиле, женщина всем своим истерзанным телом ощущала колебания почвы. Внезапно земля ушла из под ног, накренилась, отчего Анна упала на бок, неловко подвернув руку, и прямо перед нею, яма расступилась, исторгая из себя гроб.

Чувствуя пьянящий восторг, Анна бросилась к крышке, впилась в нее скрюченными пальцами, и принялась истошно рвать ее на себя, рвать, оставляя куски ненужной более плоти на краях гроба, рвать всем телом, обламывая ногти, чувствуя хруст сухожилий. Рвать крепко заколоченную дверь тюрьмы своего ребенка.

Кто-то бился внутри тесного гроба. Тяжелые удары, заставляли крышку подпрыгивать. Ана просунула пальцы в образовавшуюся щель и со стоном, корее радости, нежели боли еще сильнее потянула ее на себя. Изнутри, гроб сотрясали частые, хаотичные толчки, будто что живое отчаянно билось внутри, пытаясь выбраться.

Собрав последние силы, Анна двумя руками ухватилась за крышку, бешено потянула на себя. На миг, весь гроб оторвался от земли и тут же упал с глухим стуком, оставив крышку в ее руках.

Алеша поднимался ей навстречу, нетерпеливо тянул ручки. Боже, как он осунулся, как изменился! Все лицо его было вымазано чем-то, глазки заплыли-ведь ее не было рядом, чтобы промыть их, ногти на ручках, его любимых ручках почернели, он глядел неуверенно, жалобно…

Анна потянулась навстречу, всем телом метнулась к сыну и он

«Как же от него пахнет….он раздулся весь, как заплесневелый хлеб. Он же мертвый, девочка, куда ты смотришь» упал в ее обьятья, крепко прижался к ней всем телом, неистово горячим и забормотал-заскулил:

— Мамочка-мамочка-мамочка…

Она гладила его по голове и шептала, шептала… шептала… А он — неугомонный, все ерзал у нее в руках, обнимал, жался к ней и она подумала, что руки…его руки…его ноги, они не связаны, он обманул ее-проказник… или быть может она развязала их сама, и не помнит этого как не помнит и того, что она делает здесь

«Обнимаю мертвого сынамоего мертвогосыночка…»

— Мамочка-мамочка-мамочка-мамочка…

Что-то укололо ее в грудь. Снова. И опять. Она опустила глаза и улыбнулась. Ее мальчик вернулся к ней, он снова маленький….такой беззащитный…такой

Г о л о д н ы й.

И она с радостью подставила свое тело под его ненасытный рот.

Алиса Васильева 43-лет, человек без паспорта, без определенного места жительства, страдающая сифилисом, но не ведающая об этом, увидела нечто такое, что заставило ее опрометью броситься прочь с Центрального кладбища-ее временного, но уже вполне обжитого приюта.

В половине пятого утра, в час когда тьма зимней ночи словно концентрирует в себе непроглядный черный цвет, она проснулась в разрушенном склепе, неподалеку от центральной аллеи, разбуженная истошным женским криком. Васильева была не из робкого десятка. Крик не испугал ее, скорее насторожил. Вот уже три месяца, как она жила на Центральном кладбище и находила его приемлемым и безопасным для зимовки. Толстые стены склепа защищали от ветра и непогоды, глубокие ниши позволяли спать в относительном удобстве. Странно и удивительно было и то, что никто, кроме нее в склепе не жил.

Васильева выползла из под вороха истлевших тряпок, служивших ей одеялом и неровно ступая-во всем виновата вчерашняя сивуха, век бы ее не видать — подошла к выходу из склепа, замаскированному импровизированной горой мусора. Откинув несколько коробок в сторону, она вышла на свежий воздух, зябко поежилась и потрусила в ночную тьму.

Крик снова настиг ее возле 4-ой аллеи. Несомненно, кричала женщина. Было в этом голосе столько боли, страдания и вместе с тем, присутствовал в нем и оттенок… удовлетворения?

Васильева, не раздумывая побрела в сторону источника звука. Она не собиралась помогать женщине. Но если на кладбище стало небезопасно, то и она должна была об этом знать. В конце-концов… она тоже была девушкой, пусть и немного неопрятной, но лишь в силу обстоятельств, а посему, возможное присутствие на кладбище сексуального маньяка могло причинить ей массу хлопот…

Размышляя над этим она тихим шагом брела по 4-ой аллее. Странно, до чего яркий лунный свет, будто фосфором покрыли землю, будто…

Ее качнуло в сторону и тотчас же земля ушла у нее из под ног. Упав на крестец, она не отрываясь продолжала смотреть на то, что происходило перед ее глазами. Рот ее непроизвольно открылся и закрылся несколько раз, как у рыбы, выброшенной на берег, руки вцепились в ледяную землю. Она начала отползать назад, елозя задом по сухой листве, цепляясь за кочки, отталкивалась пятками от черствой почвы, сипела.

Это было невозможно, невозможно, невозможно….

Как же ОНО ЧАВКАЛО!

Рванувшись изо всех сил, Васильева вскочила на ноги и бросилась бежать в темноту, преследуемая истошным женским криком, и нутряным, звериным хрипом того кто ел.

Выбежав на главную аллею, она бросилась к забору, моля о том, чтобы боковой вход не был заперт.

Она никогда не рассказала никому о той ночи. Ни о кипящей земле на могиле, ни о обнаженной женщине, словно одетой в красный латекс, ни о маленьком мальчике, в грязном костюме, вырывающем куски мяса из груди женщины…

Алиса Васильева вернулась на Центральное кладбище через четыре года после той ночи, впрочем не по своей воле. Ее обернутое грязной простыней тело похоронили в общей могиле в самом глухом уголке кладбища, далеко от 4-ой аллеи, что, весьма бы ее устроило, имей она возможность высказать свое мнение живым.