Мастиф - Елизавета Огнелис

ли добежать? Второй вопрос — найдет ли он голубую сталь в траве, в лиховертье вчерашнего безобразия, среди сучьев и бревен? На улице светает, солнце еще не взошло, но достаточно светло. Все, пора…

Тишина кончилась. Раздалось рычание, палатка встала дыбом, с сухим треском рвется капрон. Саша пулей вылетел, рванул к берегу, жалея лишь, что не надел трусы — мошонка неудобно и больно болталась. Клинок он нашел сразу — по характерному блеску. Схватил, мгновенно зверея, и метнулся назад.

Медведя уже не было. Зверь повалил палатку, прихлопнул лапой Полину — и ушел. Одного удара оказалось достаточно — медведя не надо учить убивать. Голова Полины вошла наполовину в землю, на щеке и шее — по два следа от когтей. Саша безнадежно пощупал руку. Холодеет и пульса нет.

Он принялся искать свою одежду. Нашел штаны, нащупал зажигалку, и вспомнил, что давно не курил. В лесу Александр старался не курить — пожар можно получить, да и зверь далеко чует запах табака. Но две пачки брал всегда. Самой дешевой марки, потому как если курить редко — то лучше уж накуриваться до одури, а если намокнут — не жалко.

Первым делом после второй сигареты он постарался приспособить меч за пояс. Туго обвязал лезвие капроном от палатки, закрепил шнурком от Полининого ботинка. Все это время он думал, как поступить с самой Полиной. Тащить через лес к Сновицам, к дяде Леше? Нет, силенок не хватит. Да и надо ли? Он закурил третью сигарету. Представил, что будет говорить в городе. Как будет писать объяснительные по каждому, как говорят, факту смерти. Как будет стараться убедить послать не участкового, а, по крайней мере, роту спецназа к яме в земле. Желательно взять с собой хотя бы десяток танков. Так, на всякий случай. Кто говорит? Задержанный Смирнов из психизолятора… Ага, как в книге про Мастера и Маргариту. Как там звали поэта-психа? Иван, вроде, Бездомный. Знаем, проходили, зря, что ли, одиннадцать классов заканчивал…

И поведут, значит, Александра Сергеевича, как козла на заклание. Как главного свидетеля, или даже как главного подозреваемого. Может быть, в наручниках. А тут как раз выходит из кустов дядя Юра, зоотехник-самоучка, на него наставляют три или четыре пистолета, трясут перед носом наручниками, а он их…

Саша долго смотрел на красную пачку, и потянул новую сигарету.

Недолго «дядя Юра» будет смотреть. Вытащит ножичек и устроит харакири. Наверно, всем. И Саше в том числе. Ну вот и хренушки, так не пойдет… Никто никуда не пойдет. Вам это надо? Вам это интересно? Ну и вперед, с песней. Барабан на шею купим, не заржавеет… Свечку даже в церкви поставлю…

Да и не поверят. Если уж в сорок первом не поверили, что война завтра начнется, то уж на вторжение сверхлюдей животики надорвут. В психушку упекут. Не найдут ничего — и отправят прогуляться на сто второй маршрут, до конечной. Запросто. Иван и Кондратий Федорович под землей остались. Полину медведь откопает… Вот еще почему не хотелось брать ее с собой. Это для человека она труп, а для зверя — вполне законная добыча. А если собаке в миску палкой ткнуть — что будет? То-то…

Эх ты, колдунья. Силы сколько в тебе было, деревьев навалила — как бригада лесорубов на соревновании, а зверю отдалась. Непутевая, да непутево померла. Хотя о мертвых плохо не будем. Вообще никак не будем. Не было их никогда, если найдут, спросят — тогда Саша ответит. А если искать не будут — значит и при жизни никому не нужны. Способности у них, понимаешь ли… Завалили егеря, и сами легли рядом. Значит — судьба, значит — поделом…

Александр закинул за плечи рюкзак, нахлобучил шапку и двинулся на запад, обратно, к людям…

К дяде Леше пришлось стучался долго. Старик заперся за двумя дверьми, даже Чебурашку с собой взял — собаки нигде не было. Саша присел на скамеечку, вздохнул, уже понимая, что, скорее всего, еще одним трупом на свете прибавилось. Одним больше, одним меньше…

Входная дверь отворилась — без шума и скрипа, дядя Леша испуганно глянул на пришельца:

— Ты кто? — и в отрывшуюся щель глянуло дуло ружья.

— Нашел таки? Или не терял никогда? — усмехнулся Саша.

— Никак Санек? — дверь распахнулась. — Живой?

— Живой…

— А эти, с тобой… Там остались?

— Остались…

— Говорил я, — бормотал дядя Леша, хватая Александра за руку и втаскивая в дом. — Чайку попьем.

— А где Чебурашка?

— Нету Чебурашки. Приходил после вас один. Чебурашка на него залаяла, ну он и…

— Ясно, — понял Саша.

Они пили чай — горячий, с травами, со старыми сухарями. Дядя Леша долго рассказывал о пришельце, но гость не вслушивался — он уже знал.

— Что делать будем? — спросил Саша у старика.

— Ничего не будем. Ничего не буду. Чебурашку жалко. Сам-то старый. Лучше бы я загавкал, — сжался дядя Леша.

— А ты, — старик перешел на шепот. — Тоже ничего не делай. Слушай меня. Когда немцы пришли, не по-хозяйски они поступали. Сразу видно — не хозяева. Случайно зашли, хоть и ерепенелись. Жесткие они были, надо было помягче, все мы люди. А вот этот, который аккурат за вами… Этот — хозяин. Нелюдь. С такими лучше не шутить. Он идет — а земля трясется, ей богу. А раз пришел — то навсегда остался. Будет нам ярмарка, землю есть будем, ты уж попомни…

— Домой мне надо, — устало произнес Саша.

— Надо так надо, — быстро согласился дядя Леша.

— Поедешь со мной?

— Не поеду. Чего я в вашем городе забыл? Чем жить буду? Человек я маленький, что мне — картошечки на зиму только надо. Электричество до сих пор есть, не плачу я за него. Ты, знаешь, лучше мне котеночка привези. Мыши одолели — страсть!

— Привезу, дядя Леша. Обязательно привезу, — бормотал Александр, заводя уазик.

— Ежели выживу, — добавил он под едва слышимый рокот мотора.

* * *

Загнав машину в гараж, Александр не стал спешить, не бросился сразу домой. Двухэтажная четырехподъездная железобетонная коробка в центре леса. Когда-то это была их гордость, их крепость, шанс на жизнь в довольстве и одиночестве на четверых. Тогда, пять лет назад, казалось, что они вырвали у судьбы не кусок, а кусочище, счастливый билет на оставшуюся жизнь. Что они знали о жизни — молодые, пробивные парни, работящие и честные? Они даже не знали, что судьбе предстоит свести их вместе еще раз, стать не просто друзьями, а одной семьей, где все равны; бригадой, в которой крепость слова нерушима,