Достоверное описание жизни и превращений NAUTILUSa из POMPILIUSa - Илья Кормильцев

Домой возвращались поездом, Могилевский вез пару порнографических журналов, его дружно пугали таможней; окончательно затравленный Леха спрятал журналы в соседнем вагоне под мусорное ведро, откуда они — ко всеобщей радости — исчезли. Таможенники на Леху внимания не обратили.

Егор Белкин курил со Славой в тамбуре и размышлял — вслух, естественно — о том, не пришло ли время вернуть Диму. Слава слушал, слушал, пообещал по приезде в Москву с Димой переговорить, поехал к нему прямо с вокзала… И не вернулся.

Хотя нет, съездили в Ташкент. «Все это настолько к тому времени приелось, что походило на нудную работу, можно было стоять на сцене и думать о чем-то своем, можно было с закрытыми глазами играть… Нудятина пошла… Слава очень плохо пел, болел, постоянно возил с собой какие-то лекарства, какие-то штуковины себе в горло засовывал, заливал что-то… У него были проблемы с голосом. Программа работалась кое-как, а под конец шел блок нетленок, народ его ждал и — „Ура!..“» (из интервью В.Комарова).

Последним было выступление в Свердловске, 14 октября, на третьем фестивале рок-клуба. Перед началом огромный зал Дворца молодежи странно томился, начали не сразу, медленно, неуклюже раскачиваясь, но под рев восторга, который постепенно стал спадать, спадать…

В последних числах октября к Лешке Могилевскому пришел в гости Зема, отбил в коридоре чечетку и объявил:

— Все, мы уволены.

— Ну и слава Богу, — сказал Могилевский.

Часть 6. По дороге в Коломяки

1. Быть с тобой

«Там что-то ужасное происходило, Чикаго тридцатых годов…»

Уходил в прошлое второй год славы. Не Бутусова, а просто. «Нау» объявлен был лучшей группой Союза Серпастых, в хит-парадах от него деваться было некуда, сами хит-парады похожи были, как близнецы. «Группа года», Бутусов — лучший то композитор, то певец, а то вдруг — к собственному немалому удивлению — даже и гитарист… Кормильцев периодически оказывался лучшим поэтом-песенником, газеты пучило от «Наутилуса». Которого уже не было.

Были Слава и Дима. Опять вместе. Что и не странно, весь период катастрофической популярности — или популярной катастрофы? — оба незаметно приближались друг к другу. Но оба по-разному. Во время разлуки Дима, если чем-то и был одержим, так это спасением «Наутилуса», считал, что «Наутилус» идет под откос, что нужно Славу спасать, что нужно срочно менять стратегию, менять тактику, все переделывать. Только и разговоров было, что о «Нау». Дима рвался спасать Славу, а Славе очень хотелось с Димой помириться и снова работать вместе. Вот и вся немудреная подоплека события, вызвавшего в свое время столько сплетен и недоумевающих вопросов. Более того, трудно сказать, чтобы кто-то из них был хоть чуточку неискренен.

Встретились, засели дома у новой Диминой жены, Алены Аникиной, веселые от обретенного и обоим позарез необходимого единства, назначали друг друга то «Художественным руководителем группы „Nautilus Pompilius“» (им стал Дима), то «Музыкальным руководителем» (Слава); пили чай, обсуждали новый альбом. Раздобыли какую-то «портастудию», стали записываться, чего-то не хватало.

«Слава мне позвонил и сказал, что они собираются работать над альбомом, что он состав старый распустил и хочет на подмосковной даче спокойно поработать.» (из интервью А.Пантыкина.) Недолго поколебавшись, мучимый дурными предчувствиями, Пантыкин прихватил с собой клавишу и поехал в Москву, где был тут же вывезен на дачу. Намечалась весна, в воздухе пахло влагой, внутри было тепло, маленькая комната являла собою довольно приличную студию, работай, да и только… Вышло поработать, но в большей степени вышло «да и только»…

2. «Человек без имени» и будущего

«Обстановка поначалу была великолепная, веселые Слава, Дима, на природе, никаких лишних людей, мы втроем… Поставили клавишу, привезли какой-то пульт, магнитофон, все это включили, Слава показал материал, материал отличный, просто отличный. Но дальше началась… ерунда.» (из интервью А. Пантыкина.) Фокус заключался в том, что собираться работать и собственно работать — разные вещи. А с целеполаганием у двоих руководителей «Наутилуса» наблюдались разночтения. Плюс прибывший Пантыкин, который тоже «себе на уме», хоть и призван был — по сути — повторить свой подвиг времен «Переезда».

Дима был поглощен организаторской деятельностью: мотался в Москву и обратно, выбивал деньги, договаривался. Ему слегка портило нервы то, что всякие спонсоры с ним разговаривали, однако на документах желали видеть подпись Бутусова. А на даче работали вдвоем Слава с Пантыкиным, писали аранжировки, наигрывали демонстрационную запись. Приезжал Дима, слушал и делал выводы. Ему почему-то казалось, что при участии Пантыкина из «Наутилуса» неминуемо выйдет «Урфин Джюс», что вынуждало относиться к результатам труда настороженно. Случались легкие недоразумения: Дима во время работы чаще всего на даче не присутствовал, кто и что предлагал, не слышал, а по приезде уличал в «урфинджюсовости» куски, выдуманные Славой. А то вдруг хвалил за «наутилость» придумки Пантыкина.

В тот момент Дима имел сформировавшуюся, но, судя по всему, совершенно невнятную концепцию будущности «Нау», которую с азартом и претворял в жизнь. «Дима хотел сделать „Наутилус“ актом искусства в его понимании, — рассказывает Пантыкин. — Вне рамок социальных, рамок поп-культуры, популярности, славы… А не вышло по простой причине: как только человек начинает охранять какое-то дело от чуждых и вредных для дела влияний со стороны, он сам подрезает себе и делу крылья. Им владела идея сделать… до сих пор не могу понять, что он хотел сделать. „Наутилус“ к тому времени имел свою историю, уже были стонущие залы, пленки крутились чуть не в каждом доме… Он стал частью культуры страны. И вдруг нужно было сказать, что это все была х…я, а вот теперь мы, ребята, займемся делом, потому что истинное искусство, оно вообще в другой области залегает.»

Вскоре дела приобрели все свойства «Сказки про белого бычка»: Бутусов с Пантыкиным выдумывали, приходил Дима и говорил:

— Не то.

— Что, «не то»?

— А хрен его знает! Не то, что должно быть!

Что именно «должно быть», он не знал, предлагал идеи плана не музыкального, а общегуманитарного или организационного, Бутусов с Пантыкиным пытались их как-то реализовать, а потом Дима опять приезжал из Москвы и признавал в сделанном явные признаки «Урфин Джюса»… Переписывались тексты, перекраивалась музыка, каждая песня была уже на пленке в десятках вариантов; Диме все не нравилось. Слава все чаще сидел с понурой головой и вскоре выработал оптимальный способ общения с внешней средой: при первой попытке начать «серьезный» разговор — стакан коньяка залпом, и мир прекрасен. Этим способом он вскоре пользовался практически во всех случаях.