В приисковой глуши - Фрэнсис Гарт

Она чувствовала странную ревность к дочери, которая изменила натуру ее мужа и вытеснила традиции их домашней жизни; она ощущала преувеличенное пренебрежение к тем женским прелестям, которые не играли никакой роли в ее собственном семейном счастии. Она видела в желании мужа смягчить дикую суровость их привычек только слабую уступку силе красоты и наряда — унизительное тщеславие, которое ей было чуждо в их борьбе за пограничное главенство — которые не могли даровать им победу в житейской борьбе.

«Локончики», «оборочки» и «бантики» — никогда не помогали им в их странствиях по равнинам, никогда не заменяли острого зрения, тонкого слуха, сильных рук и выносливости, никогда не ухаживали за больным и не перевязывали раненых.

Когда зависть или ревность вторгается в женское сердце после сорокалетнего возраста, то приносит такую горечь, для которой нет смягчения или облегчения в кокетстве, соревновании, страстных порывах или невинной нежности, которые делают сносными ревнивые капризы молодых женщин. Борьба или соперничество кажутся безнадежными, сила подражания, ушла. Из своей позабытой женственности м-с Мак-Кинстри извлекла только одну способность — унизительно страдать и причинять страдание другим.

Способы ее в этом отношении не особенно отличались от обычных в этих случаях способов всех остальных страждущих женщин. Злополучный Гирам выслушивал постоянные попреки в том, что все его неудачи происходят от проклятой цивилизации, измышленной проклятыми янки и которой он низко подпал. Она, бывшая прежде грубоватой, но усердной сиделкой в болезнях, теперь сама стала жертвой каких-то недомоганий и нервного расстройства.

Старинный бродяжнический дух, болезненно подстрекаемый недовольством, заставлял ее придумывать хитрые планы для дальнейшей эмиграции. Когда Гирам купил себе рубашки с крахмаленной грудью, чтобы сопровождать Кресси на бал, то нервное расстройство м-с Мак-Кинстри дошло до крайнего предела, и она выражала его тем, что сама одевалась в самое старое, самое поношенное платье, чтобы поддержать традиции прошлого времени.

Ее обращение с Кресси было бы еще решительнее, если бы она имела хоть капельку влияния на нее или хотя бы понимала ее материнским чутьем. Но она доходила до того, что открыто выражала сожаление о том, что брак с Сетом Девисом расстроился, так как его семья по крайней мере все еще хранила обычаи и традиции, уважаемые ею. Но тут уже муж приказал ей замолчать, объявляя, что отец Девиса и он сам так «крупно поговорили», что гораздо вероятнее, что кровь прольется, нежели сольется.

В настоящее время она поощряла ухаживание Мастерса в новой и смутной надежде, что это ухаживание, отвлекавшее Кресси от ученья, было неприятно для Мак-Кинстри и мешало его планам. Слепая и глухая к тому, что происходило между ее дочерью и м-ром Фордом, и ничего не подозревая об их отношениях, она чувствовала к нему глухую антипатию только потому, что считала его осью, вокруг которой вращались все ее невзгоды.

Никого не видя и затыкая обыкновенно уши при всех семейных намеках на светские триумфы Кресси, она даже не знала о том всеобщем восторге, который возбудил знаменательный вальс.

Утром того дня, когда дядя Бен доверил учителю свой хитроумный план о прекращении порубежных несогласий, лай желтого пса Мак-Кинстри возвестил о приближении к мызе чужого человека. Оказалось, что то был м-р Стаей — и мало того, что такой же элегантный и ослепительный, как в то утро, когда он яркой звездой взошел на горизонт Джонни Фильджи, но вдобавок еще и с победоносным видом от приятного ожидания, что увидит хорошенькую девушку, которую встретил на бале.

Он не видел ее около месяца. По собственному счастливому выражению, он являлся сегодня, соединяя в своей особе победоносного Меркурия и Аполлона.

Мак-Кинстри был отозван на соседний луг, и Кресси тем временем взяла на себя обязанность занимать галантного гостя. Это было нетрудно. Одно из главных ее обольщений заключалось в том, что, презирая обычную притворную или искреннюю наивность ingénue ее сорта, она вообще показывала своим обожателям (исключая, может быть, одного только учителя), что отлично понимает то состояние души, в какое повергает их ее красота. Она понимала страсть, если и не могла на нее отвечать. Эта тактика для застенчивых деревенских парней была очень удобна, но в большинстве случаев совсем неудовлетворительна; когда всякие подходы так быстро изобличались, то даже вполне стратегическое отступление легко превращалось в беспорядочное бегство.

Прислонясь к косяку двери, прикрыв полной ручкой блестящие глазки от солнечных лучей, заливавших ее грациозную, томную фигуру, она ждала атаки.

— Я не видел вас, мисс Кресси, с тех самых пор, как нам довелось вместе танцовать… ровно месяц тому назад.

— И это очень нелюбезно с вашей стороны, так как вчера вы два раза проходили мимо нашего дома.

— Разве вы меня видели? — спросил молодой человек с смущенным смехом.

— Видела. Да и собака тоже; да, полагаю, и Джо Мастерс, а также наш батрак. И когда вы прошли мимо, то собака, Мастерс, батрак и мама кликнули папу, и тот увязался за вами следом с заряженным ружьем. И шел за вами с полмили.

Она отвела руку от глаз, чтобы грациозным жестом изобразить эту фантастическую процессию, и рассмеялась.

— Вас хорошо сторожат, — проговорил Стаси неуверенно. — И глядя на вас, мисс Кресси, — прибавил он смелее, — я этому не удивляюсь.

— Да, можно сказать, что вместе с папашиной межой я зорко охраняюсь от скоттеров и бродяг.

Как ни были грубы и неделикатны ее речи, но ленивая ласка в голосе и хорошенькое личико смягчали их. Речь ее была так же живописна и чужда условности, как и ее движения. Так по крайней мере думал м-р Стаси и решил смело повести дальнейшую атаку.

— Вот что, мисс Кресси, так как дело, которое привело меня сегодня к вашему отцу, это чтобы если можно побудить его войти в сделку на счет порубежных притязаний, то, быть может, вы примете мои услуги и на свой собственный счет.

— Это означает, — лукаво ответила молодая особа, — что это дело касается меня столько же, сколько и папы. Вы не хотите допускать никакого захвата, кроме вашего собственного. Покорнейше благодарю, сэр.

И она делает грациозный книксен, причем выставляет наружу хорошенький башмачок, окончательно обворожив его.

— Что ж, это будет честная сделка, — начал он, смеясь.

— Сделка значит, что кто-нибудь что-нибудь уступает. Кто же и что уступит в этой сделке?

Самодовольный Стаси вообразил, что этот ответ еще кокетливее его вопроса.

— Ага! Это должна решить мисс Кресси.

Но молодая особа снова прислонилась к косяку в прежней удобной позе и благоразумно заметила, что это дело парламентера.

— Ах, хорошо! Ну так предположим, что прежде всего мы уступим Сета Девиса? Вы видите, мисс Кресси, что я нетребователен и сведущ.

— Вы пугаете меня, — кротко ответила Кресси. — Но мне сдается, что он сам устранился от всяких сделок.

— Он был в ту ночь на бале и глядел зверем. В то время как я танцовал с вами, он готов был меня с есть.

— Бедный Сет! А ведь он был прежде так разборчив в пище, — ответила остроумная Кресси.

М-ра Стаси всего повело от смеха.

— А затем идет м-р Добни… дядя Бен… — продолжал он, — не так ли? Очень скромный поклонник, но очень хитрый. Себе на уме человек. Притворяется, что учится только затем, чтобы быть поближе к одной особе, не так ли? Хотел бы стать опять мальчиком, потому что познакомился с одной девочкой!

— Я бы боялась вас, если бы вы всегда здесь жили, — сказала Кресси, с непобедимой наивностью, — но, может быть, тогда вы бы не были так сведущи!

Стаси принял это за комплимент.

— А еще есть ведь и Мастерс, — прибавил он вкрадчиво.

— Только не Джо? — сказала Кресси с тихом смехом, оглядываясь на дверь.

— Да? — спросил Стаси с беспокойной улыбкой. — Ах! Я вижу, что его мы не должны устранять… Он там? — прибавил он, следя за ее взглядом.

Но молодая девушка старательно отворачивалась от него.

— Вот и все? — спросила она, после минутного молчания.

— Ну нет… есть еще этот напыщенный школьный учитель, который отбил вас в вальсе у меня… этот м-р Форд.

Будь он вполне хладнокровный и беспристрастный наблюдатель, он мог бы заметить, хотя видел Кресси только в профиль, что ресницы у нее слегка дрогнули, и все лицо затем застыло, как в тот момент, когда учитель вошел в бальную залу. Но он не был наблюдателен и ничего не заметил. Да и Кресси быстро оправилась. Ее обычное томное выражение вернулось к ней и, лениво поворачивая к нему голову, она сказала:

— Вот идет папа. Я полагаю, вы не прочь показать мне образчик изящного слога в переговорах с ним, прежде нежели испытаете свое красноречие на мне.