Прокаженная - Гелена Мнишек

— Вы любите опасность?

— Она меня воодушевляет. Самое несносное на свете — дамы на корабле: едва ветерок подует чуть сильнее — паника, истерика, рыдания! Любопытно, как вы держались бы?

— Ну, я наверняка не билась бы в истерике, но боялась бы ужасно.

Вальдемар усмехнулся:

— Кто бы мне объяснил, почему женщины проливают порой столько слез, хотя в иных случаях превосходят нас отвагой…

— В чем, например?

— В чем? Хотя бы в борьбе с нами. Вы, женщины, — захватчицы, вечно грозящие роду мужскому, опасность крайне серьезная, хоть и скрытая… этакие острейшие коготки в бархатной перчатке.

— Неужели и вы боитесь этих коготков?

— А вы в этом сомневаетесь?

— Чуточку.

— И совершенно справедливо, — засмеялся Вальдемар, вынул весла из уключин и положил их себе на колени.

Лодка тихо, бесшумно, словно лист, плыла по спокойной воде, поднимая невысокие волны.

Эдмунд говорил с Люцией о танцах, громко и весьма развязно.

Склонившись к Стефе, Вальдемар спросил:

— Значит, вы чувствуете, что я не труслив… даже в борьбе с женщинами?! Прекрасно! Не буду перечить! Пусть даже сражаться с женщиной порой опаснее, чем таскать льва за хвост — потому что с женщиной никогда не знаешь, чем все кончится. У Ницше Заратустра говорил: «Двух вещей жаждет настоящий мужчина: опасности и игрушек, а потому и тянется к женщине, как к опаснейшей игрушке».

— Хорошенькая теория! Неужели вы считаете женщин всего лишь игрушками или прирученными зверюшками, которые могут укусить?

— Ну, порой этих зверюшек еще только предстоит приручить. В этом и заключена главная опасность… Прирученную зверюшку легче заставить подавать лапку…

— Вы отъявленный циник!

— Клевета! Простите, если я вас задел, но я лишь дополнил приведенное вами же сравнение. То же самое можно изложить гораздо эффектнее. Итак: женщина — это существо, за обладание которым мужчина сражается, и чем длиннее у нее коготки, тем яростнее он борется. Не каждая схватка приводит к ожидаемым результатам, но каждая завершается победой… почти каждая, ибо мужчина всегда уносит в клыках столько добычи, сколько сумел захватить, а это уж зависит от его умения. Тот же Ницше поведал: «Идешь к женщине — не забудь плетку». Это аллегория, конечно. А если сам покоришься ей — станешь мостом, по которому она пройдет не раздумывая и не колеблясь.

— О каком же сорте женщин вы говорите?

— В вашем присутствии я могу говорить только о наивысшем их сорте.

— Вы говорите загадками.

— Нет. Я всего лишь знакомлю вас со своими взглядами. Я могу приблизиться к женщине, стоящей на вершине морали, и галантно вести ее за руку, но я буду смотреть ей в глаза… или даже сверху вниз и ни за что на свете — снизу вверх. Не стану ни молиться на нее, ни падать на колени. А вы бы что предпочли — чтобы ваш избранник приблизился к вам с плетью Ницше в руке или молил о любви на коленях, закатив романтически глазки?

— Я, пожалуй, предпочла бы первое — но при условии, что этот человек не пользовался бы своей силой, словно обухом, а держался бы со мной, как с равной. И вовсе не обязательно смотреть на меня снизу вверх.

— Вы чрезвычайно самоуверенны!

— Что вы имеете в виду?

— У вас маловато жизненного опыта, чтобы ручаться за себя так смело.

— И все же я убеждена, что жизнь не заставит меня изменить свои взгляды.

— О, не зарекайтесь!

— Вы сомневаетесь в моих моральных качествах? Вальдемар сказал чуть раздраженно:

— Я сомневаюсь, устоят ли ваши моральные качества на пьедестале, сложенном из ваших амбиций.

— Что же их может поколебать? — спросила Стефа дерзко.

Вальдемар долго смотрел ей в глаза и сказал, четко выговаривая слова:

— Ваш темперамент, впечатлительность, молодость… и сила духа какого-нибудь мужчины. Эти козыри способны не просто поколебать — свергнуть вас с пьедестала, отыскав слабое место в вашей обороне.

В глазах шляхтича Стефа увидела дикую силу и цинизм, которые ей тем не менее нравились. Она погрузила пальцы в воду и, разбрызгивая блестящие капельки, протянула, словно обращаясь к себе самой:

— Вы чересчур уверены в мужской силе и пренебрегаете нашей.

— Самый надежный панцирь не устоит перед тем, кто охвачен жаждой битвы и сумеет найти ахиллесову пяту. Я это знаю из жизненного опыта.

— А если ахиллесовой пяты не существует?

— Она всегда существует для обладающего волей и энергией: правда, уязвимость ее меняется в зависимости от ума женщины. И отыскать ее порой бывает очень трудно, согласен, но все зависит от мужчины.

Стефа задумалась.

— Я вас убедил? — усмехнулся он.

— Я только слушаю вас и не перечу, но…

— Продолжайте, прошу вас.

— Вы строите свой опыт на собственном триумфе, о котором я наслышана. В ваших словах звучит уверенность в себе. Но неужели вы никогда не сможете потерпеть поражение, хоть однажды? Неужели ваши теории справедливы для всех и каждой?

— Быть может. Я имел дело с очень разными женщинами, а таких, как я, мужчин много. Есть, конечно, женщины, защищенные некой дивной аурой, которая хранит их от нападающего, в то же время зачаровывая его. Их тоже можно победить… но с ними уже нельзя обращаться грубо. В этом их сила.

— Значит, есть исключения! — воскликнула Стефа.

— Они весьма редки. Я повторяю: таких женщин тоже можно победить, хотя и иным способом.

Стефа молчала, глядя на воду и на белые бокалы кувшинок, плавающих на толстых зеленых тарелках листьев. Она потянулась за приглянувшимся цветком, но он оказался слишком далеко. Вальдемар молча подцепил его веслом и подогнал по воде к лодке.

Стефа сорвала кувшинку, улыбкой поблагодарила Вальдемара.

Он смотрел на нее, на ее румянец, на синеватые тени, которые ресницы бросали на щеки девушки, и думал: «Неужели этот цветок окружен аурой? Моя грубость пропадает под взглядом этих глаз… Но я стану сражаться с этим панцирем и пробью его».

Завидев несколько кувшинок, он направил туда лодку. Стефа рвала цветы, бросая Люции. Но девочка была поглощена разговором с Эдмундом — он рассказывал ей о только что прочитанном романе. Расслышав несколько его фраз, Стефа со значением взглянула на Вальдемара и тихо сказала:

— Поплывемте домой.

— Зачем, самая очаровательная пора дня…

— Солнце уже село, почти темно.

— Еще немного…

В этот миг Эдмунд повысил голос, и Вальдемар тоже расслышал его. Глянул на Люцию, потом на Стефу. Она шепнула:

— Вернемся…

Он кивнул и стал разворачивать лодку, но Пронтницкий удерживал руль:

— Пан майорат, мы возвращаемся?

— Возвращаемся!

— Уже?

— Уже!

Стефа усмехнулась, слыша, с какими интонациями звучат голоса обоих.