Изгнанник самовольный - Юрий Дружников

Поэт, до этого не видевший ничего, кроме обеих столиц да имений родителей, жадно набирался впечатлений. Дорога шла мелкими городишками. Екатеринослав, хотя и числился губернским центром, был городок захудалый и грязный, как отмечает современник, тоже чиновник Инзовской канцелярии. "...Общество в Екатеринославе, за исключением 2-3 личностей, было весьма первобытным... Образ их жизни был самый забулдыжный. Карты, обжорство, пьянство, пустая болтовня и сплетни отнимали все их свободное время".

Тут, глядя ежедневно на тюрьму и исправительную роту, Пушкин обдумывает сюжет "Братьев-разбойников": историю в духе Шиллера, о двух скованных цепью беглецах из Екатеринославской тюрьмы, которым удается убедить стражника переплыть вместе реку и бежать. Впоследствии Пушкин сжег поэму, но до нас дошли отдельные части, и в них - отголоски мыслей поэта. "Цепями общими гремим..." - говорит он, и его слова обретают историко-философский оттенок. В мае 1823 года Вяземский писал Тургеневу: "Я благодарил его (Пушкина.Ю.Д.) и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключенных, надежду плавать и с кандалами на ногах".

В Екатеринославе план путешествия на юг оказался под угрозой. Катаясь на лодке по Днепру, Пушкин выкупался в холодной воде и слег с горячкой (острое респираторное заболевание? вирусный грипп? ангина?). Когда через неделю за ним приехали Раевские, они нашли его в "жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада". Впрочем, это была единственная туча в те дни на его небосклоне.

Кортеж из нескольких карет, колясок и возов с семейством почтенного генерала Раевского: взрослые дети, гувернантки, прислуга, после еще и телохранители,- продолжил путь с прибавившимся к ним больным Пушкиным. Через неделю, по мере приближения к югу, он уже чувствовал себя лучше. Ему грозила ссылка, а попал он на праздник.

Они направлялись в Минеральные Воды и Пятигорск, уже ставшие тогда модными курортами, пить целебные воды и принимать ванны. По дороге представители местных властей встречают известного генерала и его свиту хлебом и солью. Иногда добродушный генерал просит Пушкина: "Прочти-ка им свою оду". Затем следуют званые обеды у местной администрации. В Таганроге они отобедали у градоначальника, в том самом доме, где позже умрет Александр I.

И чем дальше они продвигались, тем жизнь становилась более похожей на райскую. "Дольче фар ниенте" - прекрасное ничегонеделание, как говорят итальянцы, нирвана, как называют это на Востоке. "Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался". Это он напишет брату через три месяца, 20 сентября 1820 года, из Кишинева.

К этому мы можем лишь добавить, что такой жизни у Пушкина больше никогда не будет.

Он блаженствует. Он внутренне подготовился к худшему: к изгнанничеству, к наказанию, к отверженности, к лишениям, может, даже к голоду и холоду Соловков. А оказался в вельможной роскоши, окруженный заботой и вниманием, красивыми женщинами, умными собеседниками. Он был в семье, которая стала ему ближе родной. Нигде и никогда он не мог бы чувствовать себя аристократом (чего ему всегда хотелось) и полностью свободным (чего требовал его бойкий ум и недисциплинированный талант).

У него нет никаких обязанностей. Он свободен. Он может ни о чем не думать и ничего не делать, кроме того, что захотелось в данную минуту. "Завтра" для него не существует. Себя он называет "преданным мгновенью". Он развлекается и потешает других. А его наблюдения во время путешествия на Кавказ и в Крым, как не раз отмечали специалисты, были поверхностны, отрывочны, содержат ошибки.

По дороге он вписал себя в книгу учета приезжих как недоросля, за что Раевский-старший ласково журит его под звонкий смех дочерей, с которыми Пушкин всю дорогу кокетничает. Он сочиняет эпиграммы, в том числе злые, и они принимаются благосклонно. Он поигрывает в картишки, гоняет верхом в горы, переживает случайные мгновенные романы. Все планы, все заботы и все цели улетели, как ангелы, и его не тревожат. Деньги для Пушкина, полученные из Петербурга, Инзов пересылает ему на Кавказ. В Пятигорске он сходится со старшим сыном Раевского Александром, циником, при том европейски образованным, с ясным умом и точным мышлением. Пушкин, который был моложе на четыре года, попал под его влияние.

Но так ли он в действительности счастлив и беспечен, как это ему показалось с самого начала? Надолго ли он останется в этом состоянии?

Переживания, связанные с отъездом в эту сладкую ссылку, были нелегкими. Теперь обстоятельства разорвали прежние привязанности. Их место заняли другие симпатии. Сложилась новая сфера дружеских и сердечных отношений, из которой к прошлому возвращаться было незачем. "Мне вас не жаль, неверные друзья". Как всегда, его эмоции категоричны, и взгляды послушно рифмуются.

Всю жизнь Пушкин оглядывается назад и оценивает свое прошлое. Как же он оценит это время? В посвящении к поэме "Кавказский пленник" он скажет:

Я жертва клеветы и мстительных невежд;

Но, сердце укрепив свободой и терпеньем,

Я ждал беспечно лучших дней...

Отсюда следует, что он понимал: свободы, к которой он рвался, не удалось достичь даже и в этом временном раю. И еще - он "ждал беспечно", значит, упрекал себя, что не добился того, чего хотел. Чего же именно? Суть размышлений автора в поэме "Кавказский пленник" есть стремление героя к освобождению. Он европеец, застрявший у азиатов, задержавшийся из-за любви. Белинский после скажет, что Пушкин сам был этим пленником.

Мысли о загранице, по-видимому, не покидают его. К поэме он выписывает эпиграфом цитату из Ипполита Пиндемонте, а затем вычеркивает ее:

О, счастлив тот, кто никогда не ступал

За пределы своей милой родины...

Период нирваны был важным с точки зрения перехода Пушкина от беспечности к самосознанию, к ответственности перед собой за свои поступки. Но - только переходом.

С Кавказа он готовился поехать дальше, в Грузию, куда собирался еще год назад. Николай Тургенев теперь уведомлял брата, находившегося в Турции, что Пушкин двигается туда. А через полгода Пушкин напишет Гнедичу о своем сожалении, что не добрался до границ Грузии (24 марта 1821 года). Что занимало его ум - сама Грузия или ее границы?

По иронии истории через сто лет, в 1921 году тут, на Кавказе, в Батуми, окажутся рядом два других скептика: Михаил Булгаков и Осип Мандельштам. Первый из них добрался сюда с женой, пытаясь эмигрировать из Советской России в Стамбул, но опоздал на один пароход, а в ожидании другого заболел. Не успели также уехать тогда Осип и Надежда Мандельштамы. Это, как выяснилось позже, была последняя возможность. "Бежать! Бежать!- пишет Булгаков в "Записках на манжетах".- На 200 тысяч (полученных, как он сам считал, за халтурную пьесу.- Ю.Д.) можно выехать отсюда. Вперед. К морю. Через море и море, и Францию - сушу - в Париж!.. Вы, беллетристы, драматурги в Париже, в Берлине, попробуйте! Попробуйте, потехи ради, написать что-нибудь хуже! Будьте вы так способны, как Куприн, Бунин или Горький, вам это не удастся. Рекорд побил я!".

Пушкин не попытался тогда пересечь границу. Он был вполне доволен представившейся дружбой и завязывающимся романом с Марией Раевской, младшей дочерью генерала. Снова у Пушкина cherchez la femme. Но было и новое обстоятельство.

Высылка поэта из Петербурга способствовала его популярности. Ко всем приятным обстоятельствам добавилось еще одно: его имя замелькало в прессе. Осведомитель В.Н.Каразин сообщал, куда следует, о печатных органах, в которых он обнаружил намеки на высылку Пушкина из Петербурга, и требовал обратить внимание на всех авторов. Стихи Пушкина были постоянным предметом разговоров в гостиных. Никто не накладывал запрет на печатание его произведений. Сразу после отъезда поэта брат его с приятелем получили из цензуры поэму "Руслан и Людмила", и она пошла в печать. А через десять дней издатель выплатил для Пушкина гонорар.

С кавказских минеральных источников кортеж Раевских перемещается между тем к побережью Черного моря, сопровождаемый отрядом из шестидесяти казаков с пушкой для устрашения недопокоренных племен. Из Керчи отплывают морем на корабле до Феодосии, там пересаживаются, чтобы плыть в Гурзуф, на военный сторожевой бриг "Мингрелия".

Ночью, плывя на корабле между берегами Крыма и Турции, он записывает строки:

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я...

Можно подумать, он стремится в Крым, куда идет судно. Но далее из стихотворения выясняется, что он стремится к другим берегам:

Лети, корабль, неси меня к пределам дальным

По грозной прихоти обманчивых морей,

Но только не к брегам печальным

Туманной родины моей.

Вот и подведены итоги счастливого времени. Не таким уж беззаботным было его пребывание с Раевскими. Он обдумывал побег. Он добровольный изгнанник в том смысле, что никто не гнал его за границу, он рвался туда сам. И рай в России - вовсе не рай. Плыть куда угодно, но только не к берегам родины. Ничего хорошего здесь не было, кроме минутных заблуждений и боли сердца. Вот почему