Морская прогулка - Эмманюэль Роблес

— Потому что я терпеть не могу, когда со мной не считаются! И достаточно!

— В таком случае наше предложение остается единственным выходом, ведь вы сами не допускаете других.

Было очевидно, что все эти приготовления только усиливали ярость Жоннара, представлялись ему вызовом его авторитету, чуть ли не настоящим оскорблением. Он злобно смотрел, как Сантелли вставлял в сигнальные фонари синие и желтые батарейки.

— Я повторяю вам, что не люблю, чтобы меня водили за нос, Море! Запомните это раз и навсегда! Я нанял эту яхту и ее команду, так же как и вас! По отношению к агентству я выполнил все пункты контракта, все свои обязательства! И самым неукоснительным образом! Команда из шести человек! Ни на одного меньше! Плюс переводчик!

— Это лишь буква контракта, мсье. Но ведь случай совершенно исключительный, и если бы вы постарались понять этих людей…

— Я не собираюсь с вами дискутировать! С меня хватит! Пусть каждый отвечает за свои поступки! Суд разберется!

И он спустился в свою каюту. Хартман был в затруднении. Он сказал, и опять по-немецки: «Решительно, это весьма неприятно», и в свою очередь исчез, присоединившись к своему компаньону.

Мари-Луиза словно застыла на фоне мерцающего тумана. Герда же заявила, что с удовольствием последовала бы примеру Жоржа и что она упускает возможность снять потрясающий фильм.

— Как вам повезло! Я завидую вам! И правильно сделали, что послали к черту Жоннара!

— Ты себя вел молодцом, — сказал Ранджоне, хлопнув Жоржа по плечу. Остальные поддержали его.

Жоржу знакомо было это опьяняющее чувство. Со времен войны он особенно дорожил дружбой товарищей, и сейчас их одобрение доставляло ему чистую и ясную радость, совершенно новую и свежую, такую же свежую, как чувство, которое затопило его сердце во время первого же вечера, проведенного с Мадлен.

Они торопились закончить свои приготовления при этом нелепом беловатом свете, который порой начинал колебаться, трепетать у самой поверхности моря. Герда перезаряжала свою камеру, а Мари-Луиза теперь курила, снова опустившись в кресло. Лицо ее было спокойно, она и впрямь напоминала прекрасный распустившийся цветок. В ту минуту, когда Жорж подошел к ней, он заметил, что что-то дрогнуло, промелькнуло в ее взгляде — так иногда в просветах между деревьями видишь, как всколыхнется темная поверхность воды. Он знал, что у нее упругая грудь, горячие губы, сладострастно прильнувшие к его губам, его рот еще помнил эту ласку, этот порыв, и в то же время, да, в то же время он чувствовал себя уже чужим этой женщине, он уже был весь во власти предстоящего, всем существом без остатка отдался своему решению, счастливый от сознания того, что крепкими узами связан с Даррасом, со всей командой; и Мари-Луиза, может быть, интуитивно почувствовала эту его радость, которая отвергала ее, отрицала ее силу, ее обольстительность, и потому она сказала тихим, но дрожащим от обиды голосом:

— Вы глупы, Жорж. Что за безумная мысль! Вы не сумели взять себя в руки! Вы еще пожалеете об этом. У вас будет масса неприятностей, а получите какую-нибудь ерунду.

Резким движением она вновь надела очки. Когда она опускала руку на подлокотник, Жорж перехватил ее и задержал в своей, но она быстро высвободила ладонь. И на этот раз устало добавила:

— В такого рода операции заинтересовано слишком много людей, чтобы вы сумели извлечь из этого существенную для себя выгоду. Выгоду, которой никак не компенсировать те опасности, которые вас подстерегают. Вы подумали, какими трудными будут для вас эти долгие часы ожидания?

— Я знавал и более тяжелые.

— Неужели вам так нужны деньги? Если дело только в деньгах…

Она собиралась сказать: вам легко было бы помочь, — но Жорж перебил ее, заверив, что решение свое принял отнюдь не из-за денег, что их у него, правда, никогда не было, но от их отсутствия он по-настоящему не страдал, что он, пожалуй, даже боялся бы слишком разбогатеть, да, вот именно, и таким образом погубить в себе что-то такое, что он хотел бы так или иначе сохранить!

— Нет, поверьте, мадам, совсем ради другого!

— Ах, страсть к приключениям? И кого собираетесь вы удивить своими подвигами? Если море разбушуется, вы камнем пойдете ко дну.

— Метеосводка не обещает никаких изменений погоды этой ночью.

Он отказывался объяснить ей истинную причину своего решения. Как приняла бы она ее, она, которая должна была чувствовать себя задетой?

— А эта ваша манера, ваша и капитана, разговаривать с моим мужем, противопоставлять себя ему, — недопустимая оплошность. Я бы могла помочь вам убедить его оставить на корабле одного из матросов, но что за глупость вести себя с ним так вызывающе! А капитан, за кого он себя принимает?

— За хозяина на борту, после господа бога! Знаете ли вы, что он вправе принять на корабле любое решение, ни у кого не спрашивая совета?

Она словно не обратила внимания на его слова и, подавленная, продолжала:

— А ведь я предостерегала вас, Жорж. Отношения между вами и мужем приняли несколько необычный, слишком личный характер. Вам бы следовало не забывать об этом, вести себя более гибко, особенно в присутствии свидетелей.

— Действительно, гибкости мне не хватает.

— Он мстителен, предупреждаю вас.

— Вы напрасно полагаете, что, прояви мы больше изворотливости, нам удалось бы его убедить. Он думает только о себе, о своей выгоде. Он так убежден в своем праве. К чему тешить себя иллюзией, что он мог бы в данном случае пойти навстречу другим, попытаться понять их проблемы, столь ничтожные в его глазах по сравнению с его собственными?

— Но вы-то, Жорж, вы? Зачем вы вмешались? Разве не могли вы, о боже, остаться нейтральным в этом споре? Разве у капитана, как вы только что сами сказали, не было достаточно прав, чтобы самому найти решение этого конфликта без вашего вмешательства? Что у вас общего с этими людьми, если то, что вы говорите, правда, если не из-за денег вы встали на их сторону?

Она продолжала бы говорить и говорила бы, наверное, все с той же горячностью, но тут Даррас окликнул Жоржа. Он поклонился Мари-Луизе (она отвернулась от него, сжав губы) и подошел к матросам, уже собравшим нужные ему вещи: лампы, сигнальные фонари, карабин (для чего, черт возьми, карабин?), ручную сирену, надувную лодку, спасательный пояс, кое-какие инструменты; Жорж выслушал указания Дарраса, которые по ходу дела комментировались Ранджоне, обращавшим его внимание на те или иные подробности.

Затем вся команда по очереди пожелала ему удачи, а Макс, самый экспансивный из всех, обнял его и сказал, что он великолепный парень, настоящий товарищ, и все вокруг ему улыбались очень тепло и сердечно. Жос и рыжий матрос отпускали шуточки, а Сантелли поклялся, что они достойным образом отпразднуют свой успех, и пообещал приготовить необыкновенный буйабес по своему рецепту. Даррас сам проводил Жоржа на корабль, и не только чтобы помочь ему перенести весь багаж — он хотел проверить, как тот усвоил его инструкции. Палуба вся была мокрая, какие-то неподвижные призраки вырисовывались между подъемными кранами и лебедками.

— Послушайте, Море. Я думаю, и я, и команда, мы вначале не совсем правильно отнеслись к вам.

— Такие недоразумения вещь довольно частая.

— Пусть так. И все-таки я хочу сказать: все мы, еще до того, как вы вызвались остаться на корабле, признали в вас товарища.

— Я прекрасно это заметил, капитан.

Они стояли друг против друга, одни на этой палубе (Жорж в накинутой на плечи полотняной куртке), им предстояло расстаться, и потому эти последние минуты исполнены были особого волнения, глубокие истоки которого были понятны Жоржу.

Даррас медленно направился к трапу. Старательно поправил фуражку, и вышитый золотом якорь сверкнул на мгновение, когда он оглянулся.

— Да, еще одно слово: если операция удастся, каждый из вас будет волен сделать со своими деньгами все, что ему заблагорассудится. Но есть у меня одна давняя идея…

— Какая идея?

— Создать маленькую верфь на кооперативных началах. Только текущий и капитальный ремонт яхт… Но мы еще успеем вернуться к этому разговору.

Он протянул ему руку, снова поправил фуражку и добавил:

— Мы возвратимся около полуночи. Будьте начеку!

Жорж помог ему опустить трап, чтобы сойти на яхту. Все лица внизу были обращены к ним.

Даррас сразу же приказал запустить моторы, затем дал сиреной несколько коротких прощальных сигналов, а Герда и вся команда, за исключением Ранджоне, находившегося в машинном отделении, махали ему руками. Одна Мари-Луиза так и не встала со своего кресла, и глаза ее по-прежнему были скрыты темными очками. Чтобы ответить на их приветствия, Жорж пустил в ход свою ручную сирену, но туман с невероятной быстротой поглотил «Сен-Флоран», и вокруг воцарилась непроницаемая, как над снежными просторами, тишина. Жорж — стрелки его часов показывали три — закурил сигарету и несколько секунд задумчиво оглядывал свои владения.