Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский

Это был седой, но удивительно моложавый человек, бывший преподаватель истории в одной из ленинградских школ. У него была привычка, слушая собеседника, открывать рот и гладить ладонью подбородок. От этого он казался простодушным.

Налево от землянок, у колодца, стоял Баймагомбетов. Беспомощно опустив руки, он глядел куда-то в самый дальний край неба, где неспешно плыли клочковатые облака.

— Что ж ты, Тимур? — укоризненно спросил капитан.

Тимур виновато опустил голову.

— Отпусти, начальник, — попросил он тихо.

— Не могу. Нельзя так, Тимур. Приказ сержанта — закон. Разве ты посмел бы не послушаться отца?

Тимур неуверенно улыбнулся. Улыбнулся он одними губами, а глаза были тоскливые.

— Отец седой. У него борода.

— А сержант — старый солдат. Он тебя умнее, опытнее, он участвовал в наступлении, — мягко сказал капитан. — Ну, работай!

Он отошел, сел на снег, вынул трубку. Тимур умело колол дрова. Он был ловкий, сильный.

Табачный дым, цепляясь за шинель, за сухие стебли травы, стлался по снегу. Расстегнув ворот, капитан смотрел на Тимура и думал о том, как трудно двадцатилетнему Романцову командовать отделением.

Романцов, видимо, и не подозревал, что капитан тревожится о нем. Он видел Шостака всего два раза на комсомольском собрании и, признаться, рассеянно слушал его слова…

Тимур колол дрова и негромко пел заунывную тоскливую песню.

Шостак приказал проходившему мимо бойцу вызвать Романцова и медленно направился в землянку лейтенанта Матвеева.

…Романцов одернул гимнастерку, смахнул с носков сапог золу (он сидел у печки), тщательно оглядел в зеркале лицо. Шинели он не надел. Припадая на левую ногу, он добежал до землянки лейтенанта, передохнул, зачем-то провел рукой по щекам и громко постучал.

— Садитесь, — сказал строго капитан. — Вы дали Баймагомбетову три наряда вне очереди. Это ваше бесспорное право. Но подумайте: так ли уж вы сейчас уверены в своей правоте? Подумайте и скажите мне.

— Я не выдержал, товарищ капитан. Он притворяется! Ведь он не узбек и не аджарец! У них в Казахстане холодные зимы.

— Конечно притворяется! — согласился Шостак. — Капризничает! Но не симулирует. А ведь в этом разница. В поступках Тимура нет хитрости, нет злобы. Баймагомбетов упрямится и капризничает, потому что вы не любите его.

«А меня кто любит?» — подумал Романцов.

— Вы не знаете, что Тимур уже два месяца не получает писем из дому. Ему дали узкие ботинки, которые натерли ноги. Пока я не распорядился, старшина не хотел переменить. Почему вы этого не знаете, сержант?

— Мне очень трудно, товарищ капитан! — взволнованно сказал Романцов.

— Разве вы никогда не командовали отделением? — удивился капитан. — Кем же вы были?

Видимо, Шостак заметил, как побледнел Романцов. Он участливо спросил:

— Что с вами, сержант?

— Мне очень трудно. Я не жалуюсь, товарищ капитан, но поймите…

— У вас — восемь бойцов, а у меня — целый батальон. Сотни людей! И все они разные, не похожие друг на друга! У каждого свои радости, свои тревоги, огорчения, свои беды. — Капитан положил на ладонь Романцова тяжелую руку. — Я думаю, что из вас выйдет командир отделения. Кто у вас самый лучший боец?

— Клочков!

Капитан изумленно взглянул на Романцова:

— Вы шутите?

— Он исполнительный, быстрый, ловкий. Он никогда не спорит. И военное дело знает.

— Клочков? — переспросил Шостак. — Он ведь был поваром, за воровство сидел в тюрьме. Мелкий воришка!

Выйдя из землянки, Романцов прижался к стене. Он был расстроен и подавлен. Ему захотелось вернуться и признаться Шостаку во всем, рассказать о том, как был снайпером и как его наградили…

Но не вернулся. Пожалуй, из гордости. А может быть, из-за мальчишеской неуравновешенности? Во всяком случае, он сделал свою жизнь на долгие месяцы еще более тяжелой и мучительной…

Ночью он долго ворочался на жестких нарах и с ужасом думал о том, что будет с ним, если дивизия скоро пойдет в бой. У него восемь бойцов. Много или мало? Много! Ручной пулемет и шесть винтовок. Еще у Романцова винтовка, хотя теперь и не снайперка.

Глядя на постепенно затухавшие в печке угли, он представил себе: вот вспыхнула в вышине красная ракета. Атака! Пора выпрыгнуть из окопа, крикнуть бойцам: «Вперед!» — идти на врага. Даже у бывалого сержанта, у офицера в этот последний миг невольно возникает сомнение: «А выполнят ли мои солдаты боевой приказ?»

Лейтенант Сурков однажды признался ему в этом.

Как же быть Романцову с его отделением, с ленивым Молибогой, с унылым Тимуром? Что надо сделать, чтобы его отделение стало боеспособным? Ведь попробовал, уже один раз попробовал Романцов там, на высоте № 14, командовать… Кичился орденами, каждому встречному-поперечному с гордостью говорил: «Я — Романцов, Сергей Романцов, снайпер!» А довелось в бою принять команду…

Парторгом роты был старший сержант Сухоруков, уже немолодой, знающий свое дело коммунист. Он был снайпером, недавно его наградили орденом Красной Звезды.

Когда Романцов сказал ему, что не знает, как надо командовать отделением, Сухоруков заливчато рассмеялся.

— Уморил!.. А я думал, какое-либо осложнение, чрезвычайное происшествие. Упаси боже! Дисциплину надо укреплять. Дисциплину!

И он подробно начал объяснять, как надо укреплять дисциплину…

А бойцы Романцова уже были самыми дисциплинированными в роте. Однако это не радовало его. Дисциплина была какая-то сухая, внешняя. Может быть, это происходило оттого, что он всех своих неизменно называл на «вы», требовал, чтобы к нему обращались стоя в положении «смирно», что он не терпел жалоб и оправданий, заставлял бриться через день и чистить золой котелки до невиданного блеска. Конечно, и это нужно было делать. К чему сомнения? За неделю он научил всех бойцов хорошо стрелять.

По вечерам командир роты Лаврецкий играл в шахматы с капитаном Шостаком. Играл он плохо, и Шостак обычно давал ему фору слона.

Они непрерывно курили и пили чай. Ординарец за вечер кипятил им три-четыре котелка чаю.

— Я тебе скоро буду давать фору короля, — шутил Шостак.

Лаврецкий невесело посмеивался.

Однажды в землянку вошел Романцов и отрапортовал ротному, что суточный наряд сдан, никаких происшествий не случилось.

По жадному его взгляду, брошенному на шахматы, Шостак понял, что Романцов хороший игрок. И предложил ему «сгонять» партию.

Играл Шостак медленно, осторожно, плотно сжимая фигуры сильными пальцами, и бормотал задумчиво:

Нас водила молодость

В сабельный поход.

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Проиграв Романцову подряд две партии, капитан повеселел. Он угостил сержанта чаем и папиросами.

— А кто ваш отец, Романцов? — спросил он, поглаживая ладонью мягкий подбородок.

— Народный учитель, товарищ капитан, директор