Полный порядок, Дживз! - Пэлем Вудхауз

— Она не была шифрованной. Согласно моему плану, тебе следовало почаще отказываться от пищи, чтобы Медлин увидела, как ты в неё влюблён.

Он рассмеялся каким-то потусторонним смехом.

— Понятно. Не беспокойся, мне было не до еды.

— Да, я заметил, за обедом ты ни к чему не притронулся. Замечательно. Так держать.

— Что тут замечательного? Всё это впустую, Берти. У меня никогда не хватит духу сделать ей предложение. Даже если на всю оставшуюся жизнь я сяду на хлеб и воду, у меня язык не повернётся объясниться ей в любви.

— Но, прах побери, Гусик, посмотри вокруг! Сплошная романтика. Мне кажется, дуновение ветерка, шорох листвы подскажут:

— Мне всё равно, что тебе кажется. Я не могу.

— Да ну, брось!

— Не могу. Она такая неприступная, такая далёкая.

— Глупости.

— Нет, не глупости. В особенности, если посмотреть на неё сбоку. Ты когда-нибудь смотрел на неё сбоку, Берти? На её благородный, строгий профиль? Сердце замирает.

— Ничего подобного.

— Нет, замирает. Я смотрю и не могу вымолвить ни слова.

Он говорил с глухим отчаянием в голосе, а его упадническое настроение и нежелание взять себя в руки и показать, на что он способен, произвели на меня такое впечатление, что, честно признаться, я растерялся. У меня даже мелькнула мысль, что эту рыбину в человеческом облике только акула исправит. Затем меня в очередной раз осенило. С присущей мне находчивостью я в мгновение ока сообразил, как нужно поступить, чтобы этот Финк-Ноттль прекратил валять дурака и, засучив рукава, взялся за дело.

— Надо её растормошить, — сказал я.

— Надо: что?

— Растормошить Медлин. Смягчить её сердце. Подготовить к неизбежному. Провести предварительную работу по поимке её в сети. Я предлагаю следующую программу действий, Гусик: сейчас я возвращаюсь в дом, хватаю Бассет под жабры и вытаскиваю на прогулку. Потом я завожу с ней разговор о разбитых сердцах и намекаю, что одно из них томится неподалёку. Я не пожалею красок и опишу, как это самое сердце мучается, гибнет, стоит на краю пропасти, ну, и всё такое прочее. Затем, минут через пятнадцать, появляешься ты, и, можешь не сомневаться, к этому времени девица растает, как воск. Она наверняка обрыдает тебе всю жилетку и сама кинется в твои объятия. Тебе только и останется, что прижать её к своей груди.

Помнится, когда я учился в школе, меня заставили вызубрить поэму про одного типа, Пиг-как-там-его, который, само собой, был скульптором и поэтому сделал из камня статую девушки. Так вот, представьте себе, однажды утром она вдруг взяла и ожила. Статуя, я имею в виду. Думаю, бедный малый долго не мог оправиться от потрясения, и не удивлюсь, если его всю жизнь мучили по ночам кошмары. Но я веду свой разговор не к этому. Если мне не изменяет память, в поэме были следующие строки:

Движенье. Вздох. И вот онаУж жизнью сладостной полна.

Так вот, всё это я рассказал к тому, что, глядя сейчас на Гусика, невольно вспомнил эти две строки. Бедолага изменился, как увядший цветок после поливки. Лоб его разгладился, глаза загорелись, потеряв рыбье выражение, и он посмотрел на слизня, который всё ещё продолжал ползти по листу, не с тоской и печалью, как прежде, а с воодушевлением во взоре.

— Я понял. Ты хочешь вроде как протоптать мне тропинку.

— Верно. Я подготовлю почву, а дальше тебе и карты в руки.

— Но, Берти, это гениально! Совсем другое дело!

— Только не забудь, что тебе тоже придётся попотеть. Не вздумай сидеть сложа руки. Встряхнись и начинай её умасливать, как можешь, или все мои труды пойдут насмарку.

Он несколько увял и поразительно быстро вновь стал похож на дохлую рыбину. Из груди его вырвался то ли крик, то ли всхлип.

— Да, но о чём мне с ней разговаривать?

Я напомнил себе, что мы вместе учились в школе, и сдержался.

— Послушай, я только что всё тебе разжевал и в рот положил. Для влюблённых существует тысяча тем. Выбирай любую. Ну, скажем, говори о закате.

— О закате?

— Вот именно. Половина твоих знакомых, поговорив с девушками о закате, женились на них, даже не успев опомниться.

— Но что можно сказать о закате?

— Да что угодно. Вот, например, на днях Дживз, выгуливая собаку в парке (дело было вечером, и я встретил его по пути домой) сказал: «Мерцающий пейзаж тускнеет на глазах, сэр, торжественный покой распространяя». Здорово у него получилось, так что можешь воспользоваться.

— Какой пейзаж?

— Мерцающий. Малярия, евнух, рак, цыпки:

— Мерцающий? Да, неплохо. Мерцающий пейзаж: Торжественный покой: Совсем неплохо.

— Затем признайся ей, ты часто думаешь, что звёзды — это гирлянда из маргариток, сотворённая Всевышним.

— Я так не думаю.

— Надеюсь, нет. Зато она так думает. Ты сразишь её наповал. Она сразу поймёт, что вы родственные души.

— Гирлянда из маргариток?

— Сотворённая Всевышним. А затем поведай ей, что, когда наступают сумерки, тебя одолевает печаль. Знаю, ты сейчас заявишь, никакая печаль тебя не одолевает, но, когда будешь разговаривать с Медлин, она должна тебя одолеть, и точка.

— Почему?

— Именно этот вопрос задаст тебе Медлин, и тебе надо этим воспользоваться. Потому, ответишь ты, что твой удел — одиночество. Потом вкратце опиши, как ты проводишь вечер за вечером в своём линкольнширском поместье, тоскливо бродя по лужайкам и не находя себе места.

— Обычно я сижу в гостиной и слушаю радио.

— Ничего подобного. Ты тоскливо бродишь по лужайкам и мечтаешь о любви. Затем вспомни день, когда Она вошла в твою жизнь.

— Как сказочная принцесса.

— Молодец! — Я одобрительно кивнул. По правде говоря, я не ожидал, что этот мямля может выдать такой перл. — Как сказочная принцесса. Здорово придумал, Гусик.

— А дальше что?

— А дальше всё должно пойти как по маслу. Намекни, что ты хочешь кое-что ей сказать, и действуй. Ты не сможешь не добиться успеха. Исключено. Будь я на твоём месте, я объяснился бы с ней здесь, в розовом саду. Широко известно, об этом повсюду пишут, — нет ничего лучше, чем затащить предмет своей страсти в розовый сад, когда стемнеет. И ещё я советую тебе пропустить стаканчик-другой.

— Пропустить?

— Выпей чего-нибудь для храбрости.

— Ты имеешь в виду спиртные напитки? Но я не пью.

— Что?

— За всю свою жизнь не выпил ни капли спиртного.

Не стану скрывать, его признание меня озадачило. Насколько мне было известно, общепризнанные авторитеты в области любви настоятельно рекомендовали сначала промочить горло, а потом уже делать предложение. Впрочем, перевоспитание Гусика не входило в мои планы, и я решил всё оставить, как есть.

— Ладно, не имеет значения. Хоть лимонад пей, только постарайся показать себя с лучшей стороны.

— Обычно я пью апельсиновый сок.

— Пусть будет сок. Послушай, Гусик, между нами, неужели тебе нравится это пойло?

— Конечно.

— Ну, тогда и говорить не о чем. Давай освежим в памяти программу действий, чтобы ты ничего не забыл. Начнём с мерцающего пейзажа.

— Звёзды — гирлянда из маргариток, сотворённая Всевышним.

— В сумерках тебя одолевает печаль.

— Потому что мой удел — одиночество.

— Опишешь свой вечер в поместье.

— Скажу о том дне, когда она вошла в мою жизнь.

— Не забудь обозвать её сказочной принцессой. Скажи, что тебе необходимо сообщить ей нечто очень важное. Затем хватай её за руку и действуй. Всё верно. Вперёд, Гусик!

И ни секунды не сомневаясь, что теперь он разобрался, что к чему, и будет вести себя строго согласно сценарию, я поспешил вернуться в дом.

Хочу честно вам признаться, когда я добрался до гостиной и увидел там Бассет, мой пыл несколько угас. Оказавшись с ней рядом, я неожиданно понял, на какую пытку себя обрекаю. При мысли о том, что мне предстоит прогулка с этой придурковатой особой женского пола, душа моя ушла в пятки. Я невольно вспомнил, как часто, оставаясь с ней наедине в Каннах, я тупо смотрел на неё, мечтая, чтобы какой-нибудь доброжелатель промчался бы на своей машине, врезался бы в девицу чуть ниже ватерлинии и отшвырнул бы её от меня как можно дальше. По-моему, я уже говорил, что Медлин Бассет отнюдь не была моим идеалом.

Однако ни один Вустер никогда не нарушал данного им слова. Сердце Вустера может дрогнуть перед лицом опасности, но тем не менее он не сойдёт с намеченного пути ни при каких обстоятельствах. И даже самое чуткое ухо с трудом уловило бы лёгкую дрожь в моём голосе, когда я предложил этому исчадию ада в юбке пройтись по саду.

— Дивный вечер, — заметил я.

— Да, дивный, правда?

— Дивный. Поневоле вспоминаешь Канны.

— Какие дивные вечера стояли в Каннах!

— Дивные, — сказал я.

— Дивные, — ответила Бассет.

— Дивные, — согласился я.