«Кино» с самого начала и до самого конца - Алексей Рыбин

Лето. Мы сидим с Цоем в моей двухкомнатной крохотной «хрущобе» в прекрасном настроении — Цой только что продал на «толчке» три плаката с изображением Роберта Планта, нарисованные на ватмане разноцветной гуашью. Стены моей комнаты тоже сплошь увешаны Витькиной продукцией — это портреты Питера Габриела, Элиса Купера, Стива Хоу и многих других любимых нами музыкантов. Один такой плакат Цой оценивает в пять рублей, и на толчке их берут — работы качественные и оригинальные. Так что сегодня у нас куча денег, и мы выбираем варианты для наилучшего их вложения. Можно, например, купить сухого вина и поехать к Майку, а можно, наоборот, — купить сухого вина и пойти к Свину, можно ещё купить сухого вина и пойти гулять — мы просто теряемся среди столь разнообразных возможностей. Я сижу на полу, а Цой — на моей раскладушке. Раньше у меня в этой комнате был диван, но случилось так, что наш друг Майк внезапно женился, и ему потребовалось срочно приобретать спальный гарнитур. Я пошёл другу навстречу и поменялся с ним — я дал ему диван, а он мне — рок-н-ролльную пластинку группы «Харригейнз» — вполне нормальный битнический обмен.

Наконец мы решаем купить сухого вина и потом уже думать, куда с ним деваться. Мы проделываем эту несложную операцию, потом Цой покупает ещё две магнитофонные плёнки — они нужны так же, как вино, как вода, как воздух… Погрузив всё это добро в сумки, мы неторопливо идём к электричке на станцию «Проспект Славы». Жара.

В городе плюс двадцать пять —Лето…Электрички набиты битком,Все едут к реке.День, словно два, ночь, словно час —Лето…Солнце в кружке пивной,Солнце в грани стакана в руке.Девяносто два дня —Лето.Тёплый портвейн,Из бумажных стаканов вода.Девяносто два дня —Лето…Летний дождь наливаетВ бутылку двораНочь.

Такую вот песню сочинил Цой недавно и хочет показать её кому-нибудь. Он очень внимательно прислушивается к чужому мнению о своих песнях. Отчасти это хорошо, отчасти — нет: целая куча хороших песен никогда впоследствии им не исполнялась потому, что кому-то они не понравились при первом прослушивании. Ну а кто, как не Майк и его милая жена Наташа могут сказать нам что-нибудь хорошее о Витькиной песне за стаканчиком сухого? И мы едем к Майку.

Вообще-то Майк нас ждал вчера, но всю последнюю неделю Цой пропадал со своей «восьмиклассницей», как он называл одну юную особу, с которой познакомился в училище. В ПТУ, где он резал по дереву, как и во всяком учебном заведении тех времён, существовала своя группа, куда Цой был приглашён в качестве гитариста и певца, и под его руководством этот ансамбль сделал, кроме традиционных «дымов над водой» и «капитанов корабля», несколько Витькиных песен. Это привело к тому, что Цой немедленно стал рок-звездой местного петеушного масштаба и получил свою законную долю почитания со стороны молоденьких девочек. Одна из них стала его подружкой — Цой проводил с ней много времени и возвращался домой просветлённый и одухотворённый всем на зависть и удивление.

— Никогда бы не подумал, что я способен ещё на такие романтические отношения, — говорил он.

В один из таких вечеров, вернувшись с очередной романтической прогулки, он, буквально за двадцать минут, сочинил свою знаменитую песню «Восьмиклассница», вернее, не сочинил, а зарифмовал всё то, что с ним происходило на самом деле — от «конфеты ешь» до «по географии трояк». И получилось это просто замечательно.

Мы выходим на Витебском вокзале, раскалённом жарким июньским солнцем, которое светит почти круглые сутки. Олега с нами сегодня нет — он работает. После того как Олег покинул институт, он стал работать машинистом и водить длинные грузовые составы. Работа ему страшно нравилась — железная дорога была для него второй страстью после музыки и доставляла Олегу огромное удовольствие. Десять лет спустя он станет заместителем начальника станции «Ленинград — Сортировочная» и будет иметь большой вес в городском управлении, а сейчас он — машинист, и мы иногда приезжаем к нему на «Сортировочную» и покупаем вино у «дядей Вань» — так там называются люди, сопровождающие составы с портвейном и сухим, идущие в Ленинград из Грузии и с Украины.

Мы выходим из здания вокзала и идём мимо ТЮЗа — замечательного строения, выполненного в стиле социалистического конструктивизма — в виде гусеничного трактора с прицепом. Цой, как художник, не может нарадоваться изобретательности и выдумке советских архитекторов, мы идём дальше и углубляемся в один из самых мрачных районов родного города — Боровая улица, Разъезжая, Звенигородская — лабиринты проходных дворов, помойки, муравейники коммуналок. В одном из таких муравейников, на седьмом этаже огромного дома, вросшего в асфальт, живут Майк и Наталья. Раньше Майк жил с родителями в отдельной квартире на Новоизмайловском, но женившись, он избрал свободу и поселился у Натальи в коммуналке.

Мы поднимаемся в крохотном лифте на последний этаж, звоним в один из бесчисленных звонков, украшающих дверь квартиры, и, минуя длинный коридор, входим к Майку в комнату. Она, как водится, увешана плакатами — Болан, Боуи, Лу Рид, Джаггер, заставлена книжными полками и прочее, и прочее. На обоях написано по-древнегречески неприличное слово, но никто, кроме посвящённых, не знает об этом — непосвящённые думают, что это просто красивенький узорчик.

Майк, как всегда, серьёзен, а Наталья, как всегда, весела — обычное состояние этой счастливой пары. Мы достаём вино и начинаем его дружно выпивать, причём Майк всё время читает нам английские газеты и журналы, где сообщается о приватной жизни любимых им и нами рок-звёзд. Слава Богу, хоть ещё иногда переводит на русский. Но, по мере уменьшения количества вина, Майк всё чаще и чаще забывает переводить, и беседа принимает довольно странный характер — Майк произносит длинный монолог по-английски, поворачивается к Наталье и восторженно говорит ей:

— Это гениальная история!

— Я что-то не совсем поняла, — отвечает Наталья, и Майк немедленно начинает урок английского языка.

Нам грозит опасность полностью выпасть из беседы, поскольку наши познания в английском весьма ограничены; и поэтому, чтобы вернуть Майка из Англии на родину предков, предлагаем сходить в магазин и пополнить наши подошедшие к концу запасы. Наталья предлагает продолжить банкет на улице, и все радостно поддерживают эту идею. В конце концов мы оказываемся на берегу Обводного канала, у тихих струй, под сенью лип… Струи, хоть и тихие, но мутные и довольно вонючие, а липы, возможно, вовсе и не липы, а какие-нибудь иные породы, но нас это не смущает — мы блаженствуем.