Графиня Гизела - Евгения Марлитт

Ютте никогда не случалось держать ребенка, а маленькой девочкой ей редко удавалось играть со своими сверстниками.

Когда начались неприятности между родителями, ей было всего два года, и она тогда же была отдана на воспитание к одной вдове, ибо ужасные отношения в родительском доме не должны были ее касаться. Лишь незадолго до смерти отца мать взяла ее обратно к себе, и, таким образом, большую часть своего детства она провела исключительно со старой женщиной, задача которой состояла в том, чтобы воспитать ее к уединенной, замкнутой жизни.

Да и помимо этого обстоятельства девушке природа точно отказала в инстинкте, который появляется у всякой другой женщины. Она откинулась назад, опустила руки и с выражением неудовольствия смотрела на мальчика. Внутренне она была озлоблена выраженным требованием – глаза смотрели гневно и мелкие белые зубы кусали нижнюю губу.

– Ах! И как ведь отлично этот почтенный полевой цветок умеет выражаться! Какая великодушная жертва принесена была в этом благочестивом доме «милой гостье», – продолжала госпожа фон Гербек с прежним смехом. – Боже, этакая коренастая, доморощенная особа – и туда же, сентиментальничает с цветочками! На вашем месте я бы отправила эти горшки туда, откуда их принес расстроенный супруг, в противном случае вы будете отвечать за каждый высохший листок, и советую вам сделать это немедля, если у вас нет охоты поливать драгоценную оранжерею госпожи пасторши.

Маленькая Гизела наблюдала внимательно за всем происходящим.

Она встала со стула и свои большие умные глаза с волнением устремила на лицо гувернантки, в то время как яркий румянец выступил на ее бледных матовых щеках.

– Цветы останутся здесь, – проговорила она довольно быстро. – Я не хочу, чтобы их выбрасывали, мне их жалко.

Голос и жесты девочки ясно говорили, что она привыкла повелевать. Госпожа фон Гербек обняла ее и с нежностью поцеловала в лоб.

– Нет-нет, – заговорила она, – с цветами ничего не сделают, если так хочет моя милочка…

Между тем Фрицхен, грызя свой сухарь, вздумал попотчевать Ютту: отняв лакомство ото рта неумытой рукой, он ткнул им в губы девушки, которая с ужасом отшатнулась. Маленькая графиня принялась громко хохотать – момент показался ей в высшей степени забавным.

– Но, Гизела, дитя мое, как можешь ты так смеяться? – с мягкостью выговаривала госпожа фон Гербек. – Разве ты не видишь, что бедная фрейлейн фон Цвейфлинген испугана до смерти этим маленьким пентюхом?.. И в самом деле, с какой стати мы должны прерывать нашу приятную беседу? – продолжала она с сердцем. – Постойте, я сейчас устрою дело.

Поднявшись, она взяла ребенка с колен Ютты и посадила его на пол.

В ту же минуту Гизела подсела к мальчику и свои худенькие ручки положила ему на плечи. Она уже больше не смеялась. На лице ее выражалось и сожаление к ребенку, и упорство относительно гувернантки.

– Ну, ладно, дитя мое, прошу тебя, оставь этого грязного мальчишку, – сказала госпожа фон Гербек. Маленькая графиня ничего не отвечала, но взгляд, который она бросила на гувернантку, сверкал гневом.

Надо сознаться, немало трудностей представляло положение гувернантки при подобном ребенке, но, как было уже сказано, она была найдена «вполне подходящей» воспитательницей для маленькой графини и отлично знала, как себе помочь в затруднительных случаях.

– Как, моя милочка не хочет слушаться? – проговорила она почти со страстной нежностью. – Ну что ж, останься, сиди, если это тебе так приятно!.. Но что бы сказал папа, если бы свою маленькую имперскую графиню Штурм увидел сидящей, как какая-нибудь нянька, на полу, рядом с этим грязным ребенком! Или если бы увидела бабушка!.. Помнишь ли, ангельчик мой, как она сердилась и бранилась, когда в прошлом году по твоей просьбе жена егеря Шмидта посадила тебе на колени своего ребенка?.. Милая, дорогая бабушка умерла, но ты знаешь, что с неба она может видеть, что делает ее маленькая Гизела. В эту минуту она, верно, очень огорчена, потому что ты поступаешь так неприлично!

«Неприлично!» Это была заколдованная формула, посредством которой управляли душой ребенка. Он был еще слишком мал, чтобы проникнуться аристократическим элементом, но «это неприлично», так часто употребляемое «милой, дорогой бабушкой», оказалось вполне достаточным, ибо сама бабушка представлялась маленькой внучке идеалом всего высокого и непогрешимого.

Брови еще были гневно сдвинуты, глаза с участием обращены на сидевшего на полу мальчика, но когда гувернантка своими мягкими белыми руками, с нежностью обхватив худенький, воздушный стан девочки, увлекла ее за собой, Гизела, как пойманная птичка, без сопротивления последовала за ней на софу. Фрицхен почувствовал себя совершенно одиноким и покинутым. Он бросил сухарь и стал тянуть к ним свои ручонки, но никто не обращал на него внимания, лишь госпожа фон Гербек, сделав сердитое лицо, грозила ему пальцем. Глаза ребенка наполнились слезами, и он разразился громким плачем.

Вскоре затем послышались на лестнице быстрые шаги, и пасторша вошла в комнату. Дамы, обнявшись, небрежно сидели на софе, как бы желая этим показать, что им нет никакого дела до плебейского потомства.

Ни единого слова не произнесено было оскорбленной матерью, лишь на одно мгновение глубокая бледность покрыла ее цветущее лицо. Она подняла ребенка, завернула его в платок и направилась к двери.

– Любезная госпожа пасторша! – крикнула ей вслед гувернантка. – Я очень сожалею, что мы не могли занять вашего сына, но он был ужасно беспокоен, а фрейлейн фон Цвейфлинген еще слишком слаба.

– Я сама не могу простить себе, что не распорядилась иначе, – ответила пасторша просто, без едкости, и вышла из комнаты.

– Ничего, душечка, не огорчайтесь этим пассажем, – прошептала гувернантка, приметив на лице Ютты тень стыда и оскорбления. – Подобная вещь сразу избавит вас от целого ряда дальнейших неприятных столкновений.

И затем полилась у них прежняя, прерванная пасторшей, беседа.

Глава 5

Между тем настал вечер. Пасторша предложила дамам спуститься вниз, ибо сейчас должно было начаться рождественское торжество – раздача с елки подарков.

Маленькая графиня схватила руку пасторши, дамы медленно поднялись со своих мест.

Внизу, в своем узеньком кабинете, сидел пастор перед старинными маленькими клавикордами.

Личность эта нисколько не напоминала ту, какую бы мистик желал видеть на кафедре. Черты эти не побледнели в мрачном пыле фанатизма, ни единого следа той железной непреклонности и нетерпимости мрачного рвения веры не лежало на этом лбу, и голова не склонялась на грудь, стремясь явить миру живой пример христианского смирения, – нет, пастор этот был истым сыном Тюрингенского леса. Это был мужчина, полный сил, высокого роста, с широкой грудью, добрым лицом, большим открытым лбом, с густыми темными курчавыми волосами.