Река, что нас несет - Хосе Сампедро

Нагнав его, Дамасо крепко схватил мальчишку, но бить не стал, а принялся нашептывать ему проникновенно и задушевно:

— Я не собираюсь тебя трогать, дурачок, хотя ты мне здорово врезал. Всегда так делай, потому что все вокруг злые. А не будешь швырять камни в других — лучше сразу подыхай, не то забьют… Все люди злые. И твой отец, который не пришел тебя защитить, и Американец, и Паула, и…

— Нет, Паула не злая, — возразил мальчик, пораженный тем, что его не бьют.

— А я говорю — злая, потому что она всем нам нравится, а это самое большое зло. И тебе она тоже правится, не отнекивайся… Даже эта река, по которой нас тащит наша бедность, — злая. Кругом зло. Ну-ка, парень, скажи мне теперь, какой мир?

— Злой! — сплюнул мальчик яростно, как взрослый. — Злой! Злой! А ты самый злой из всех, самый гадкий, самый плохой!

— Вот, вот! Так и надо, — улыбнулся Дамасо, отпуская мальчика, который, отпрыгнув в сторону, застыл на месте. — Теперь ты говоришь как настоящий мужчина.

Дамасо поднес платок к раненому уху и приблизил свое лицо к мальчику.

— Здорово ты мне заехал! — произнес он удовлетворенно. — Ты ведь доволен, правда? Знаешь, а из тебя кое-что выйдет, парень! — заключил он. — Когда мы будем в Аранхуэсе, я подарю тебе наваху на память о Дамасо, чтобы ты по забывал, чему он тебя учил.

Шеннон слушал их, оставаясь незамеченным. Он хотел вмешаться, возразить, воспротивиться столь пагубному воздействию на мальчика, почти убийственному для его души. Но что он мог сказать, пережив то, что было в Италии, и последовавшее затем отчаяние? Новая же надежда, если она и зародилась в нем, была еще слишком слаба! Что значила она рядом с могущественной силой, которую олицетворял Дамасо?

И Шеннон молча отступил. Возможно, он поговорит с мальчиком когда-нибудь потом, когда они будут одни… Если сумеет найти нужные слова.

5

Отерон

На сей раз не пастух и не охотники, изредка подходившие к реке, а многолюдное шествие, столь необычное в горах — целый караван пеших и всадников, — спускалось вниз по тропе. Для одной семьи их было, пожалуй, слишком много, хотя там были и женщины с детьми.

— Кто бы это мог быть? — спросил Американец у Сухопарого.

За прошедшую неделю миновали отмели Ла-Парильи и плотину Лас-Хуитас. Теперь они были между тесниной Альбанкехо и соляными разработками Ла-Инесперады.

— День добрый, — поздоровался старик, ведший за собой мула. Он, как и все остальные, был одет в черный воскресный костюм и выглядел торжественно. — Как брод?

— День добрый, — ответил Американец. — В полном порядке. Даже пяток не замочите. Куда это вы направляетесь?

— На процессию в Отерон.

— И то верно! — воскликнул Сухопарый. — Ведь сегодня страстная пятница!

— В этой глухомани, — сказал Балагур, — не мудрено забыть даже о смерти господа бога!

— Уж я-то не забыл, — произнес Четырехпалый, имея в виду свои тайные молитвы и покаяния последних дней.

Сплавщики с радостью встретили это известие. Страстная пятница и светлое воскресенье были единственными днями, когда можно было позволить себе не работать. Странно было, что их капитан но учел этого обстоятельства. Не успели они удивиться, как он собственной персоной показался чуть ниже по течению, верхом на осле, которого вел за собой его конюший. Это был представительный пожилой мужчина в хромовых сапогах, с цепью от часов на поясе и в совсем еще новом сомбреро. Он высокомерно приветствовал сплавщиков. Шеннон, обменявшись с ним несколькими словами, лишний раз убедился, что в Испании люди беседуют между собой, как на государственных переговорах: дружественно, однако не забывая о собственном достоинство и независимости.

Сплавщики поглядывали друг на друга, пока на противоположном берегу, за холмом, постепенно скрывались путники.

— А, черт! Торчать тут, когда все добрые христиане идут на процессию в Отерон!

— Перестань чертыхаться в день смерти Христовой, Сухопарый! — одернул его Балагур.

— У гроба господня мы могли бы получить отпущение грехов, — добавил Четырехпалый.

— Да, нечего сказать, в таком виде нам только и идти куда-нибудь, — усмехнулся Дамасо.

И действительно, вид у сплавщиков был довольно плачевный… Бороды всклокочены, ноги обуты в альпаргаты, одежда грязная, рваная. Словом, они совсем по походили на одетых по-праздничному путников, которые отправились в Отерон.

— Мы как разбойники с большой дороги, — заключил Белобрысый.

— Подумаешь, — усмехнулся Сухопарый, — Нас иначе и не называют.

— Я пошел, — сказал Американец. — А вы как хотите.

— Мы тоже идем. Ясное дело, в куртке и выбритым было бы приятнее, но что поделаешь.

— И так сойдет.

— Горбун все равно но успеет всех пас побрить.

— Побреемся в селении.

— А разве цирюльник сегодня работает?

— Побреет ради такого случая!..

Вернувшись в лагерь, они обо всем договорились. Горбун согласился остаться сторожить вещи: ему все равно не под силу идти так далеко. Негр тоже захотел остаться. Для Паулы запрягли Каналехаса, прихватили с собой Обжорку и отправились в путь.

— В былые времена, — рассказывал Балагур Шеннону по пути, — сплавщики сами делали распятие, не хуже других. Складывали две палки крестом, привязывали к нему какого-нибудь сплавщика помоложе, который изображал Христа, и отправлялись в селение, где их с радостью принимали в свою процессию местные жители.

— Ты сам это видел, Кинтин? — спросил Кривой.

— Нет, сам не видел, но слышал много раз. Наверное, с этим обычаем было покончено после того, как однажды уронили крест и здорово покалечили Христа. Но точно сказать не могу.

— А в Отероне ты когда-нибудь был на процессии?

— Я был, только очень давно, — вмешался в разговор Американец. — Там все очень скромно, зато берет за душу. В страстную пятницу совершают обряд погребения Христа. Его несут в часовню Гроба господня и там остаются всю ночь у его тела. А в субботу под колокольный перезвон уносят.

Отерон, в отличие от других селений округи, расположился неподалеку от реки. Не прошло и часу, как показались серые домишки. Сплавщики и Паула на осле привлекли всеобщее внимание. Какой-то парнишка проводил их до парикмахерской, которая, как и следовало ожидать, была закрыта.

Однако парикмахер рассудил здраво и, несмотря на страстную пятницу, решил подработать. Он согласился уважить просьбу бедных людей с реки, но при условии, что ему заплатят вперед. Разумеется, он им доверяет, просто не хочет липших осложнений.

— Смотри, как бы мы тебя самого не обрили, — огрызнулся Сухопарый.

— Зря кипятитесь, друзья. Такой уж у меня порядок.

Оп ввел мужчин в дом и усадил на скамейки. Паула пошла в церковь, и Шеннон отправился проводить ее, а заодно пройтись по селу. Цирюльник принес из дома кофейник с горячей водой и стал взбивать пену. Затем остриг бороды ножницами и распахнул настежь окно, чтобы было светлее. Достал наваху и аккуратно погрузил ее во флакон с розоватой жидкостью.

— Что это? — удивился Обжора.

— Дезинфицирующее средство.

— Высший класс!

— Высший класс вот где, — произнес вдруг Белобрысый, который стоял ко всем спиной и что-то разглядывал на стене. — Она тебе родственницей доводится?

— Нет, просто знакомая.

Остальные сплавщики тоже подошли посмотреть. Это была дешевая литография, изображающая девушку в довольно прозрачной блузе.

— Будущая хозяйка заведения.

— Точно! Святая искусительница.

— И не совестно женщине так фотографироваться! — сказал Лукас.

— Это же не фотография, дурак, а рисунок.

— Не хотел бы я быть на месте художника.

— Почему?

— Так ведь он это рисовал, чтобы раззадорить других…

— Поглядите-ка на Сухопарого!

— Ну как, хорош? — спросил тот.

— Не крути головой, порежу.

— У тебя рожа стала гладкой, как зад у девки.

— Так и хочется поцеловать.

— Сначала получи мое разрешение.

Однако, встав с кресла, Сухопарый с явным удовольствием рассматривал свое отражение в зеркале, поглаживая лицо рукой.

— Совсем другая морда после бритья.

Постепенно все они претерпели то же чудесное преображение. Сплавщики едва узнавали друг друга. Переглядываясь, они вышли на улицу, пугая деревенских мальчишек и удивляясь своему необычному виду и не менее необычному виду селения.

Улицы словно оцепенели. Одетые по-праздничному мужчины стояли небольшими группками. Казалось, воздух был пропитан особой сдержанной торжественностью. Жизнь замерла… Какой-то мальчуган вдруг запел, но его тут же оборвал мужчина, дав ему подзатыльник.

— Заткнись, олух, господь бог умер.

Мальчишка мгновенно стих и тоже застыл в торжественном оцепенении. Даже свинцовые тучи недвижно висели над домами.