Аз грешный… - Борис Николаевич Григорьев

царю? И на руку чист, и трудолюбив, старался людям добро делать и Гришке наказывал делать то же самое, а что вышло? Достаточно было обнаружить недостачу каких-то пяти алтын, чтобы пренебречь всеми былыми заслугами, искоренить человека, отнять у него всё и пустить голодным по миру. Где они теперь обретаются, его мамка да батюшка?

При мысли о них у Гришки невольно набухли и покраснели глаза. Как только прибывший из Москвы гонец шепнул ему на ухо это печальное известие, Гришка себе места не находил. Перед глазами всё время мельтешили страшные картины: вот отец бредёт по дикому полю с матерью, вот их в пути настигает вьюга, а вот они лежат, прижавшись друг к другу, в омёте и замерзают, как бездомные собаки.

В такой-то вот задумчивости и допустил Гришка промашку: когда писал грамоту царю, то в титуле вместо словосочетания «Великий Государь» написал только «Великий». В Посольском приказе подняли шум, Афанасий Лаврентьевич приказал высечь Котошихина батогами, чтобы вдругорядь не повадно было. Впрочем, не обижался Гришка и на Нащокина: ведь не накажи он его, так и на себя навлёк бы гнев царский. Все ходят под топором – и богат и беден, и вознёсшийся к трону боярин и последний смерд.

К королевскому величеству Свейскому пишут: «Божиею милостью мы великий государь царь». Потом имянованье и титлы болшие ж, а после титл царских королевского величества имянованье и титлы болшие; а по титлам дело. Грамоты пишутся на меншой или середней Александрийской же бумаге, смотря грамоты по величине; травы золотом пишутся середние ж.

О-хо-хо-хо-хо! А вставать-то все равно надо, а то нетерпеливый Нащокин пришлёт за ним нарочного, а до этого доводить Гришке не хотелось.

Кряхтя и охая, Котошихин поднялся с кровати, кое-как оделся, плеснул холодной водой в лицо и побежал на другой конец деревни, где была изба Ордын-Нащокина. Нельзя никому подавать вида, что он в обиде или в расстройстве. Не таковы, Котошихины! Котошихины – они живучие твари!

Шведы, спешившись у избы князя Прозоровского, терпеливо ждали, когда их примет русский посол. У князя Прозоровского было в обычае «манежить» другую сторону и тянуть с приёмом делегации, пока та не посинеет на ветру от холода. Предметом переговоров были пока не условия мира, а решение «наиважнейших» протокольных вопросов: как титуловать московского царя и шведского короля, в каком месте назначить сами мирные переговоры.

Шведы, устав от бесплодных двухлетних перепалок, наконец, сдались и согласились называть царя Великим князем Литовским, Волынским и Подольским. В обмен они хотели, чтобы мирный договор подписать на своей территории. Князь Иван Семёнович Прозоровский ни за что не хотел уступить шведам и в этом вопросе, и приглашал шведскую делегацию в Москву.

Войдя в избу, Котошихин застал там и Нащокина, и Прозоровского. Они редко сходились вместе, но когда это происходило, то дело заканчивалось всегда бранью. Вот и сейчас, только Котошихин приоткрыл дверь и просунул свою голову, чтобы сказать, что он на месте, как услышал визгливый голос Нащокина:

– Ты, князь, али из ума выжил, али хлебнул чего нечаянно! Как можно начинать мирное докончание, не убедившись, чего хотят свеи!

– Что нам гадать? Свеи запросили мира, потому что не сдюжили против нас. Вона в Польше – они тоже замирились с королём Казимиром. Что ж нам теперь – помирать на этой гиблой земле? – гудел низким трубным басом князь Иван. – Сидим который год по уши в грязи, жрать войску нечего, а ты всё кормишь нас обещаниями. Вот погоди, мол, я всё разузнаю, тогда, дескать, и сядем за стол с Горном и подпишем докончание на наших условиях.

– А как же иначе? У свеев теперь после мира с поляками развязались руки. Им бы нажать на нас всеми силами, а они вон просят мира. С чего бы это? С одной стороны, понятно: Ливонию-то он от Яна Казимира получил, да не всю – часть её под нами ещё значится. С чего же Бенгт Горн не желает отвоёвывать её у нас? Вот то-то! Надобно бы узнать, какие такие причины подвигли шведского короля на мирное докончание с нами. Никак, он опять с датчанами заспорил али с Ганзой. Значит, надо учинить нам по этому делу сыск. А ты что думаешь: сыск учинить на чужой земле – это просто? – кричал Нащокин. – Взялся бы сам да и сыскал, что задумали свеи! Ан нет, куда уж нам, мы, князья Прозоровские, этому не обучены! Нам бы вот пузо чесать на печи и есть калачи!

– Ты князей Прозоровских не тронь! – возмутился главный посол и воевода. – Мы происходим от самых рюриковых истоков, а твой род – татарский, пришлый. Вы люди новые, и мы вас били и бить будем.

Прозоровский хотел было упрекнуть окольничего, что у того и борода слишком жидкая, чтобы тягаться с Прозоровскими, но смолчал.17

– Нашёл, чем похваляться! Ежли вникнуть, так вы хуже самих татар! Нам известно, чем прославился твой благоверный родитель. Метался между тушинским вором и королём Сигизмундом, не зная, к кому примкнуть. А мой приснопамятный родитель – да упокоит Господь его душу – служил сперва князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, а потом воевал в ополчении князя Пожарского! Вот так-то! Теперь рассуди, кто из нас более русский! А бить нас, Нащокиных, негоже. Бей лучше свеев. Что ж ты не бьёшь их? Кишка тонка?

Царские посланники наскакивали друг на друга, как петухи, и, вероятно, дело дошло бы до рукоприкладства, если бы не раздавшийся за окном звук трубы. Шведы устали ждать и напоминали о своём присутствии. Это отрезвило Нащокина и Прозоровского, красные и взмокшие от гнева и тёплых шуб, они отпрянули в стороны.

– Гришка, ты здеся? – спросил Афанасий Лаврентьевич.

– Здесь я, ваша милость. – Котошихин полностью вошёл в избу.

– Зови свеев. Будешь записывать. Садись, князь, на красное место, да причеши волоса-то свои растрепавшиеся.

Прозоровский бросил гневный взгляд в сторону окольничего, но смолчал. Поправив руками волосы на голове, он водрузил на неё высокую шапку и с важным видом уселся за стол. Ордын-Нащокин сел поодаль от него. Гришка, пригласив шведов взойти в помещение, встал за их спины и приготовился переводить. В углу, за отдельным столом, устроился писарь.

Глава шведской делегации, богато одетый мужчина лет сорока приятной наружности, не замедлил воспользоваться приглашением и с церемонным поклоном, размахивая перед собой чёрной шляпой с перьями, приблизился к послам. Те обозначили приветствие шведу еле заметными кивками головы.

– Специальный посланник его величества короля Карла Десятого комиссар Адольф Эберс, – громко представился он русским.

– Рады видеть шведских гостей. Думается, нам нет необходимости называть наши имена, – сказал Ордын-Нащокин, поднимаясь с места. – Ты согласен, князь? – Прозоровский важно закивал головой. – Наши имена вам вельми известны.

– Это так, боярин Ордин-Нашчёкин. – Швед заулыбался. – За эти два года мы друг друга узнали.

– Как здоровье короля Карла Десятого? – поинтересовался Нащокин. – Как поживает воевода Бенгт Горн?

– Благодарю вас, боярин, его королевское величество находится в здравии. Господин главнокомандующий генерал Горн тоже на здоровье не жалуется.

– Вот и хорошо, наш государь кланяется вашему королю. Передайте привет и генералу Горну. Сказывай, с чем изволили прибыть, господин комиссар?

– Я привёз вам мирные предложения короля Швеции, – торжественно провозгласил швед.

– Это для нас большая радость, господин комиссар, миру мы завсегда рады. Только интересуемся, в чём суть ваши предложения.

– Да, скажи нам, комиссар, что предлагает Великому государю король Свеев, – вставил молчавший до сих пор Прозоровский.

– Я изложу их пока устно, господа послы. Если царь московский их одобрит, мы могли бы приступить немедленно к делу. Итак, король наш благословенный Карл Десятый желает заключить со своим московским братом мир на следующих условиях: все завоёванные в Ливонии города возвращаются шведской короне, а в остальном мы будем придерживаться условий и положений Столбовского мира.

Услышав перевод Котошихина, Нащокин и Прозоровский переглянулись между собой, но своих эмоций не выдали. Однако Котошихин хорошо знал, что эти шведские предложения не очень-то пришлись по нраву Нащокину. Прозоровскому – тому всё едино, лишь бы