Арт-объект - Сергей Иванович Недоруб

сталь в ее голосе уже не порхала, а разила. – Планы меняются. Я развожу вас по дням. Джек ходит по четным дням недели, Денис – по нечетным. Первым приходит Джек. Жду тебя завтра здесь, в это же время. Буду вас учить верно двигаться. Забудьте о синхронизации друг с другом. Забудьте о том, что такая задача вообще есть. Каждый из вас будет воспринимать только меня одну. Подстраиваться под меня. Будто второго из вас не существует. Через две недели вы либо будете двигаться одинаково, либо нет. Но вот что я вам еще скажу, мальчики. Как только кто-то из вас проявит неуважение ко мне – с тем я прощаюсь. Пропустили занятие – на выход. Сцепились друг с другом – до свидания. Начали со мной спорить, перечить, что-то доказывать, менять планы – попадаете в личный черный список. Вы придумали схему, затащили в нее меня – так будьте любезны держаться плана. Посмотрим, чего стоят ваши цели по жизни. Если кому-то что-то не нравится – говорите сразу. Поверьте, мне есть куда потратить остатки своей молодости. Ну? Что вы решили?

– Я приду завтра, – проговорил Джек, потупившись. – В это же время.

– Вот и отлично, – заявила Шанталь. – Меня не провожайте. Всем пока.

Она пошла по улице, не оборачиваясь. Мы с Джеком смотрели ей вслед. И мне было очень страшно.

– Я думаю, нам с тобой лучше пока не видеться. На время тренировок, – неуверенно предложил Джек.

– Да, – произнес я, чувствуя, как боль в груди отступает и сменяется на нечто куда более тягостное. – Согласен. Да…

Глава 6

Звуки и краски

Следующие сутки ознаменовали собой два момента, и оба принесли облегчение. Мне не нужно было видеться с Джеком, и мне не нужно было видеться с Шанталь. Так что я воспользовался днем, чтобы сохранить лицо перед самим собой и склеить разбитое самоуважение. Пусть и не очень понимал сам, где и как оно успело треснуть снова.

Зато я не оказался достаточно умен, чтобы провести все это время без Версианы. Меня хватило только на то, чтобы поймать час дневного света и наскоро поработать над мелкой журналистской халтуркой, касающейся рухнувшего рынка видеоигр на неделе. Конечно же я знал, что служило причиной такого краха, вот только ругать Версиану в статье – себе дороже. Но, по крайней мере, поработать мне все же удалось. Войну с корпорациями приходилось оставлять на свободное от работы время, а вот коммуналку надо оплачивать по расписанию.

К вечеру сиано-костюм меня все же накрыл. Зато теперь я оказался не один.

Лежать на диване в Фойе было ничуть не хуже, чем дома. Я вдыхал аромат разогреваемого мяса. Обновленная перчатка блистала искринками, в то время как я не спеша крутил в цифровом воздухе бутылку колы.

– Так лучше? – спросила Камилла, поворачиваясь ко мне.

Я перестал играться с бутылкой. Подтянул к себе, глотнул, чувствуя, как пузырьки колы лопаются во рту.

Камилла двигалась почти неслышно – звуки ее туфель с толстыми каблуками утопали в ковре. Строгий, как всегда безупречный, черно-белый костюм оставлял открытыми лишь лицо и кисти рук. Ногти стюардессы сверкали теми непонятными красками, для обозначения которых уже недостаточно знать по памяти названия сотен оттенков. Описать их можно разве что через экспрессивные романтические аналогии. Сейчас маникюр Камиллы наводил на мысли о пьяной гвоздике.

Наглухо застегнутый воротник стюардессы лишь подчеркивал ее тонкую шею. Лицо напоминало лунную тень от всеми брошенной горы. Глаза смотрели на меня с любопытством полуночного озера. В последнем сравнении мне пришлось убеждать себя самого, потому что, честно говоря, подобный оттенок я видел только у дохлых медуз.

– Да, неплохо, – сказал я. – Пушистая кисточка?

Камилла обхватила себя руками за подбородок, покрутила ими лицо из стороны в сторону. Я скосил глаза наверх. Лампы дневного света по просьбе стюардессы пришлось немного опустить, а мощность убавить на шестьдесят восемь процентов. На другое Камилла не соглашалась.

У меня была куча времени, чтобы попробовать объяснить своей цифровой помощнице, что идеал по определению недосягаем. Однако я решил просто побыть вежливым.

– Как твои дела, Камилла? – спросил я. – Ты говорила, что приостанавливаешь обучение. Продолжишь ассистировать игрокам, но не станешь осваивать мир на основе их запросов. Скажу сразу: это было верное решение. Но почему Шанталь? Все это время ты общалась с ней и училась у нее.

Камилла смотрела на меня в замешательстве. Я мысленно досчитал до десяти. С кем же я общаюсь? С искусственным интеллектом? С продвинутой нейросетью? С цифровым шпионом «Сианы», за которым стоит сотня профессионалов из службы безопасности?

Как бы то ни было, я понимал, что не могу воспринимать Камиллу как часть Версианы. Мне было куда проще вообразить ее частью себя. Я не знал, как объяснить стюардессе, что ее интерес к косметике никуда не приведет. Не появятся мужчины, которые бы это оценили по достоинству. Не будет выхода в свет, не будет приключений во внешнем мире. Будет лишь грубоватый, потребительский прием извращенцев.

Странно все же устроена жизнь. Чем больше люди вовлекаются в технологию, отказываясь от себя, тем больше порождений этой технологии стремятся к человеческому. Ни у кого нет шансов поменяться местами. Однако если все стороны будут верить, что достигли желаемого, то суррогатная радость станет устойчивее прежней.

Сиано-костюмы оказались идеальными проводниками в преисподнюю. А мы с упорством младенцев продолжаем искать в машинах богов.

Хорошо, что в Фойе не нашлось алкоголя. Вернее, когда-то он был, но я благоразумно утилизировал его на атомы. Сейчас, чувствую, не сумел бы преодолеть соблазна момента. Странно, горько и смешно. Я ведь в реальном мире капли в рот не беру. Хотя, с другой стороны, я и людей там не особо убиваю.

Мне хотелось задать Камилле кучу вопросов о том, каким ей кажется внешний мир. Наверняка ее рассказ стал бы жестокой и справедливой драмой. И мне не удастся оградить ее от вопросов про Шанталь. Хотя у меня не было морального права спрашивать об этом. Это секреты Шанталь, не мои. Не хочу знать, что она рассказала новой подруге о своем самочувствии, о золотых клетках, о клюшках для гольфа. О московских пробках. О больничных капельницах. О бледном, долговязом Лимитчике Арбестере, который выжимает из себя остатки сил, чтобы казаться заботливым в окружении собственной нищеты – что домашней, что духовной. Услышать все это в интерпретации Камиллы, которая не смягчит удар ни в едином моменте, не сгладит ни одного угла и добавит собственные комментарии, – выше любых сил. Уж