Были и былички - Александр Арефьев

Пулковских высотах за Петергофом.

Выжил в ленинградскую блокаду да ещё и родственникам помог не загнуться в этом 900-дневном адовом молотилове, делясь из своего и без того скромного фронтового пайка. А как блокаду прорвали, потопал со своей пушчонкой на Запад, сменил профессию пушкаря на не менее нелегкий и опасный фронтовой труд военного разведчика и ко времени освобождения Берлина был уже, несмотря на молодые годы, майором.

Путь свой через пол-России да пол-Европы отметил многочисленными наградами, чуть-чуть не дотянул до героя, но не печалился, и так грудь мундира напоминала иконостас от сияния орденов и медалей.

В Берлине на какое-то время застрял, выкуривая из городских щелей военных преступников, жил небедно в доме старинном, разъезжал на трофейном "Вандерере", отъедался за голодные годы войны. Легко мог себе позволить и ресторан, но молодёжь предпочитала лихие заполночные пирушки в лучших традициях российского офицерства. Вот тут-то и начинается моя история, как её рассказывал отец. Дело в том, что хранил он два оригинальных сувенира: шикарную адмиральскую саблю и помянутый уже мною шапокляк. Первую самолично снял с немецкого адмирала при аресте и сохранил как память с разрешения начальства, а шапокляк нашёл где-то, сразу и не разобрав, что за вещь такая странная. Цилиндр раскрывался при нажатии снизу с пружинным звуком, действительно напоминающим "кляк", и сверкал черным аристократическим шёлком до рези в глазах.

Так вот, на одной пирушке вышел у отца спор на ящик шампанского, что пройдёт он утром по главной берлинской улице, Унтер дер Линден в полном форменном облачении, но с шапокляком на голове и с адмиральской саблей на боку. Риск был колоссальный, за такую проделку можно было и под трибунал пойти, как минимум звания лишиться, да кровь бурлила в молодом теле, а к риску фронтовику не привыкать. Короче, поутру двинулся он строевым шагом от одного конца проспекта к другому, где в нетерпении поджидали его спорщики, уж и не радые, что такое затеяли. Но обошлось всё на удивление обыденно, никто из прохожих немцев даже ухом не повёл, видно, подумали: "Кто их знает, этих русских, может, форма такая парадная". А от патруля нашего, небось, Бог уберёг.

Вот упомянул я отцовский "иконостас", а с ним другая история связана. Один орден на груди отличался своей необычной помпезностью.

Это был американский орден Почета, и всего около двух десятков наших офицеров были им удостоены на пике советско-американского боевого сотрудничества после встречи на Эльбе. И полагалась за него немалая ежемесячная дотация. После войны, как расплевались с американцами и в "холодную" войну с ними втянулись, стало опасно орден тот носить.

Но опять отец рисковал, нацеплял его на праздники в надежде, что в общем орденском блеске не разглядят, кому не надо. В военной академии им. Фрунзе, где отец учился, был ещё только один офицер из того наградного списка, так он всё подбивал отца пойти к американцам за деньгами орденскими, но, к счастью, не уговорил.

А сам всё же сходил в посольство США и вышел обладателем ключей от "Кадиллака" и от дачи в подмосковном дипломатическом посёлке.

Успели только обмыть на той даче в узком кругу благоприобретение да дважды вокруг неё на машине объехать. Поутру фронтовой офицер, кавалер ордена Почёта, как нашкодивший мальчишка, в сопровождении двух молчаливых товарищей в штатском зашел в посольство вернуть все полученные накануне ключики и через день оказался в заштатном гарнизоне за Кудыкиной горой с одной маленькой звездочкой на погонах вместо прежних двух больших.

Вот такая история приключилась. А я иногда, как копаюсь на антресолях, наткнусь на шапокляк, клякну им, нацеплю на лоб, к зеркалу подойду и полюбуюсь этой немеркнущей с годами диковинкой, гадая, то ли смешно то, что вам рассказал, то ли грустно. Ну, да вам судить.

Давно это было, в пятидесятые годы, страшно сказать, прошлого столетия. Я был еще пацаном, недавно только перестал ходить пешком под стол. Страна жила свежими воспоминаниями о страшной великой войне и дорогой ценой добытой победе, жила серенько, неуютно, но весело под неусыпным бдением вождя всех народов. Всё преображалось как по мановению волшебной палочки на праздники. Народ цеплял на грудь надраенные до восхитительного блеска фронтовые награды и шёл на улицу, где от алого кумача резало глаза, уши закладывало от грома литавр и барабанов из громкоговорителей. Куда не повернёшься, мудрые, как у библейского пророка, добрейшие очи и хмурые для врагов народа усищи с портретов. Ну, и кульминацией празднеству парад вооруженных сил и демонстрация трудящихся на Красной площади.

Для меня особо ожидаемой была предпарадная подготовка, ибо удостоился поручения отца чистить всё, что создавало благородное марево офицера, от медных пуговиц до грозного кортика. И, уж поверьте, делал это от души и до мозолей. Вечером женщины в праздничных шифоновых платьях и фильдеперсовых чулках суетливо накрывали шикарный стол с обязательным "оливье" посредине, мужчины в мундирах чинно рассаживались. Малышню, подкормив на скорую руку, гнали гулять во двор, чтоб под ногами не крутились. Задачей было, как народ за столом пообмякнет и посыпятся наперебой фронтовые байки, пробраться тихонько, притулиться в уголке и слушать с замиранием сердца взрослых.

Меня, правда, друзья отца уважали и, заметив, присаживали на колено к столу, в который раз поминая мою заслугу. Заслуга была не ахти какая, послали как-то за "белой головкой", была такая водка, закупоренная светлым сургучом, а я на обратном пути, поспешая, хряпнул бутылкой в "авоське" о лестничную ступеньку, дно и отвалилось. Но я в какую-то долю секунды умудрился перехватить бутылку за горлышко, так и принес со слезами счастья на глазах, заслужив одобрение мужской компании.

Так вот, о байках. Были среди боевых друзей нашей семьи (мать тоже фронтовичка) два героя: один – скромняга танкист, другой – шумный и весёлый лётчик. Первый, когда просили рассказать, за что получил золотую звезду, долго отнекивался, а потом признался, что был первым, кто из своей "тридцать четвертки" подбил чудо-танк

"Тигр", вмиг развеяв миф о его непробиваемой броне, притом тут же добавил, что получилось это с перепугу. Просто, якобы навострившись драпануть, ненароком задел ногой спуск своей пушчонки и влепил немцу прямо в лоб. Даже я, малец, чувствовал за историей этой желание сойти с почетного пьедестала, на который вознесла его награда.

Второй, не мудрствуя лукаво, доставал из мундирного кармана передовицу "Красной звезды", где описывался его геройский воздушный бой с немецкими асами, а сам расписывал, как обмывал звёздочку, поднявшись со всем экипажем и ящиком водки в воздух и, пока не высосали всё до последней капли, кружа над аэродромом. Верили ему тоже не очень, памятуя жёсткую фронтовую дисциплину, но слушать было весело, особенно когда рассказ пошел о механике, который замучил просьбой хоть раз поднять в небо, а его засунули в бомбовой отсек и, имитируя взлёт, сбросили на зелёную травку. Механика чуть Кондрат не хватил, зато, как отошёл, нахохотались вволю и впрок. А еще, ну точно предвосхищая фильм Рязанова про схохмивших друзей в бане, приятеля своего, с которым засиделся в кафешке напротив памятника