Прощание славянки - Вадим Южный

Я никогда никому не желал зла. Но по нему тюрьма плакала. Неделю я не вылезал из роты, по несколько раз переговорил с каждым солдатом и добился своего. Люди мне поверили и дали показания. Замполит полка, получив кипу объяснительных от солдат, описывающих перенесенные ими издевательства, построил наш батальон и поклялся партийным билетом, тряся им перед носом стоящих в строю солдат, что этот подонок будет сидеть в тюрьме. А пока он объявил ему десять суток ареста.

Когда же Кабулдинов вышел с гауптвахты, замполит полка тихо и незаметно, не афишируя этого, чтобы не привлечь внимания, вызвал его к себе и лично вручил ему документы об увольнении, благо приказ министра обороны уже вышел. Самые лучшие и порядочные солдаты и сержанты еще служили, когда этого негодяя на машине замполита полка вывезли и проводили до вокзала.

Злой и разочарованный я пришел к парторгу полка. Тот по отечески усадил меня на стул, изображая рубаху парня, и откровенно все рассказал. Что, невзирая на гласность и открытость, по военным округам существуют определенные планы по раскрытым преступлениям и правонарушениям. Что наш округ план на этот год выполнил, и если бы мы провели еще одно преступление, на фоне других округов мы смотрелись бы в худшую сторону по организации политико-воспитательной работы с личным составом. Мне было стыдно смотреть в глаза моим подчиненным, которые поверили мне.

Замполит полка в звании майора, упивающийся своей властью, бывало на построениях части в присутствии подчиненных орал даже на заслуженных комбатов в чине подполковника.

– Ты, дурак! У тебя солдат с синяком, ты не работаешь с людьми!

Насколько я понимаю, если виноват – накажи, но, оскорбляя других, ты в первую очередь оскорбляешь себя и звание офицера.

Однажды, когда у меня был выходной, которые мы получали по мере возможности в лучшем случае раза два-три в месяц, я пошел в казарму. Время было к обеду, солнце припекало, на улице не было ни души. Только возле штаба стояли два офицера, одним из которых был дежурный по части, а другим – замполит полка. Увидев меня, замполит крикнул:

– Эй, лейтенант, ко мне!

Перетерпев пренебрежительное обращение, я четким строевым шагом подошел к замполиту:

– Товарищ гвардии майор, гвардии лейтенант Коренев по вашему приказанию прибыл!

– Где твоя рота, лейтенант? – окинув меня презрительным взглядом, как какое-то насекомое, спросил он.

Неуважения к себе со стороны этого морального и нравственного урода я вынести не мог.

– Не знаю, майор! – ответил я ему таким же тоном и взглядом.

Замполит полка чуть не упал, челюсть у него отвисла, в полку с ним никто так не разговаривал.

– Лейтенантишко! Ты что тут губенками хлопаешь?

– Майоришко! Ты свои губенки прихлопни! Как будешь со мной разговаривать, так и я с тобой буду! – меня трясло от возбуждения, так хотелось заехать ему в рожу.

Видимо он, все прочитал у меня на лице, так как хотя его тоже трясло от ненависти ко мне, он сквозь сжатые зубы процедил, но уже обращаясь ко мне на Вы:

– Товарищ лейтенант! Идите!

– Есть! – я повернулся и в соответствии со строевым уставом сделал три строевых шага, после которых продолжил движение обычным шагом.

На следующий день после утреннего развода замполит полка вызвал к штабу всех политработников полка. Когда все построились, он начал читать нотации, что все политработники – идиоты, только он один здесь в полку умеет и может работать. Видимо после Афганистана у меня с психикой стало не все в порядке, потому что когда он замолк, словно собака, переставшая тявкать, чтобы поискать блох, я снова не выдержал:

– Товарищ гвардии майор, разрешите обратиться! Гвардии лейтенант Коренев!

Он сглупил, потому что разрешил.

– Товарищ гвардии майор! У нас в батальоне даже самый последний чмошный солдат называет вас козлом и балаболом. За то, что вы партийным билетом перед всем батальоном клялись, что Кабулдинов будет сидеть в тюрьме, а сами его первым на дембель отправили! – я закончил фразу и стоял с тупым и преданным выражением лица.

Все политработники части стояли ошарашенные, с трудом сдерживая смех, глядя, как замполит полка густо покраснел.

– А вы, а вы!.. А у вас в роте… боевые листки неправильно оформлены! И вообще! Идите отсюда, и больше на совещания политработников никогда не приходите!

Так я попал на особое положение. Замполит поклялся, что пока он дышит, мне не получить продвижения по службе. На совещания к нему я больше никогда не ходил. Офицеры называли меня комиссаром, на что я не обижался.

Афганистан сыграл с армией какую-то роковую роль. Огромное количество самых лучших офицеров, прошедших Афган, стало увольняться из армии. Не каждый после пройденной войны выдерживал дуристику, что творилась в невоюющих войсках. Причем уволиться по собственному желанию было невозможно, и они уходили по дискредитации. Было обидно смотреть, как из нашей бригады уходит на гражданку старший лейтенант, награжденный орденами Красного Знамени и Красной Звезды, а на него документы стряпают, что он подонок и негодяй! Этот старлей за два года Афгана взял столько караванов с оружием и ракетами, что спас не одну сотню жизней наших пацанов, не один самолет и вертолет, не один танк и бронетранспортер. И вместо того, чтобы использовать для родной страны его огромный боевой опыт, пропущенный им через свою кровь и свое здоровье, через одно тяжелое ранение и две контузии, в характеристике пишут, что он умственно неполноценный, спившийся и деградировавший офицер. Зачастую не выходящий на службу и не отвечающий своим моральным обликом светлому лику строителя коммунизма. Маразм!

Когда после выхода из Афганистана мне предложили место в десантно-штурмовой бригаде, стоящей в Иолотанской долине, что находилась недалеко от места дислоцирования БРОСа, я с радостью согласился. Все там было мне знакомо, почти родное, и к тому же служба не в пехоте, а в элитной, боеготовой части.

Видимо, здоровый вид и готовность убить любого, кто перейдет мне дорогу, заставляли подчиненных с полуслова понимать мои желания и образцово выполнять мои распоряжения. На окружных соревнованиях по рукопашному бою я стал чемпионом округа в абсолютной весовой категории, и командир бригады уговорил меня в свободное время вести для военнослужащих рукопашный бой, чем я с охотой и занимался.

Все было нормально, за исключением в некоторой степени негативного отношения ко мне со стороны вышестоящих политработников. Я никогда не бил солдат, да они и сами не стремились нарваться со мной на конфликт. Но я всегда считал, что малейшее нарушение воинской дисциплины надо искоренять на корню. Поэтому довольно жестко подходил к тому, что могло повредить строго установленному порядку.

Однажды рота с опозданием вышла на утреннюю физическую зарядку, в связи с чем на разводе была отмечена командиром бригады в худшую сторону. После развода по плану были занятия по политической подготовке, и ротный попросил:

– Гена, ты объясни нашим обезьянам, что опаздывать на построения нельзя…

Я кивнул. Объясню.

– Замкомвзвода! Ко мне!

Передо мною навытяжку встали четыре сержанта.

– Товарищи сержанты! Через три минуты рота должна сидеть в полном составе на политзанятиях с полученными противогазами! Вперед!

Толкаясь, солдаты и сержанты кинулись в казарму. Через три минуты я вошел в расположение, где ровными рядами на табуретках сидел личный состав роты, напряженно глядя на меня. Через плечо каждого висел противогаз. Я неторопливо прошел по проходу, выдерживая паузу.

– Товарищи солдаты и сержанты! Опоздание на полковое построение является грубейшим нарушением воинской дисциплины. Сегодня вы на зарядку опоздали, завтра на стрельбы не выйдете, а после завтра Родину предадите. Чтобы вы до конца осознали всю величину вашей провинности, даю вводную. Американцы, узнав о полном развале воинской дисциплины в нашей роте, объявили нам ядерную войну. В результате ядерного взрыва все командование роты погибло, за исключением меня – замполита роты, который умирает, но держится из последних сил, чтобы перед смертью выполнить свой воинский долг и провести с личным составом роты занятия по политической подготовке. Рота – газы!

С третьего раза в норматив уложились все, и я с удовлетворением закончил прерванную тренировкой мысль:

– Еще одну войну с Америкой я не переживу. Поэтому на следующем занятии, возможно, диктовать тему придется сержантам, и горе им будет, если товарищи солдаты хоть одно слово не разберут из вашего противогазного мычания и неправильно напишут. Тогда мне придется из могилы встать и опять брать власть в свои руки.

Только начал диктовать похожим на мутантов солдатам очередную тему занятий, как неожиданно дверь открывается и в расположение заходит замполит бригады.