Опознание (главы из романа) - Николай Сергеевич Оганесов

Что ответишь? Что скажешь?

Маша, ты слышишь?!!!»

Он сделал шаг (или шагал всю жизнь?) и мелкой трусцой побежал через дорогу.

Слева, помнится, был грузовик. Справа — проехавшая то место, где он стоит сейчас, опираясь твердо в ноздреватый асфальт импортной с усиленными супинаторами «Саламандрой», — сияющая лаком «Волга», а впереди — просвет, в который необходимо проскочить.

Проскочить, чтобы успеть пожить, успеть занять свое место, спрятать концы в воду, получить премию, успеть зайти и передать шикарную коробку конфет, которую якобы случайно, якобы купил, якобы в магазине, якобы для подарка. Успеть, смакуя, осмотреть Маргариту. Успеть вовремя вернуться домой. Успеть поцеловать отворачивающееся лицо жены. Успеть заплакать еще раз, услышав по радио любимую «Летит, летит по небу клин усталый, быть может, это место для меня?» и подумать, что место действительно для тебя. Успеть предупредить Машу, что в воскресенье неотложная работа с балансом, а самому успеть во что бы то ни стало осчастливить Ниночку и еще одну женщину — домохозяйку-одиночку с сыном-энцефалитиком в круглосуточном интернате, успеть осчастливить ее тяжестью собственного тела, которому от роду-то набежало пятьдесят девять (подумать только!), а себя удивить красотой и нежностью чувства ко всем трем женщинам и тайной страстью, питаемой к четвертой, о которой удается успеть подумать в те самые самые-самые интимные секунды.

Успеете, Богучаров. Успеете в городской парк на встречу выпускников, успеете кристально чистыми глазами взглянуть на их сияющие лица, успеете внести трояк по подписке в фонд мира или на похороны товарищу, купив себе таким образом право спокойно спать на хрустящей простыне, преклонив усталую голову (какая она теперь большая — вот бабушка бы удивилась!) на относительно чистую наволочку, и без угрызений совести смотреть по телевизору, как курится дым над Бейрутом, на корриду в Испании, на ребятишек со вздутыми от голода животами.

Успеете пропустить мимо ушей отпущенное в ваш адрес «сука», но не пропустить мимоходом брошенное «деньги пополам», успеете зайти, выйти, купить, продать, дать, взять, выкрутиться, обернуться, полюбить, обмануть, поесть и опорожниться.

Успеете успеть и успеете опоздать, гражданин Богучарчарчаругов!

Он лежал посреди дороги, раскинув руки, в одной из которых был зажат портфель с разбитой вдребезги бутылкой коньяка и пакетом балыка в свертке, а на другой тикали совсем не пострадавшие противоударные, антимагнитные, пылевлагопуленепробиваемые часы «Полет». Они показывали двадцать семь минут девятого…

Принцесса

Потоки дождевой воды стекали по ее волосам и платью на носки туфель и вытекали из-под каблуков.

…Но это было уже потом.

Прижав к груди, он нес ее на руках через комнату, а ей мнилось — ну не странно ли? — что качает ее на пологой и ласковой морской волне, совсем как тогда, у старой, изъеденной водой и солнцем коряги, под ярко-голубым южным небом, в котором неподвижно, точно приклеенные, висели облака и низко кружили чайки — крикливая стая чаек, легких, длинноклювых, хищно растопыривших свои острые черные коготки.

С кем это было? Когда? И было ли вообще?

Кажется, и вода, и небо, и покрытая остатками коры розовая коряга, похожая на живое фантастическое существо, вылезшее погреться на солнце да так и уснувшее у кромки прибоя, — кажется, все-таки было. Ну да, было. Прошлым летом. Во время отпуска. Где-то под Лазаревской, в пансионате…

Тогда, после получасовой прогулки вдоль берега по белым, шуршащим под босыми ногами голышам, они впервые за две недели остались наконец одни, вдвоем, и никого на много километров впереди, а позади — выступающий далеко в море каменный парус скалы, укрывающий, прячущий, стерегущий от чужих глаз. Тишина и покой. Солнце и горы, неподвижная гладь до самого горизонта. И только поезд — она до сих пор помнит тот длинный, бесконечно длинный состав откуда-то с севера, — гибким серо-зеленым ужом он выползал из тоннеля, стремительно приближался, увеличивался в размерах, и, настигнув их с Сережей, с лязгом и грохотом пронесся мимо, поднимая в воздух обрывки бумаги, щепки, выбеленные солнцем пачки из-под сигарет. Мелькнула в окне детская — будто Димкина! — рука, метнулся полукрик, оборванный и щемящий в своей невнятности, и снова — тишина и покой, горы и мелко дрожащий над рельсами воздух, в котором, звеня прозрачными слюдяными крыльями, зависали неправдоподобно большие стрекозы…

Они сбросили с себя одежду, и после минутного замешательства (помнится, как глаза стыдливо избегали смотреть на коричневую, с контрастными белыми полосками наготу) он подхватил ее на руки и, смеясь, легко понес к морю. Тогда ей тоже трудно было понять, горячи ли его руки, или это само море ласкает ее шелушащееся от загара тело…

Нет, конечно же, нет — никакого моря, и ничего мне не кажется. Прямо перед собой — в зеркало — я вижу отражение его плеч, шеи, вот спина, перечеркнутая моей узкой, моей более смуглой рукой, повернутое в профиль родное лицо, уставшее, но счастливое. Его, Сережины, губы — губы моего мужа, отца моего ребенка. Они шепчут: «Саша, Саша, Сашенька!» — и с каждым «Сашенька» дышать становится все трудней, и слезы (разве не глупо?) текут по щекам, и где-то совсем рядом, за стеной, посапывает во сне Димка, наш сын.

Но это было потом.

Потом это было…

А накануне, во второй половине дня, сразу после планерки, когда управляющий трестом Дашков Олег Александрович, отпустив остальных, попросил ее задержаться и предложил — не приказал, а именно предложил, — срочно лететь в Москву, она, застигнутая врасплох, пулей выскочила из кабинета, сгоряча кинулась к юрисконсульту (совсем мальчишке, розовощекому, едва начавшему выбривать детский еще свой подбородок) и почти (почти) плача, скороговоркой — так, что и понять было трудно, — стала объяснять, втолковывать, что не может (ну никак не может!) ехать, потому что дел по горло, потому что отчет, потому что муж в командировке и, главное, Димка — беспомощный, как все мужики, четырехлетний Димка, — останется один, на произвол судьбы, в детском саду, в полной власти Зинаиды, и что некому, ну просто некому, забрать его домой, накормить, уложить спать, а наутро снова отвести в садик. Кто за нее это сделает? Друзья? Соседи? Знакомые? У