Спроси у пыли - Джон Фанте

«А знаешь, Артуро, — говорит Эвелин, — бедняжка Вивьен отработала здесь уже почти полгода, и ни один из этих скотов не заказал ей бутылочку шампанского».

И вот наконец появляешься ты, Бандини, ты выглядишь приличным парнем. И разве Вивьен не очаровательна? И разве это не позор? И неужели ты не купишь ей шампанского? Милая Вивьен, рожденная в чистых полях Миннесоты, и вовсе не шведка, и почти девственница, ну, кто же устоит против таких доводов? Тащи сюда шампанского, самого дешевого, одну пинту, и мы все вместе выпьем его. Восемь долларов за бутылку? А дешевле здесь нет? Вон оно что, у вас на родине в Дулуте шампанское по двенадцать баксов за бутылку.

Ах, Эвелин и Вивьен, я люблю вас, люблю обеих, люблю за ваши загубленные жизни, за ваши нищенские возвращения домой на рассвете. Вы так же одиноки, но все же вы не такие, как Артуро Бандини, который есть ничто — ни рыба ни мясо. Так что получите ваше шампанское, потому что я люблю вас обеих, и тебя тоже, Вивьен, даже несмотря на твой рот, который, похоже, разодрали острые ногти, и плавающий в крови глаз.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Но такая жизнь была мне не по карману. Притормози, Артуро, ты что, забыл про апельсины? Я сосчитал остатки — двадцать долларов и несколько центов. Страх охватил меня. Пытаясь вспомнить и суммировать все траты, я чуть не свернул себе мозги. Но остатка в двадцать долларов так и не получалось — это невозможно! Меня ограбили, или я сунул деньги куда-нибудь в другое место. Я обшарил всю комнату, вывернул все карманы, но так ничего и не нашел. Под напором увеличивающегося страха и беспокойства я решил работать, написать что-нибудь сходу, вещь, созданная одним махом, должна быть хороша. Я сел за печатную машинку и погрузился в ужасающую своей бескрайностью пустоту. Поколотив себя кулаками по голове, я подложил под больную задницу подушку и издал протяжный, но приглушенный звук мучительной агонии. Все бесполезно. Я должен был увидеть Камиллу, остальное меня не волновало.

Я поджидал ее на стоянке. В одиннадцать они появились — она и бармен Сэмми. Увидев меня еще на расстоянии, она понизила голос. Когда подошли к машине, Сэмми поздоровался, а Камила спросила:

— Тебе чего надо?

— Хотелось увидеть тебя, — ответил я.

— Я сегодня не могу.

— Давай встретимся попозже, — предложил я.

— Не могу, я занята.

— Ничего ты не занята. Давай встретимся, — настаивал я.

Она открыла дверцу с моей стороны, чтобы я освободил место, но я не двигался.

— Пожалуйста, уходи, — попросила она.

— А мне некуда.

Сэмми улыбнулся. Лицо Камиллы вспыхнуло от гнева.

— Убирайся к черту!

— И не подумаю, — сказал я спокойно.

— Да ладно тебе, Камилла, пойдем, — сказал Сэмми.

Вцепившись в мою руку, она попыталась вытащить меня из машины.

— Почему ты так себя ведешь? — кричала она, дергая меня за свитер. — Ты что, не видишь, что я не хочу иметь с тобой никаких дел?

— Я остаюсь, — твердил я.

— Дурак!

Сэмми пошел по направлению к улице. Она догнала его, и они пошли рядом, а я остался один, ужасаясь и вяло ухмыляясь тому, что я наделал. Как только они скрылись из виду, я вылез из машины и вернулся в свою комнату. Я поверить не мог в то, что сотворил. Усевшись на кровать, я попытался вытравить этот эпизод из своей памяти.

Вдруг в дверь постучали. Я и ответить ничего не успел, как дверь распахнулась, и я увидел женщину, которая смотрела на меня и как-то очень своеобразно улыбалась. Это была не высокая и не красивая женщина, но вполне зрелая и привлекательная с черными и беспокойными глазами. Они сверкали — глаза женщины, хватившей слишком много бурбона, — очень яркие, почти стеклянные и чрезвычайно дерзкие. Она замерла в дверном проеме и молчала. Одета она была со строгой тщательностью: черный жакет с меховой отделкой, черные туфли, черная юбка, белая блузка, в руках — ридикюль.

— Здравствуйте, — вымолвил я.

— Что вы делаете? — неожиданно спросила она.

— Просто сижу.

Я перепугался. Присутствие и вид этой женщины парализовали меня. Возможно, шок вызвало неожиданное ее появление, возможно, этому способствовало мое неуравновешенное состояние в тот момент, но ее близость и этот сумасшедший блеск стеклянных глаз вызывали во мне желание наброситься на нее и избить, так что мне даже пришлось сдерживать себя. Правда, длилось это совсем недолго, и вскоре странное желание исчезло. Женщина прошлась по комнате, не отрывая от меня надменного взгляда. Я отвернулся и стал смотреть в окно, смутила меня не ее надменность, нет — странное желание снова пронзило меня, словно пуля. В комнате запахло духами, такой аромат витает в холлах роскошных отелей, все это окончательно выбило меня из колеи.

Когда она подошла ко мне совсем близко, я даже не встал, только набрал воздуху полную грудь и наконец снова отважился посмотреть на нее. Кончик нос у нее был слегка толстоват, что, впрочем, не выглядело уродством, толстые губы она не румянила, их истинный цвет был розовый. Но вот что действительно меня притягивало в ней, так это глаза: их ослепительный блеск, их животное жизнелюбие и бесстыдство.

Она повернулась к столу и выдернула лист из печатной машинке. Я не понимал, что происходит, просто сидел и молчал. Я уловил запах спирта в ее дыхании и еще очень специфичный и в тоже время характерный дух разложения, сладковатый и претящий, дух старости, дух женщины, превращающейся в старуху.

Она бегло просмотрела текст, он не впечатлил ее, и она швырнула бумагу через плечо, лист вошел в штопор и рухнул на пол.

— Плохо, — резюмировала она. — Вы не писатель. Совсем не умеете излагать.

— Большое спасибо, — сдержанно отреагировал я и попытался выяснить причины столь необычного визита.

Но женщина, похоже, утратила способность воспринимать чужие вопросы. Тогда я подскочил с кровати и предложил ей единственный свой стул. Она поглядела задумчиво сначала на стул, затем на меня и, усмехнувшись такой пустой затее, как просто сидение, отказалась. Она пошла по комнате, читая надписи, которые я расклеил на стенах. Это были цитаты, выписанные мной из Менкена, Эмерсона и Уитмена. Она фыркала на каждую выдержку. Фу, фу, фу! При этом топорщила пальцы и кривила губами. Наконец странная гостья уселась на кровать, скинула жакет на локти, руки в боки и уставилась на меня с недопустимым презрением. Медленно, с надрывом она продекламировала:

Кем быть мне, как не пророчицей и лгуньей,Чья мать лесная ведьма,а отец монах заблудший?Зачатой на распятье и в пучине вод рожденной,Кем быть мне,как не дщерью, дьяволом крещенной?

Это была Миллей, я сразу узнал ее стихи, а она все читала и читала. Наверное, она знала из Миллей больше, чем сама Миллей. Закончив декламацию, она посмотрела на меня и воскликнула:

— Вот это литература! Вы и понятия не имеете, что такое настоящая литература! Да вы просто болван!

К тому времени мои душевные тоны только-только стабилизировались, но после такого вероломного оскорбления во мне снова забушевал ураган.

Я попытался возразить, но она прервала меня и, словно невозмутимый Бэрримор, заговорила на низких, трагичных тонах о том, какая на всем этом лежит печать грусти, глупости, абсурда и сострадания к такому бездарному и беспомощному писателю, каким являюсь я, погребенному навеки в дешевом отеле Лос-Анджелеса, крапающему банальности, которые никто и никогда в мире читать не будет.

Она повалилась на спину, подложила руки под голову и, глядя в потолок, мечтательно заключила:

— Сегодня вы будете любить меня, вы, литературное посмешище… Да, сегодня…

— Скажите, что все это означает? — не выдержал я.

Она улыбнулась.

— Разве не ясно? Вы никто, я, возможно, и была кем-то, поэтому соединить нас может только любовь.

Дух от нее исходил настолько сильный, что он быстро пропитал всю комнату, и теперь я ощущал себя здесь совершенно чужим. Я подумал, что было бы неплохо выйти на улицу глотнуть свежего ночного воздуха, и предложил ей прогуляться.

Она резво поднялась.

— Знаете что, у меня есть деньги, много денег! Мы пойдем и выпьем где-нибудь?

— Почему бы нет, — согласился я, — неплохая идея, — и принялся надевать свитер.

Когда я повернулся, она стояла рядом и дотронулась кончиками пальцев до моих губ. Этот мистический, приторный запах, исходящий от ее тела, заставил меня отшатнуться к двери, которую я распахнул и которой прикрылся, будто пропуская даму вперед. Мы спустились вниз и вышли в вестибюль. Я был рад, что хозяйка уже легла спать, нет, причин для беспокойства не было, но все же мне не хотелось, чтобы мисс Харгрейвc видела меня с этой женщиной. Я попросил свою спутницу пересечь вестибюль на цыпочках, и она согласилось, мало того, она ужасно обрадовалась, словно бы ей предложили маленькое рискованное приключение, в порыве она крепко сжала мою руку.