По большому льду. Северный полюс - Роберт Пири

Тем людям, которые, не понимая пользы от этих усилий, спрашивают: «Какой смысл в полярных исследованиях?», я могу ответить: «Какую пользу приносят соревнования яхт, состязания атлетов, испытания машин и военных кораблей или любое другое из бесчисленных испытаний, бывших со времен сотворения мира единственным способом определить превосходство одних людей, машин, методов, наций над другими?» Если бы меня просили перечислить все возможные выгоды полярных исследований, я должен был бы откровенно сказать, что не могу этого сделать, точно так же, как ни я и никто другой не могли сказать пятнадцать или двадцать лет тому назад, что ничем не примечательная трава, растущая на берегах тропических рек, сделает реальностью электрическую лампу накаливания[20]. Нет ничего удивительного в том, что в области удивительнейших контрастов, где действующие вулканы окружены вечным льдом и снегом, и где маки, эти символы теплоты, сна и роскоши цветут у самого подножия ледников, будут найдены вещества, которые принесут пользу будущим поколениям.

Но предположим, что полярная экспедиция – это только эмоции, и она не приносит денег, не развивает торговли, не служит делу колонизации, не делает богатыми многих людей. Пусть она и остается эмоциями. Любовь, патриотизм и религия – тоже чувства и эмоции, и мы не ждем от них прибыли.

Однако, то, в жертву чему были принесены такие люди, как наши соотечественники Кен, Холл, Де Лонг, Шип и Локвуд и, по ту сторону океана, – Франклин, Белло, Крозье и еще многие другие, и что вдохновило перо Маркгема, Петермана, Барро, Мелвилла и других, не нуждается в защите. Нет ни одной страницы истории, которой бы Англия гордилась более, чем те, где записаны деяния и открытия ее сыновей в царстве полуночных ночей и полуденного солнца, и нет ни одного американца, который бы не гордился подвигами Де Хейвена, Кена, Хейса, Холла, Де Лонга, Грили, Локвуда и Шлея.

Какие бы доводы не приводились против полярных исследований, нет никаких сомнений в том, что ни одна часть земного шара не обладает такой притягательной силой для молодых и старых, ученых и не ученых, слабых и сильных, как эти снежные страны. И можно с уверенностью сказать, что как северная полярная звезда будет светить всегда, так, независимо от пользы или бесполезности, какое-то внутреннее обаяние полярной работы и непреодолимое стремление человека к остающемуся еще неизвестным ему уголку земли будут манить его на белый север до тех пор, пока не будет нанесена на карту каждая квадратная миля моря и суши.

Как только морской департамент предоставил мне отпуск, я сделал необходимые распоряжения и покинул Сидней[21] в конце мая 1886 г. на борту парового китобойного судна «Орел» под управлением капитана Джекмана.

Северное путешествие в Гренландию было для меня новостью и представляло огромный интерес. Мастерство, с которым Джекман направлял крепкий, обшитый железом нос «Орла», прокладывая проход через весенний лед пролива Дэвиса, стало для меня настоящим открытием.

Свежий воздух, солнце, которое со временем стало светить на небе в течение всех 24 часов, и бесконечная смена контрастов сделали это путешествие незабываемым.

Один день: непрекращающаяся музыка скрипа и визга от ударов, когда «Орел» разбивал лед, последовательность действий: остановка, задний ход, передний ход; непрерывный шум рулевой цепи, когда руль клали налево, вправо, снова налево и с высоты мачты неизменный крик человека, ведущего судно. Следующий день: сумасшедшая скачка судна, бросающегося в волны, палуба, окатываемая водой, пеной и брызгами, которые прорываются через борта и мостик, как ослепительная снежная метель, в то время как наверху скрипели снасти, а безумный северо-восточный ветер натягивал канаты так, словно они были сделаны из железа.

На следующий же день палуба «Орла» была совершенно неподвижна, как пол в доме, хотя все судно вибрировало от шума замерзшего такелажа над головой, а наверху, над самыми мачтами, повис безжизненный свинцовый купол; с подветренной стороны – чернильное море, кажущееся еще более черным на фоне белой кружащейся пены, срываемой с волн и разбиваемой в снежные хлопья, которые поднимаются вверх в такое же светлое, как они, небо; с наветренной стороны – плотные, скрипящие белые паковые льды с заключенными в них двумя или тремя призрачными айсбергами, а над ними узкая полоса света «ледяного отблеска», похожая на длинный низкий зимний закат солнца или светло-серебристое двустороннее лезвие меча викингов.

Затем, выйдя из тумана и шторма, мы встретили подернутое рябью сапфирное, золотое море с великолепным, покрытым барашками небом над ним, а здесь и там плыли айсберги, переливающиеся голубым и розовым в горизонтальных лучах полуночного солнца.

Шестого июня «Орел» оставил меня в Годхавне[22] и отправился к северу на китовый промысел. Здесь я был вынужден ждать две недели, пока бухта Диско не очистится ото льда. В течение этих двух недель погода была весьма неустойчива. Дождь, снег, туман, ветер, тишина, тропическое солнечное сияние и холод – все сыграли свои роли в эти капризные часы. Растения цвели вдоль снежных сугробов, овсянки пели на скалах, над морем оживленно летали чайки, морские ласточки и утки, и воздух был наполнен шумом бегущей воды, в то время как вечный ледяной покров острова смотрел вниз с вершин утесов.

Свадьба, крещение, посещение «магазина» с его богатствами полярных сокровищ – мехами и моржовой костью, и долгие прогулки по утесам и ледяному покрову острова занимали мое время, пока я, наконец, не отправился в Ритенбанк, находящийся у вершины бухты, на небольшом парусном вельботе, со смешанным экипажем: Нейльс – чернобородый, сероглазый; Петер – желтоволосый, голубоглазый; Иккиас, Йохан и Даниель, а также, в качестве лоцмана и переводчика, Фредерик, бывший одним из погонщиков собак английской экспедиции 1875 и 1877 гг.

Моей целью, в общем, было достичь края внутреннего льда, как можно ближе к северо-восточному краяю бухты Диско (мне бы хотелось у основания полуострова Нурсоак) и затем отправиться к горе Петермана на восточном берегу. Но по различным причинам я был вынужден изменить свои планы.

Мое санное снаряжение было идеально легким и совершенным, оно изготавливалось под моим личным наблюдением, и я не собирался использовать собак. Главными компонентами снаряжения были: двое саней длиной девять футов и шириной тринадцать дюймов и весивших вместе с упряжью по двадцать три фунта каждые, сделанные из орешника, стали и кожи по модифицированному образцу саней, применявшихся в заливе Гудзона; маленькие закрытые спиртовые горелки, девятифутовые ясеневые альпенштоки со стальным наконечником на одном конце и долотом на другом, снегоступы, лыжи и так называемые «снего-коньки».