Война и мир Ивана Грозного - Александр Тюрин

Удельная система благополучно существует и после «собирания земель», проведенного Иваном III. Он дал уделы пятерым братьям Василия, двое из которых были живы ко времени рождения Ивана IV – Андрей Старицкий и упомянутый Юрий Дмитровский.

Еще во время русско-литовской войны 1507–1508 гг. король Сигизмунд I направил к князю Дмитровскому знатное посольство, в составе которого были литовские магнаты – Пётр Олелькович и Богдан Сапега. Посольство передавало Юрию приветы от короля, называло его королевским «милым братом», и, не много не мало предлагало войти в сепаратный союз с Литвой, направленный против великого князя Василия. Добрый король обещал Юрию Ивановичу всестороннюю военную поддержку в случае, если удельный князь решится устранить великого князя и прибрать к рукам московский престол. Долгое время брат Юрий являлся официальным преемником Василия (не было детей у великого князя с его первой женой Соломонией) и, наверное, привык к этой роли.

Тем, что младенец Иван лишает его возможности занять престол, недоволен был и удельный князь Андрей Иванович. В 1532 князь Андрей взял со своей дружиной город Белоозеро, в котором держалась государственная казна, в то же время князь Юрий занял Рязань и еще несколько городов, получив при этом помощь от татар. Литовский сейм, живо интересующийся великорусскими делами, уже стал обсуждать распри в Московском государстве и возможности поживиться за их счет.

Дело в Москве удалось завершить миром, но, вскоре после этого конфликта, 3 декабря 1533 г., Василий III умирает смертью весьма загадочной. Летописи оставили довольно подробное описание его скоротечной болезни, напоминающей сильную интоксикацию – странно, что современные медэксперты так и не попробовали составить свой диагноз.

После кончины великого князя Василия Московская Русь стала входить в смуту. Этот процесс был заторможен только в 1543, а реальный выход из смуты произошел лишь после воцарения Ивана в 1547.

Как пишет С. М. Соловьев: «Умирающий Василий имел много причин беспокоиться о судьбе малолетнего сына: при малютке осталось двое дядей, которые хотя отказались от прав своих на старшинство, однако могли при первом удобном случае, отговорясь невольною присягою, возобновить старые притязания; эти притязания тем более были опасны, что вельможи, потомки князей, также толковали о старых правах своих и тяготились новым порядком вещей, введенным при Василии и отце его… Василий знал, что в случае усобицы и торжества братьев должны повториться те же явления, какие происходили при деде его, Василии Темном, что тогда малюткам – детям его нельзя ждать пощады от победителя… Опасения умирающего сбылись: тотчас после похорон Василия вдове его донесли уже о крамоле».

Уже лет сто пятьдесят наша интеллигенция твердит о вреде «самодержавия». Упорно так долдонит. Меж тем, начиная от удельной Руси, каждый этап аристократической усобицы и аристократического самовластья приносил стране огромные потери, материальные и демографические. Достаточно вспомнить усобицы времен монгольского нашествия, московские феодальные войны середины XV века, Смутное время в начале XVII века, власть гвардейской казармы над престолом в послепетровском Петербурге, февральский переворот 1917, погрузивший страну в кровавейшую из русских смут. «Семибанкирщина» 1990-х. Если посчитать демографические потери от всех этих периодов, то никакие «тираны» с их репрессиями и рядом не стояли, одно лишь только Смутное время сократило население Руси вдвое.

Любая «боярщина» в нашей стране была сверхнасилием над народным большинством ради удовлетворения аппетитов меньшинства, наглого, жадного, говорливого, умеющего облачать свои устремления в блестящую идеологическую форму.

Это справедливо и для XVI века. Верховная власть единого государства и объединеный народ ищут поддержки друг друга в системе, которую некоторые исследователи называют «демократическим самодержавием». Паразитический слой феодальной знати, уже не нужной ни государству, ни народу, пытается эту систему разрушить, а государство и народ сделать орудием своего эгоизма.

«Демократическое самодержавие» поддерживалось не столько пресловутой верой мужиков в царя-батюшку, сколько значительной общностью их интересов, а также реальным функционированием земских народных учреждений.

В противоположность многим странам Восточной Европы, в России не только простонародье, но и мелкопоместное дворянство поддерживало монархическую власть, потому что интересы родовой аристократии расходились и с интересам служилого люда. Из служилой дворянской среды происходят публицисты Иван Пересветов и Ермолай-Еразм, оказавшие большое воздействие на идеологию Ивана Грозного…

Сразу после смерти великого князя Василия могущественные князья Иван Михайлович и Андрей Михайлович Шуйские собираются отъехать от московского двора к удельному князю Юрию Дмитровскому. Князья Шуйские, подготавливая почву для раскола государства и феодальной войны за престол, подговаривают отъехать к Юрию и других бояр, как например князя Бориса Горбатого.

Шуйский обрабатывает Горбатого в таких примечательных словах: «Поедем со мною вместе, а здесь служить – ничего не выслужишь: князь великий еще молод, и слухи носятся о князе Юрии; если князь Юрий сядет на государстве, а мы к нему раньше других отъедем, то мы у него этим выслужимся».

В этом – вся идеология боярства, которую некоторые псевдорики пытаются выдать за свободомыслие. Летописец упоминает, что князь Юрий понадобился боярам, уже преуспевшим в «граблении, продажах, убийстве».

Заговор был разоблачен и Юрий отправился в заточение, на чем настаивали Иван Шигона Пожогин, князья Глинские и Оболенские, где и закончил свои дни.

Однако закон олигархической природы таков, что за устранением противника, тут же начинается вражда между победителями. Михаил Глинский вступает в борьбу с Гедиминовичами князьями Оболенскими, среди которых ведущую роль играет Овчина-Телепнев-Оболенский. (Некоторые злые языки будут называть этого фаворита великой княгини Елены отцом Ивана Грозного). А князья Семен Бельский и Иван Ляцкий бегут в Литву. Гедиминовичи Бельские лишь при Василии III перешли на русскую службу и, видимо, еще не определились со своей лояльностью. Таких нравственных категорий, как патриотизм, для феодальной знати не существует. Ей важно только то, какие привилегии, почести, земли, деревни она получит от сюзерена.

С. Бельский становится одним из самых упорных врагов Московского государства, по многим параметрам это ранняя версия Андрея Курбского. Как пишет о Бельском и Ляцком сам Иван IV: «и куда они только не бегали, взбесившись, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных». А Постниковский летописец лаконично, но емко характеризует трудовые биографии упомянутых князей – «много учинили пакости земли Московской».

Польско-литовским властям хорошо известно, что в Москве идет усобица (возможно они и провоцируют ее), что боярам сейчас не до защиты порубежных «украйн». На многих рубежах вообще нет войска, как, например, в Пскове, а там, где оно есть, оно ведет себя пассивно.

Король щедро жалует Ляцкого и Бельского, чтоб другие московские князья и бояре имели прекрасный пример для подражания.

Сигизмунд I решает, что настал момент вернуть Литве всю Северскую землю (территории нынешней Брянской, Курской, Черниговской и Гомельской областей) и Смоленск. В феврале 1534 года король предъявляет Москве ультиматум с требованием вернуться к границам 1508 года. А после того, как ультиматум отвергнут, в августе начинает войну.

Боярщина и вражеские нашествия

В августе 1534 на северские земли приходит из Литвы киевский воевода Андрей Немирович и конюший дворный Василий Чиж. Литовское войско, дополненное татарскими и польскими отрядами, сжигает город Радогощ, разоряет окрестности Стародуба, Чернигова, Новгорода Северского, Брянска. Литовский магнат Александр Вишневецкий опустошает смоленские земли, но отбит от Смоленска воеводой Н. В. Оболенским.

«Приходили литовцы/ татары/ немцы и дворы пожгли/людей иссекли/полон вывели – столь частые словосочетания в русских летописях того времени, что глаза псевдорика, даже если он туда заглянет, пробегут мимо, и отправятся дальше искать какое-нибудь проявление „тирании“». А ведь эти скупые строки означали боль, холод и голод, колодки и плети. Враги сжигали жилища и посевы, забирали хлебные запасы, угоняли скот, уводили людей в рабство, ведь война одновременно была и экономикой. Враги насиловали женщин, пытали и мучили всех, кого заблагорассудится, ведь война являлась одновременно и кровавым развлечением. Уцелевшие селяне, оставшиеся без запасов продовольствия, с большой вероятностью погибали голодной смертью в зимние месяцы, так что количество жертв набега всегда можно умножать на двое.