Лобное место. Роман с будущим - Эдуард Тополь

Летя в крайнем правом ряду, я краем глаза видел справа широкий разлив Гудзона и четыре гигантских баржи, плывущих с севера под мост, а там, сразу за мостом, на той стороне Гудзона – зелено-скалистое взгорье, прорезанное пунктиром дорог и шоссе. Здорово! Просто здорово нестись, как на крыльях, в общем потоке на скорости сто километров в час, вымахнуть на зеленый Palisades Interstate Parkway и мчать на север по этому тенистому палисаднику вдоль широкого разлива Гудзона! И плевать мне на американские санкции, холодную войну, биржевые падения и даже глобальное потепление! У меня полный бак бензина, скорость 65 миль в час и джаз в динамиках «Ford-Mondeo»! Я лечу по планете Земля, и Небесная проводница ведет меня к цели…

7

Несмотря на седину и обозначенный в Википедии преклонный возраст, он оказался моложавым и энергичным мужиком в коротких шортах и линялой майке. Никаких преклоненных спин и, как говорил о себе Маяковский, «у меня в душе ни одного седого волоса». Но Маяковский говорил это о себе в двадцать два, а этот был все-таки втрое старше. Тем не менее, едва я зарулил в распахнутые ворота и по гравиевой дорожке подкатил к его двухэтажному дому, как дверь распахнулась, он бодро вышел и сказал:

– С приездом! Первым делом мы идем плавать, вот вам полотенце!

– Но…

– Никаких «но»! Вы ехали три часа, вам нужно в туалет и размяться! Туалет в доме, как зайдете – слева. И сразу на озеро. А потом обед, и только после этого работа. Я тут хозяин, а вы подчиняетесь, вы мой гость.

– Спасибо. Но я даже без плавок…

– И замечательно! Можете плавать в трусах, а можете голым, в будние дни на пляже ни души.

Пришлось подчиниться. Озеро с красивым названием Sky Maple Leaf Lake, Озеро Небесного Кленового листа, по конфигурации было действительно похоже на многокилометровый кленовый лист, упавший с неба на Катскильские горы, густо зеленые и пологие, как Карпаты. К его разлапистым берегам со всех сторон спускались дремучие сосновые, дубовые и кедровые леса, лишь изредка прореженные небольшими пляжами, причалами с рыбацкими катерами и расположенными над ними коттеджами, бунгало и бревенчатыми домами. Но пока Небесная правительница вела меня сюда – сначала через несколько горных перевалов, потом по мосту через широченную реку Делавер и снова по уже узким горным дорогам, я помимо дорожных указателей и знаков с нарисованными оленями, то есть «Осторожно, олени!», успевал увидеть, что все эти леса помечены табличками «Posted» и «Private» (Частная собственность). То есть все они принадлежат владельцам домов и поместий, которые прячутся в такой тенистой глубине, что вдоль дороги вы видите только узкие просеки в эту глубину и на съездах к них – почтовые ящики на столбиках. Да еще – то там, то здесь – самодельные транспаранты «Obama – the worst American president ever!»[3], «O neB igA ssM istakeA merica»[4], «Down with Obama-care!»[5], «Don’t trust B.H.O!»[6], «Impeach him!»[7] и т. п.

Я летел мимо этих антиобамовских воззваний, но дивился вовсе не им, а какой-то немыслимой, просто доисторической природе, буквально пышущей вокруг. Леса на горных склонах не просто леса, а густые лесные тучи. И огромная стая гусей – дородных и жирных – безмятежно пасется на сжатом кукурузном поле. Вот заяц – тоже жирный и толстый – подбрасывая белую попку, пробежал вдоль дороги и замер, кося на меня своим черным выпуклым глазом. Вот индюк, весь в цветном гусарском оперенье, степенно повел в гущу леса серую индюшку с красным зобом и целый выводок индюшат. А вот и оленье семейство – олень, важенка и два олененка, одетые в нежно-палевую замшу, – повернув головы на звук моей машины, грациозно застыли на лесной опушке. Да, я знаю, когда-то, тысячу лет назад и у нас в России непуганые звери бродили по дремучим лесам, а на княжеских пирах подавали не только жареных диких гусей, но и жаренных на вертелах журавлей и лебедей. Так неужели я попал на тысячу лет назад, когда леса были не леса, а дубравы и чащи высотой под двести метров?

– Вперед! – приказал мне Мастер и с лодочного причала первым прыгнул в воду.

(Поскольку я назвал цикл будущих передач «Мастера», то позвольте и хозяина дома, к которому я приехал, впредь называть Мастер. Большой он мастер или так себе, выдающийся или не очень – это рассудит время, но если он написал тридцать романов, изданных в шестнадцати странах, и сделал дюжину кинофильмов, то пока я буду писать коротко и просто – Мастер.)

Несмотря на жару, вода в озере была прохладной, а метрах в двадцати от берега холодной, и чем дальше, тем холодней. При этом чистой и – как бы это сказать – вкусной. Но плавали мы недолго, минут через пятнадцать я заметил, что Мастер стал явно сдавать и повернул к берегу.

– А вы плавайте, плавайте, – сказал он у берега, став ногами на дно. – Это у меня уже ноги не те…

То ли цитировал старый мужской анекдот, то ли в его возрасте ноги уже действительно сдают.

Но я, конечно, тоже выбрался из воды и лег рядом с ним на деревянный настил лодочного причала.

– А еще лет десять назад я плавал вон до того острова и обратно, – сказал он, не обтираясь полотенцем, а обсыхая на горячем солнце. – Если вы рыбак, тут рыбалка сумасшедшая. Раньше, тридцать лет назад, вон в том домике жил один русский старик, он в пять утра уплывал на лодке на середину озера и через час-полтора возвращался с угрями, штук пять-шесть брал за утро. А во дворе у него стояли два старых холодильника, из которых он сделал коптильни – выпотрошил все внутренности, наверху припаял крюки, а внизу поддоны для угля. И в восемь утра он мне к завтраку приносил теплых копченых угрей! Я ему доллар платил за штуку. Но старик давно ушел на другие небесные озера, а я не рыбак, у меня нет терпения часами сидеть с удочкой…

Я пожалел, что не взял сюда свой Canon, можно было бы начать передачу прямо с этого короткого заплыва и монолога.

На обед была большая кастрюля гречневой каши и блюдо с горой овощей и фруктов – помидоры, огурцы, лук, чеснок, зеленый перец, яблоки, клубника…

– Мяса вам тут не дадут, не рассчитывайте, я мясо не ем, – сказал Мастер. – Так что налегайте на кашу, это полезней. Заправляйте ее хоть сливочным, хоть оливковым маслом и соевым соусом. И ешьте овощи от пуза, это чистый «органик», моя жена сама выращивает, видите грядки?

Со второго этажа дома, за тонкой антикомарной сеткой просторной веранды открывался роскошный вид на озеро и на большой, обнесенный сетчатым забором участок, на нем ровными рядами тянулись грядки и теплицы. А рядом – клумбы с пышными цветами, яркий розарий, даже крохотный виноградник, и все это автоматически поливалось радужным дождем вращающихся поливалок. В тонких навесных струях этой воды дробилось и вспыхивало солнце.

– С женой моей вы наверняка встретились по дороге, она повезла сына в лагерь, чуть было не сказал «в пионерский». Вы с ними разминулись буквально на час…

Теперь камера была включена, и мне не нужны были паузы в нашем разговоре, я сказал:

– А я читал у вас, что в Америке люди живут без заборов.

Он усмехнулся:

– Поймал! Дело в том, что в России люди заборами отгораживаются друг от друга. А этот забор от оленей, барсуков, лис и зайцев. Иначе они тут все сожрут еще до созревания! Моя жена ведет с ними настоящую войну, круглосуточную. Вон то дерево видите у забора? Неделю назад сосед звонит – посмотрите в окно, у вас на дереве медведь сидит…

– Вы его застрелили?

– Нет, я не Хемингуэй. Ружье у нас есть, конечно, и если бы он в дом полез, пришлось бы стрелять. А так он сам ушел. А вообще, вы бы выключили пока свою камеру, мне жена велела для съемки одеться приличнее.

– Зачем? Так замечательно, вы же дома и на природе.

– Все равно, выключайте! Мы сейчас с кофе и ягодами по рюмашке врежем. Вы что предпочитаете – коньяк или виски?

– Ну, если с кофе, то коньяк, наверное…

– Вот и выключайте камеру. Все равно в России уже запрещено в кино спиртное показывать.

– То есть вы про нас все знаете? – сказал я, выключая камеру.

– А как же! Я там каждые два-три месяца…

После кофе с коньяком он вопреки моим протестам переоделся в рубашку и брюки и перешел с веранды в комнату, сел в кресло у огромного, во всю стену окна.

– Почему? – удивился я. – На веранде прекрасно!

– Слушайся старших, – отрезал он, перейдя на «ты». – Во-первых, я все-таки ВГИК закончил. Хоть и полвека назад, зато нам зубры преподавали – Ромм, Герасимов, Волчек! Вот ты у кого учился?

– У Валентина Ивановича Черных.

– Так вот же он! – и хозяин показал на большую, метр на полтора, картину маслом, висевшую на стене над книжными стеллажами с его книгами на дюжине, если не больше, языков – английском, французском, немецком, японском, датском, финском и т. д., включая, конечно, русский. На картине, написанной в стиле Пиросмани, четверо мужчин в шубах и дубленках сидели фронтально за столом с какими-то яствами, в торцах стола – мужчина и молодая женщина, а позади них стояли толстый лысый мужик в поварском халате и худенький официант с блюдом на руке и на плече. Теперь, когда хозяин обратил мое внимание на это полотно, я, конечно, опознал на нем своего учителя, но не столько по портретному сходству, его почти не было, сколько по совершенно круглой и стриженной под ноль голове.