Глухая рамень - Александр Патреев

— «Летун»… Сказал тоже… Подумаешь — обидел. Природа моя такая: хочу — здесь работаю, хочу — нет, а у нас везде дисциплина. Ширины нету, кругом плетни, а я — чтобы долой их. Понял?.. Не желаю по одной дороге ходить. Мне чтоб туда — по этой, оттуда — по той… Захочу — и поперек лягу… Верно, Шейкин?… Чего молчишь, Кривошейкин? — Он остановился и, когда чернобородый хмурый пожилой лесоруб Шейкин поравнялся с ним, Пронька Жиган хлопнул его по спине. — Ты что нынче какой? Ровно тебе крыло подбили, а?..

Спиридон Шейкин шел тяжело и более обычного кривил шею.

В лесу запахло гарью: знойки углежогов — Филиппа и Кузьмы — находились поблизости, а тихий ветер тянул как раз из низины. На голом суку березы сидела лохматая, нахохлившаяся ворона: видно, слишком далеко залетела она от поселка и, одиноко скучая, картаво каркала и качалась. Шейкин покосился на нее и шумно вздохнул.

В том месте, где вылез из-под снега межевой столб и дорога повернула под прямым углом вправо, лесорубы остановились. Зрелые, товарные сосны стояли плотной стеной, розовые стволы — прямые, гладкие — тихо шевелились. Свежий бор шумел. Сорокин поднял голову и, чтобы не свалился шлем, придержал рукою.

— Хо-ро-ший лес! — вымолвил он с какой-то лаской и восторгом.

— Да, — подал голос Платон Сажин. — Мы тут денежку зашибем. Молодец Вершинин: в хорошую делянку нас поставил. За денежку ему спасибо.

— Обрадовался? — с осуждением спросил Коробов. — На белом свете денег, брат, много. Гору золотую сложишь, ежели воедино собрать. Всех денег не заработаешь, а вырастишь в себе жадность, и она же тебе аппетит испортит.

— Ничего, не испортит. Денежка — она всему голова, всему королева, — определил Платон Сажин.

— Кто про что, а вшивый про баню! — крикнул Дроздов. — Платон спит и видит, как денежка катится.

— Будешь «паршивый», коли лошадь купить захочешь, — конфузливо оправдывался Платон. — На нее надо припасти три сотни, а они зря не валяются. Вот и приходится… Верно, Прокофий? — оглянулся он на Жигана, ища у него поддержки.

— А то как же… Но ты, Платон, все равно, сколь надо, на лошадь не скопишь. Самоквасов вон — молодец: ссуду у директора выцарапал. Тереби и ты. Рабочему человеку помочь обязаны, раз имеет желание лошадником стать.

— Это как «тереби»? — удивился Ванюшка Сорокин и даже озлился на Проньку за такие советы. — По-твоему, леспромхоз каждому будет ссуду давать?.. Что он, неиссякаемый источник?

— А что? Должны прислушаться, раз нуждается человек? — не унимался Пронька. — Не бойся, не обедняют. На всех хватит. А Платону много не надо… Почему же ему не дать?

— Подумай, тогда сам поймешь, — резко повернулся к нему Сорокин. — А ты, Платон, в колхоз вступай, если в лесу не нравится.

— В колхоз без коня не возьмут, — опять ввернул Пронька и, поглядев сухими и злыми глазами на Ванюшку, передразнил: — «Подумай»… Я уж надумался, ты подумай… Почему Платон должен стать жертвой?.. А ежели он не желает быть жертвой, а желает лично стать хозяином?.. Платон знает, что у директора нашего заботы о живом человеке нет и не было. Это история определенно ясная… Прижим…

— А у меня вот сроду коня не было, — с чувством сказал Коробов. — Я двадцать годов в лесу и уходить не собираюсь… Мне хватает. Я — лесной человек, не жалуюсь.

Крупный плотный сосняк стоял стеной. Коробов осмотрел его с привычной, хозяйственной сноровкой и решил, что с другого конца начать кулису удобнее, — сваленные деревья придутся как раз комлями к дороге, чего и требуют правила. Глубоким снегом он повел артель через гриву бугра.

Выглянувшее солнце хлынуло в частокол розовых сосен.

— Э-гей, начинаем! — скомандовал Коробов.

Под острыми пилами падая, затрещал лес.

Часть вторая

Глава I

«Шумит!..»

Ближний ставеж, где хотели достраивать эстакаду, находился в двадцати километрах от Вьяса. На всю эту длину тянулась лежневая делянка; она разрезала лесной массив надвое и неширокой, ровной трассой ушла прямиком к складам. Ползли по ней тяжелые сани, груженные древесиной: авиапонтоны, бревна, балки, столбы, крупный пиловочник. На возах сидели, точно застывшие, фигуры возчиков. В том месте, где трассу пересекала узенькая дорожка-зимник, прикорнула лесная будка — тут жили сторожа, на обязанности которых было поливать ледяную дорогу. За будкой виднелась широкая расчищенная поляна и на ней — бунтами лес, вывезенный из глубинных пунктов. В конце лежневой дороги друг за другом стояли подводы; ожидая очереди, навальщики грузили бревна. Это и был ставеж.

Ефрем Герасимович Сотин с плотниками приехал утром: его небольшой отряд, вооруженный топорами, долотами, пилами, высадился у будки. Плотники расселись — кто на завалинке, кто на бревнах — и, не особенно спеша, перед началом работ занялись едою. Сотин поторапливал их. Сам он быстро покончил с большим ломтем хлеба, двумя солеными огурцами и куском мяса с солью.

Рядом с ним на лавочке сидел, привалясь к стене, седенький, щуплый старичок — плотник Никодим, отец Палашки. Жевал он почему-то особенно вяло, словно бездельничал, и то и дело покашливал, вытирая ладонью свои жиденькие усы, потом начал вкрадчивым, осипшим голосом:

— К такой закуске не худо бы… бутылочку, а? Эстакадка была бы зараз готова. — И почмокал губами. — Наше рукомесло вольное, на ветру. Ефрем Герасимыч, не откажешь?

Сотин слушал его через силу:

— Отстань… Да я ведь и не обещал вам…

— Ты разреши только, — приставал Никодим. Плотники засмеялись, а Никодим между тем потихоньку полез в карман и вытащил оттуда литровку. — Вот она, сердешная, забулькала. Ты не препятствуй, Ефрем Герасимыч. Мы — в складчину. Все по маленькой. — Он полез в другой карман и, уже щерясь улыбкой и подшучивая, вынул чайную чашку.

— Ну, пёс с вами, — сдался Сотин, — только поживее. Сам я не буду. — Он отвернул рукав и взглянул на часы: — Через двадцать минут — все на работу.

Круговая чашка начала обходить плотников по очереди, а Сотин пошел на конец ледянки, где навальщики заканчивали погрузку. Подводы двинулись. Впереди всех шагал Мак — чалый пятнистый мерин-тяжеловоз. Он тащил за собой воз в пять кубометров и не чуял тяжести, только поматывал густой гривой да прижимал толстый хвост, а пройдя несколько шагов, тронул рысью. За ним тянулась изо всех сил с таким же возом гнедая сухопарая Динка, но ей было невмочь, и, казалось, она не пройдет полкилометра — упадет и не встанет больше.

Сотин подозвал десятника — руководителя погрузки и сердито спросил:

— За чем вы только смотрите?..

— А что? — не понял и немного смутился десятник.

— Почему вы на сильных и слабых лошадей кладете одинаковые воза? Посмотрите на Динку: старенькая, слабая, изработанная лошадь, — с каким трудом она тянет!.. А вон чалому такой воз — нет ничто!.. Тяглом надо распоряжаться по-хозяйски.

— Э-э! — пренебрежительно протянул и даже посвистал десятник. — Тут сотни лошадей. На каждую составлять особый план вывозки?.. Канителиться за бесплатно?

— Лошадей губить проще. Лень пошевелить мозгами.

— Нет, не лень! — повысил голос задетый за живое десятник. Он помолчал, по-видимому раздумывая: или сказать напрямки, или обойти щекотливое дело сторонкой? Потом поднял на лесовода умный тяжеловатый взгляд и приглушенно сказал: — Я номинально считаюсь заведующим ставежа, а на самом деле — ноль без палочки!.. И не первый год я такой… За меня наркомат думает, директор за меня решает. До Бережнова у нас два директора было — и оба учили нас другой науке: «Не думай, не рассуждай, слушай без шапки, что говорят, и делай, как прикажут»… Не будешь — сейчас же тебя правым уклонистом запишут, и конец!.. Ну и приучили: как велят, так и делаем, — а уж выгодно это хозяйству или вредно, нас про то не спрашивали. Стало быть, думать мне про это не положено.

— Ну, а если на совесть жить и работать? — спросил Сотин.

— Конечно: для самого малого ребенка ясно, что обезличка людей и транспорта пропащее дело, ущерб хозяйству на все сто. А я тут при чем?.. Если вы с новым директором намереваетесь переиначить и ставить дело с головы на ноги — я не против. Дайте мне письменное распоряжение — и я с большим удовольствием… Вон в Большой Ольховке куда зашло дело, — а кто их взгрел?.. Да никто сроду, потому что кое-чем сумели угодить прежнему начальству. Вот тут и бери ответственность на себя!.. Да на кой пес нужно это!.. Только врагов наживать?..

Сотин слушал его внимательно, потом написал докладную директору, в которой указывал на срочную необходимость разбить весь конный транспорт по группам и определить новые нормы вывозки по каждой отдельной группе лошадей.