Над Кубанью. Книга первая - Аркадий Первенцев

Школьники, собранные по классам, выстроились под общей командой казачьего урядника, учившего их в школе основам военного строя. Заметив Петьку в первом ряду, Миша подошел к уряднику, козырнул и попросил разрешения пристроиться. Урядник, покручивая ус, свысока оглядел Мишу. Удовлетворенный внешним видом школяра, — одежда в порядке, обувь без дырок, — разрешил. Петя ушел переодеться в форму высше-начального казачьего училища. Темно-серый френчик, сверкающий пуговицами и бляхой, брюки навыпуск, фуражка с красным околышем и синим верхом делали его и выше и стройнее.

В рядах было тесно и пыльно. На учеников напирали, впереди постепенно набрались взрослые, закрыв их широкими, плотными спинами. Приятели не испытывали удовольствия от пребывания в школьном строю.

— Уйдем? — предложил Миша.

Когда урядник отвернулся, ребята протиснулись в толпу. Генерал уже начал речь, над толпой гудел его спокойный, размеренный голос. Разобрать слова было трудно. Пользуясь тем, что старики подвинулись поближе и ругаться было некому, парни просили у девок семечек, перешептывались, смеялись. Молодежь не упускала случая развлечься. Даже когда старики отбивали поклоны на всенощной, а вокруг церкви, напоминанием о сварливых отцах и дедах, прислонялись палки, накрытые шапками, парубки и девчата жартовали в ограде, покрывая веселыми своими голосами тоскливое пенье клиросов.

На Мишу и Петю, пробиравшихся к кругу, замахивались палками, поддавали тумаков, но все же они добрались до крыльца и с удовольствием разглядывали чудной подрагивающий кадык генерала.

Станичники, в особенности старики, слушали земляка с большим вниманием.

Они стояли, опершись на палки, и, внимая атаману, качали головами, вздыхали и изредка перекидывались коротким словом.

— Я вижу, стыдно отцам поднять свои головы, убеленные сединами, — говорил Гурдай, пытливо оглядывая народ, — видят они небывалое явление в истории казачьего войска: самовольно уходят из полков их сыны, кладя несмываемое клеймо позора на вековые основы прославленной казачьей дисциплинированности. Вы можете возразить: мало, мол, таких, но таковые есть, и они позорят наши полковые знамена. Что, или им нечего защищать, или им недороги стали родные станицы? Пусть оправдано чем-то нежелание завоевывать чужие земли, оборонять далекие границы, но если фронтовые полки разбредутся кто куда, кто же тогда остановит волну анархии, грозный девятый вал, катящийся на казачьи области из большевистских центров? Кто, как не вольные сыны Кубани, спасут от гибели и Россию и свою коренную, родную землю? Смута перекинулась вниз, мы имеем случаи большевистских выступлений, случаи двоевластия, когда, наряду с исконной законной властью правлений, станицами хотят управлять гражданские исполнительные комитеты, в большинстве случаев организованные из случайных элементов, налетевших сюда с разных концов России… В центре нашей области, в городе Екатеринодаре, собралась рада из лучших представителей казачества, где сказано, что Временное правительство фактически уже не правительство, что оно не в состоянии руководить страной, что оно утеряло вожжи правления из своих рук и мы, окраины, фактически предоставлены самим себе. Поэтому сейчас назрел вопрос о необходимости строить местную жизнь своими силами, стремясь укрепить устои здоровой жизни и не допустить сюда мутную волну анархии. Мы с сожалением устанавливаем тот печальный факт, что Временное правительство уже не власть, оно висит на волоске. Поэтому мы принимаем па себя тяжелую миссию — начать оздоровление России с окраин. Власть должна быть создана здесь у нас, а отсюда должна идти к центру и там образоваться. — Пусть не будет обижено на нас Временное правительство. Казаки сделали все, чтоб поддержать эту власть. Разве третьего — пятого июля этого года не была пролита казачья кровь на мостовых Петрограда во имя поддержания Временного правительства, во имя поддержки общего порядка и единства государства Российского? Нас никто не сможет обвинить в сепаратизме, но власть Временного правительства — фикция, и не казаки виноваты в сем…

К Велигуре протолкался Лука и дернул его за рукав.

— Слухай, атаман: куда ж он гнет? — прошептал он, вытирая обильный пот кружевной хусткой, впопыхах захваченной из дому. Заметив кружева, он сплюнул и торопливо начал запихивать платок в карман ластиковых шаровар.

Велигура, не меняя позы, скосил глаза через плечо.

— Прослушал ты. Аль только пожаловал?

— Вот-вот, минутов за десять прикатил, — огорченно сознался Лука, — мотался: николаевскую шукал по станице, все кабаки проверил, чисто коней загнал. — Восторженно указал на генерала, шепнул на ухо: — К себе ожидаю, приготовления делал. Не кишмишевкой же его привечать… два ведра царской высточил… Да, как же насчет моего сумления? — внезапно, точно опамятовавшись, спросил Лука.

Велигура наклонил голову.

— От Расеи отделяемся. Понял?

— Как так? — точно испугался Батурин. — А кто ж за главного у нас будет, а?

— Кого выберем, тот и будет. Может, тебя, может, меня, может, вот Гурдая… Да ты слухай… — оборвал Велигура, заметив косой взгляд генерала.

— …Итак, волею судьбы, волею тяжелых для нас обстоятельств, — стихая, говорил Гурдай, — мы вынуждены стать на путь самостоятельности и решать вопросы только по разумению своему, в пределах всей полноты власти государственной, власти, навязываемой нам, казакам, грозными историческими событиями. Мы должны взять твердый курс на водворение порядка на нашей собственной земле, принять суровые и жестокие меры. Если надо будет, пригласить мужественного государственного деятеля, сочетающего в себе наряду с трезвым умом искусство вождения масс… Я говорю о полководце, который поведет наши славные казачьи соединения. Глубокое мое убеждение и убеждение членов рады, что единственным лицом, способным возложить на свои плечи все тяготы этой исторической миссии, является известный вам, а также Донскому войску, генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов…

Из толпы раздался голос деда Меркула:

— Господа старики, что ж он нам с чужого краю царя рекомендует? Что ж, промежду нас царя не сыщется?

На яловничего цыкнули, а стоявший рядом с дедом Кузьма Шульгин повернул к нему нездоровое лицо.

— Из нашего брата царя подымать несподручно… У каждого родни тысяча тысяч, дуже много великих князей да княгиней будет… а все сопливые…

Гурдай подступил ближе, и всем ясно были видны не только плечи и оружие, но и сапоги из добротного хрома, покрытые густым слоем пыли. На боковинах сапог и опереди стремя оставило ясный след по запыленной коже, и от этого генерал выигрывал, приобретая родственные черты всадника, строевую близость.

— Вот почему нам нужны крепкие части, — говорил он, — части с полной организацией, закрепленной на фронтах войны, части преданных Кубани воинов, а не дезертиров и трусов. И если мы будем строить власть и в других народах встречать сочувствие, а не вражду, то тогда, даже если и погибнуть придется в этой борьбе, мы будем знать, что мы гибнем не за тьму, а за свет солнца. И детям нашим не стыдно будет прийти на наши могилы и посадить там цветы…

Эффект был несколько неожидан для атамана отдела. Старики, не привыкшие принимать неосмотрительные решения, покашливали, сопели, сморкались. Они не совсем поняли смысл столь цветистой речи. Потом начали перекидываться замечаниями. Гул увеличился, толпа зашумела, заспорила.

Ребята заметили Хомутова, насмешливо переговаривающегося с Мефодием и Махмудом. Ни отца, ни Павла на сходке не было. Лаковая линейка Батуриных стояла чуть поодаль, невдалеке от лесной биржи кредитного товарищества. Штабеля досок и бревен были покрыты людьми. На линейке сидели фронтовики, вернувшиеся в станицу на побывку после ранений.

Хомутов пошел к фронтовикам, полузгивая подсолнухи и переговариваясь с закубаицами.

— Ишь, богатунекий атаман уже какими-сь адъютантами обзавелся, люди, видать, не здешние, — заметив приближение Хомутова, оказал казак по фамилии Лучка, с забинтованной рукой, взятой в лубок. Он, ловко бросая в рот семечки левой рукой, ею же смахивал с губ шелуху.

— Хорош мужик, — произнес второй казак, фронтовик Степан Шульгин, обстругивая ножичком деревянную ложку, — он нам, Лучка, сейчас пояснит, что к чему. Хомутов! — позвал Шульгин, помахав ложкой. — Иди до нас, дело имеем.

Хомутов со всеми поздоровался за руку.

— Небось без дела не покличешь, Степан, — он улыбнулся, — подзывал ложкой, а хлебать нечего.

— Любитель я ложки выстругивать, — сознался Шульгин, — на фронте, бывало, когда дерева нема, с алюминия плавил, со снарядных головок.

Хомутав облокотился на крыло, вынул кисет.

— Не ты один плавил, — сказал он, — дурное занятие — головку ковырять, кой-кто башки лишился. Закуривай белореченского, почти что фабрики Месак-суди, ребята привезли.