Агами - Алексей Владимирович Федяров

Утром Ибрахим ушёл, и София смеялась, провожая его, а вечером, когда вернулся, она плакала. И пила вино. На столе перед ней лежали те несколько чёрно-серых газет из заброшенного кластера.

Она говорила много в ту ночь, и Ибрахим понял — больше той страны, где жила София, нет.

— Раньше, мы должны были понять всё раньше, — говорила София.

Она было успокоилась, отложила эти газеты и взяла одну красивую, большую, из чемодана. Открыла на последней странице. Посмотрела в самом низу напечатанное мелким шрифтом и долго ругалась потом, грязно, старыми русскими ругательствами.

Потом успокоилась немного, налила себе и Ибрахиму вина, сказала:

— Выпьем за тех, кого нет, и за тех, кто далече. И за себя. А за тех, кто издаёт вот это, — и швырнула газету на стол, — пить не будем. У них и без нас всё хорошо.

— Ты их знаешь? — спросил Ибрахим.

— Да, — ответила София, — её.

— Зачем судить, — сказал он тогда, — ведь ты не знаешь, что она прошла?

— Я вижу, на что она пошла, — резко ответила София.

Больше они на эту тему не говорили, но газеты она оставила в своей комнате.

Мимо её двери Ибрахим прошёл, выходя из дома на лестницу, и София смеялась, говоря с кем-то по телефону. Была спокойна. Знала, что он подготовит всё.

На улице ждал Гюнтер, молодой, высокий и поджарый немец с быстрыми глазами. Ибрахим кивнул ему. Тот подошёл.

— Встреча с теми тремя сегодня. Здесь.

— Опять срочно? — скривился Гюнтер.

— Да, и опять вечер, — ответил Ибрахим и пошёл к машине.

— Куда ты? — спросил Гюнтер.

Ибрахим не ответил. Это было поручение лично ему — привезти человека, которого София хотела и не хотела видеть. Человек приехал. Это была русская, которая Софию видеть хотела так, что смогла её найти.

Глава 9. Трофей

Подлесок, ещё почти весенний, бежать не мешал. Трава, что через месяц поднимется до колен, пока едва покрывает мыски ботинок, когда они на долю секунды опускаются на землю, чтобы снова оторваться от неё. Разнотравье впускало к себе и выпускало из себя ноги Спиры, смыкалось за ними зелёным ковром с пятнами цветов — красных, синих, жёлтых. Он бегал здесь много раз. Быстро и сбивая дыхание за братом или от него тридцать лет назад. Ровно и размеренно за зверем, чтобы взять его — двадцать, пятнадцать, десять и даже пять лет назад. Ни разу не бегал от зверя, просто не было такого в лесу хищника, который погнался бы за ним.

Сейчас сзади держалась сущность, хищная. Она не гналась, она загоняла. Опасный человек — держится на расстоянии, не приближается, но и оторваться не даёт. Спира пару раз попытался сделать петлю, нырял в кусты и бежал, не показываясь — он умел так, — но невысокая и плотная фигура сзади уверенно срезала углы и мелькала среди стволов на том же расстоянии.

Опытный охотник. Только не на зверей охотится, а на людей, вроде Спиры, и повадки людские чует.

Их с братом любимая каменистая сопка была всё ближе. Тут есть такие места — тайга с песчаником, круто засыпанным высохшей и перегнившей хвоей, вдруг становится каменистой, щерится редкими скалистыми холмами, на которых большие деревья не растут, но там можно найти красивые камни, тёмные, с яркими прожилками. Дома они с Ваней подолгу рассматривали их, высекали искры, подсвечивали над костром и держали на дневном свете. Они были разными, одни и те же камни — днём и ночью, при свече и под фонариком. Спире они быстро надоедали, а Ваня складывал их под кроватью и не давал маме выкидывать. Мама Ваню любила очень, младший потому что, ворчала, но не выбрасывала ничего, что тот хранил бесполезного.

Отца убил кабан-секач, когда Спире было пятнадцать: вышел к старому охотнику сзади и подрезал жилы, махнул клыками под колени и исчез. Батя там и замёрз ночью, встать уже не мог. Весна наступила в тайге ранняя, но холод ночью приходил зимний, и выжить в лесу тяжело раненому возможности никакой.

С тех пор Спира и перестал бегать с братом. Ходил в лес только за зверем. Мать молчала, когда он уходил, и, отвернувшись, крестилась, когда возвращался. Ваня писал, что жива ещё и ждёт. Ваню уже не дождётся. Как-то говорить с ней надо будет. Ваню хоронить вдвоём будут, не пустит она никого из соседей и родни ни мыть тело сына, ни могилу ему рыть.

Только сначала этих гостей бы закопать.

Сопка приближалась. Дыхания стало не хватать, несколько раз Спира резко выдохнул всё, что скопилось в лёгких, чтобы ушла боль под ребрами. Так научил отец, от этого становилось легче через минуту, главное, бежать эту минуту так же ровно и не останавливаться. Впереди та самая старая сосна, стала ещё выше. И шире. После неё десять шагов — и провал, ведёт в небольшую пещеру. Её не заметно снаружи, и нашёл он этот вход случайно: ловил ящерку-медянку, встал на колени и увидел, что в паре шагов камни сложены сводом, а между ними тёмная пустота. Полез. Брат потерял его тогда, а он облазил грот, где можно было встать во весь рост, даже отломил один сталактит, о который ударился головой, когда разгибался на ощупь. Ваня сталактит этот тоже утащил к себе под кровать.

Но главное, что было в пещере и почему он бежал туда сейчас, — это то, что он нашёл много позже: второй выход, на склон сопки много выше первого, за уступом. Вылезти из него и спуститься вниз за спиной у охотника, таков был план. Так он сделал в первый раз, когда играли с братом, и тот потерял его в пещере. Кричал, звал, плакал, потом вылез, а Спира ждёт его у сосны. Спросил только: «Чего орёшь?» Ваня обиделся тогда. Но фокус получился хороший.

Если наследить у провала, тот, кто бежит сейчас за Спирой, обязательно остановится посмотреть. И тогда сзади его в упор, стрелу в затылок, чтобы заорать не успел, не нужно, чтобы орал. А потом бегом к Трофиму с Димой.

Спира почувствовал горячий удар в правое плечо, вильнул в сторону, прокрутился кувырком, встал на одно колено за стволом сосны. Плечо жгло от боли. Стрелы выпали, Спира собрал их левой рукой, обильно полив кровью. Хороший выстрел. Охотник решил заканчивать погоню — появился в тридцати шагах, не бежал, а, пригнувшись, шёл по следам, всматриваясь в них. Спира, морщась, натянул тетиву и выстрелил. Охотник упал в момент, когда