Какое надувательство! - Джонатан Коу

А теперь, полагаю, нам предстоит открыть еще одну грань вашего таланта?

Да, сейчас я работаю над своим первым романом. За него уже спорят несколько издателей, и я с радостью могу сообщить, что выйдет он будущей весной.

Вы можете рассказать нам, о чем он?

Ну, вообще-то писать я пока не начала, но знаю, что роман будет очень волнующим — много очарования и романтики, я надеюсь. Конечно, самое приятное — что я могу писать его дома: мы оборудовали мне этот маленький прелестный кабинет, выходящий прямо в сад, и не придется быть вдали от Джозефины. Это очень удобно, поскольку сейчас я все равно не смогла бы с ней расстаться ни на миг!

Хилари злобно уставилась на дочь, наблюдая, как морщится крохотное личико: Джозефина набирала в грудь побольше воздуху, чтобы заорать снова.

— Ну а теперь что с ней такое? — спросила Хилари.

— Газы, видимо, — ответила няня.

Хилари обмахнулась меню.

— Вы что, не можете ее наружу вынести хоть ненадолго? Она перед всеми нас конфузит.

Как только няня с ребенком вышли, Хилари повернулась к собеседнику.

— Простите, Саймон, что вы говорили?

— Я говорил, что надо подумать над названием. Желательно — одно слово. „Похоть“, или „Месть“, или „Страсть“ — что-нибудь такое.

— А что, нельзя оставить это их маркетологам? У меня и так куча головной боли с тем, чтобы эту дрянь написать.

Саймон кивнул. Высокий и симпатичный мужчина, чей несколько рассеянный экстерьер маскировал острое деловое чутье. Его очень рекомендовали: Хилари выбрала Саймона своим агентом по списку из семи или восьми кандидатов.

— Послушайте, мне жаль, что аукцион вас слегка разочаровал, — сказал он. — Но издатели сейчас стараются играть наверняка. Несколько лет назад шестизначная сумма не составила бы никакой проблемы. Да и в любом случае у вас все получилось не худшим образом. Я недавно читал, что те же самые люди заплатили одному молодому писателю за первый роман семьсот пятьдесят фунтов.

— Все равно — неужели вы не могли нажать на них еще хоть чуточку сильнее?

— Смысла не было. Как только дошло до восьмидесяти пяти тысяч, они начали упираться. Это было видно.

— Ну что ж. Я уверена, вы сделали все, что смогли.

Они заказали устриц, за которыми последовал свежий омар. Когда официантка уже отходила от столика, Саймон сказал:

— А разве не нужно ничего заказать этой… как ее?.. Марии?

— Кому?

— Вашей няньке?

— Ах да. Нужно, наверное.

Хилари снова окликнула официантку и заказала гамбургер.

— А что ест Джозефина? — спросил Саймон.

— Ох, какую-то мерзость из бутылочек, которые приходится покупать в супермаркете. В один конец входит, а из другого выходит примерно десять минут спустя — и выглядит точно так же. Отвратительная процедура. И она все время орет. Честное слово, если я вообще собираюсь начать этот роман, придется хоть на несколько недель уехать.

Все равно куда — может быть, снова на Бали или на какой-нибудь остров Барьерного Рифа, на любую старую помойку. Но здесь, с этим проклятым ребенком, у меня ни черта не получается. Честное слово — не могу, и все.

Саймон сочувственно похлопал ее по руке.

За кофе он сказал:

— Когда у вас в кармане уже будет этот роман, почему бы не написать книгу о материнстве? В наши дни это ужасно популярно.

Хилари не нравилось большинство женщин — она считала их скорее конкурентками, нежели союзницами, поэтому в клубе „Сердце родины“ чувствовала себя как дома. Унылое окаменелое заведение, где господствовали мужчины — и где ее двоюродному брату Генри нравилось вести почти все свои неофициальные дела.

Генри порвал с Лейбористской партией вскоре после вторых всеобщих выборов 1974 года, и хотя к консерваторам так никогда официально не примкнул, все 80-е годы пробыл одним из самых верных и откровенных приверженцев тори. В это время он примелькался как общественный деятель — его седая грива и бульдожьи черты (и фирменная бабочка в горошек, придававшая ему эдакий щегольской вид) постоянно мелькали в разных телевизионных дебатах, где он в полной мере наслаждался свободой от партийной принадлежности и раболепно проводил любую циничную линию, какую бы ни намечал в тот момент кабинет министров. Отчасти за эти появления на экране, а также — что немаловажно — за десятилетие прилежной беготни по разным политическим комитетам в 1990 году он был вознагражден занесением в почетный список пэров. Записка, в которой Хилари приглашалась на нынешнюю аудиенцию с кузеном, была уже написана на новой бумаге, где гордо значился его новый титул: Уиншоу, лорд Миклторп.

— Ты не подумываешь вернуться на телевидение? — спросил он, наливая в бокалы бренди из хрустального графина.

— Конечно, хотелось бы, — ответила Хилари. — У меня там просто дьявольски здорово все получалось, не говоря уже обо всем остальном.

— Я слышал, скоро в одной из компаний ИТВ открывается вакансия. Разузнаю для тебя, если хочешь.

— В обмен на что? — лукаво поинтересовалась Хилари, когда они уселись по разные стороны от пустого камина. Стоял жаркий вечер в конце июля.

— Да так, пустяки. Мы просто хотели узнать, не могли бы вы со своими писаками чуть больше подпалить пятки Би-би-си. Есть мнение, что они слишком уж выходят из-под контроля.

— Что ты имеешь в виду — статьи? Или только колонку?

— Понемногу и того и другого, я бы сказал. Мне действительно кажется, что нужно предпринимать какие-то срочные меры, поскольку, как ты знаешь, ситуация совершенно неприемлема. Там теперь всем заправляют марксисты и никакого секрета из этого не делают. Не знаю, смотрела ли ты в последнее время „Девятичасовые новости“, но там уже не найдешь и намека на объективность. Особенно по отношению к Службе здравоохранения: в их представлении все наши реформы убоги. Донельзя убоги. По всей стране в дома врывается — в буквальном смысле врывается каждый вечер — поток антигосударственной лжи и пропаганды. Это невыносимо. — Генри поднял бокал к желчному лицу и сделал продолжительный глоток, от которого, по всей видимости, несколько приободрился. — Кстати, — добавил он, — ПМ понравилась твоя первая полоса во вторник.

— Какая — „ПОЛОУМНЫЕ ЛЕСБИЯНКИ-ЛЕЙБОРИСТКИ ЗАПРЕЩАЮТ ДЕТСКУЮ КЛАССИКУ“?

— Она самая. ПМ хохотала, как гиена, — точно тебе говорю. Ей-богу, нам всем по нынешним временам нужно хоть немного расслабляться. — Его лицо снова помрачнело. — Со всеми этими разговорами о новой смене руководства, понимаешь. Может зашевелиться Хезелтайн. Безумие. Чистое безумие.

— А эта вакансия, о которой ты говорил, намекнула Хилари.

— Ах, это. — Генри упомянул название одной из независимых компаний покрупнее. — Знаешь, они чего-то перетасовали, и у них новый директор проектов. К счастью, нам удалось пропихнуть туда своего человека. Из финансовых кругов, но у него не только с цифрами все в порядке, и в бизнесе смыслит, как зайка, сукин сын. Одна из первых его задач — погнать этого старого розового пустозвона Бимиша.

— Так они будут искать нового руководителя отдела политики?

— Именно.

Хилари переварила это известие.

— Он ведь помог мне встать на ноги в самом начале. Еще в середине семидесятых.

— В самом деле. — Генри опустошил бокал и вновь потянулся к графину. — Но даже твои злейшие враги, — сухо добавил он, — не могут обвинить тебя в сентиментальности.

Когда Хилари явилась на встречу с Аланом Бимишем, ее проводили — как было условлено — не к нему в кабинет, а в безликую комнату переговоров, окна которой выходили на парадный подъезд.

— Извини меня, — сказал он. — Достали, просто сил нет. Мне перекрашивают потолок или что-то типа того. Мне-то все равно, но сказали об этом только сегодня утром. Кофе будешь?

Он почти не изменился. Только больше седины в волосах, движения медленнее, а сходство с престарелым приходским священником еще заметнее; если б не это, Хилари показалось бы, что кошмарный вечер, навязанный ей в те долгие школьные каникулы, случился вчера, а не двадцать лет назад.

— Признаться, меня больше чем удивил твой звонок, — продолжал он. — Честно говоря, я не очень понимаю, что нам с тобою обсуждать.

— Ну, например: я могла бы прийти и потребовать, чтобы ты извинился за то, что обозвал меня „варваром“ в своей маленькой обличительной речи в „Индепенденте“.

Незадолго до этого Алан опубликовал статью об упадке общественного вещания, которая называлась „Варвары у ворот“: в ней Хилари выставлялась (к ее вящему восторгу, надо сказать) образцом всего, что он ненавидит в современном культурном климате.