Ожерелье Монтессумы - Жюльетта Бенцони

— Зачем было брать с собой ожерелье? Такого рода драгоценности прячут, даже закапывают при необходимости, но уж никак не возят с собой. Ведь морские путешествия были особенно опасны!

— Кортес упорно считал его талисманом, несмотря на то что Куаутемок проклял ожерелье. Когда Кортес сочетался вторым браком с прекрасной Хуаной де Сунига, он подарил это ожерелье ей. Такое украшение вызвало зависть императрицы, и Хуана упросила мужа забрать ожерелье себе под тем предлогом, что это мужское, а не женское украшение. С тех пор Кортес повсюду возил его с собой, надеясь на то, что оно вернет ему монаршую милость. Но этого он так и не дождался. Что же касается изумрудов, то их судьба вам теперь известна…

— Вы не знаете одного: изумрудов на морском дне Алжирского залива нет! — твердо сказал дон Педро и добавил: — Я не могу не преклоняться перед вашими знаниями, князь! Мне никогда не приходило в голову, что иностранец может так хорошо знать нашу историю. Вы правы, ожерелье находилось на борту галеры Кортеса, но во время шторма его сумели спасти.

— Кто и каким образом? — спросил Альдо, вновь оказавшийся во власти своей страсти к драгоценным камням и их судьбам.

— Это сделал некий мужчина. Еще юношей, будучи конюшим Кортеса, он присутствовал при пытках Куаутемока и был свидетелем горя и отчаяния его супруги Таэны. Он влюбился в нее и поклялся любой ценой вернуть ей ожерелье. С этого дня он связал свою судьбу с судьбой Кортеса, дожидаясь удобного момента, чтобы завладеть изумрудами. Ему пришлось ждать ровно двадцать лет, и в ночь шторма он, наконец, сумел захватить их. Он был моим предком, и звали его Карлос Ольмедо де Кирога.

— Вы, кажется, сказали, что он поклялся вернуть ожерелье вдове Куаутемока?

— Получив ожерелье, Карлос начал ее искать. Выяснилось, что прошло уже шесть лет с момента ее смерти. Тогда он женился… Именно так священное ожерелье Кетцалькоатля оказалось в моей семье! Вы должны понять мое желание вернуть его…

— Оно мне понятно. Но позвольте узнать, как, по-вашему, Вобрен рассчитывал распорядиться ожерельем?

— Я уже вам сказал об этом. Считается, что ожерелье увеличивает мужскую силу его владельца…

— Но это же смешно! У Вобрена никогда не было с этим проблем. Остается думать только о цене ожерелья, но всем известно, что Жиль был достаточно богат.

— Что вы об этом знаете!

— Все просто! Если бы у него появились финансовые проблемы, причем такого рода, что для их решения ему пришлось совершить кражу, Вобрен обязательно рассказал бы об этом мне. Видите ли, когда, возвратясь с войны, я понял, что разорен, именно Вобрен помог мне начать торговлю антиквариатом… Он без промедления обратился бы ко мне за помощью!

В кабинете повисло тягостное молчание. Сложивший руки на золотом набалдашнике своей трости дон Педро прикрыл глаза и, наконец, с усмешкой спросил Морозини:

— Возможно, он так и поступил? Разве вы не тот человек, которому удобнее всего…

Закончить фразу ему не удалось. Альдо рванулся к дону Педро, схватил его за лацканы пиджака, рывком поставил на ноги и резко ударил кулаком, отправив в нокаут. Мексиканец рухнул. Ланглуа поспешил к нему на помощь, на ходу выговаривая Морозини:

— Вам не следовало бы…

— Что? Позволять ему меня оскорблять после того, как он уже вывалял в грязи Жиля? Я полагал, что вы меня знаете лучше.

— Я даже подумать не мог, что у вас такой сокрушительный удар правой.

— Левой я тоже хорошо работаю! Хотите, чтобы я это продемонстрировал? — добавил Альдо и сделал шаг по направлению к поверженному противнику.

— Спасибо, не стоит! Мне вполне достаточно увиденного. А теперь уходите и побыстрее, пока дон Ольмедо не пришел в себя. И скажите Лекоку, чтобы он зашел и помог мне.

— Вы меня не арестуете?

— За что? Разве вы совершили преступление? Лично я ничего не видел! Дону Педро стало плохо, и он упал, только и всего.

Альдо взял пальто, шляпу и перчатки и вышел, растирая кулак. Он так сильно ударил мексиканца, что рука все еще болела… Но каким облегчением было узнать, что комиссар остается его другом!

На улицу Альфреда де Виньи Альдо вернулся в такси, все еще кипя от негодования.

— Вот до чего мы дожили! — восклицал он, меряя шагами зимний сад. Тетушка и Мари-Анжелин удрученно наблюдали за ним. — Вы только представьте: Вобрен сам организовал свое похищение, чтобы украсть изумруды, исчезнувшие так давно, что само их существование можно было бы поставить под сомнение, а затем сплавил камни мне, чтобы я толкнул их с максимальной выгодой!

Маркиза поднесла к глазам лорнет в золотой оправе и с ужасом посмотрела на племянника.

— Что за выражения? Сплавил… Толкнул…

— А чего вы хотели? Я же скупщик краденого, пора вживаться в роль подобного персонажа.

— Самое главное, что Ланглуа в это не верит! — заметил вошедший Адальбер. Он слышал рассказ своего друга, пока шел через гостиные дома маркизы, поэтому Альдо не пришлось объяснять все сначала.

— Похоже, это действительно так, — ответил он, — но для меня главное спасти Вобрена… И хотелось бы найти его живым. А в этом я уже начинаю сомневаться.

Его сомнения усугубились, когда два дня спустя жандармы из Фонтенбло нашли в лесу сгоревшую наемную машину, которая должна была бы отвезти Жиля Вобрена в церковь Святой Клотильды. В ней был только обгоревший труп водителя…

3

О НЕПРОСТОМ ИСКУССТВЕ ОСАДЫ КРЕПОСТИ

Мари-Анжелин сердилась на себя. Ну зачем она накануне вечером взялась защищать мексиканцев и позволила себе употребить эпитет «очаровательный», который все сочли неуместным? Но ее ли в том вина, что во время ужасного ожидания в базилике Святой Клотильды кузен Мигель одарил ее такой ослепительной улыбкой, что Мари-Анжелин не могла не улыбнуться в ответ? Все-таки следовало поставить себя на его место — и особенно на место его родственников — и признать, что Вобрен, не появившись в церкви, поставил их в кошмарное положение. Совершенно нормально, что люди, заботящиеся о своей чести, недовольны той ситуацией, в которой оказались не по своей воле. Движимая естественным для ее христианской веры желанием защитить глиняный горшок от горшка чугунного, слабого от сильного и даже благородного разбойника от жандарма, Мари-Анжелин не приняла той враждебности, с которой ее «семья» отнеслась к чужакам.

В этом она постаралась убедить маркизу, когда вернулась после шестичасовой мессы. Извиняться Мари-Анжелин не стала, это было бы лишним. Она просто высказывала свою точку зрения, когда услышала от мадам де Соммьер, чьи зеленые глаза сверкали над чашкой шоколада: