Фамильяр и ночница (СИ) - Семенова Людмила

— Потому что ты мне нравишься, Дана. Ты мудрая, сердечная, нежная девушка, в которой дремлют бездонные запасы страсти, и не скрою, мне было приятно первому их распробовать. Но они ведь на этом не иссякли, и дальше мы оба сможем друг друга питать. Правда, я пока ничего не могу тебе обещать, потому что мы даже не знаем, наступит ли новый день или мир канет во тьму. Надеюсь, ты не обижаешься?

— Да что ты! Я тебе благодарна, — тихо сказала Дана и прижалась щекой к его плечу. Они еще посидели в тишине, которую нарушал лишь треск сучьев и птичьи переливы. Затем Рикхард поднялся и протянул ей руку.

— Знаешь, Дана, сейчас я хотел бы вернуться в гостиницу и продолжить начатое, а другие дела подождут до завтра. Ты не слишком ошеломлена моей дерзостью?

Дана вообразила, как разносятся слухи в таких городах, как Усвагорск, а тем более в поселках, и чем пахнет подобная слава. Но ей ли, одинокой, уже не юной колдунье с душевными недугами, этого бояться? Скромность для нее давно уже была не ценной добродетелью, а тягостной печатью неприкаянности и невидимости. А испытать сладость любви с красивым, умным, надежным мужчиной — за такое не презирают, а завидуют, даже если сами не желают в это верить. Поэтому она сдержанно улыбнулась и ответила:

— Пойдем, Рикко, только знай, что постель у меня односпальная…

— Это неважно: мы же сейчас не спать собираемся, — улыбнулся Рикхард и сжал ее прохладную ладонь.

Глава 8

Они не заметили, как пронеслись минуты и часы: хозяева и прислуга по просьбе Рикхарда их не беспокоили. И даже не провожали Дану презрительными взглядами и смешками, или же она этого просто не заметила.

И что скрывать, наслаждаться друг другом на чистой постели оказалось удобнее, чем на земле, обдуваемой северными ветрами. Хотя Дана знала, что сохранит память именно об этой дикой лесной страсти. Но пока неожиданная радость продолжалась, в горячих поцелуях Рикхарда, в бережных касаниях, в тепле его тела, теперь таком знакомом и родном. Тела ее первого мужчины… Она уже не боялась сама его ласкать, изучать мужественное очарование во всех потайных гранях. И его прикрытые от наслаждения глаза, участившееся дыхание, руки, до боли сжимающие ее плечи, становились лучшей наградой.

Наконец она обессилела и задремала, уткнувшись в его грудь, словно обрела наконец желанное убежище. Рикхард осторожно гладил ее волосы, пока дыхание не стало совсем размеренным и тихим. Поцеловав Дану в макушку, он поднялся с кровати и, как был, обнаженный, подошел к окну, за которым уже совсем стемнело. Но не стал открывать раму, а лишь со всей силы вцепился руками в подоконник и закрыл глаза.

Спустя мгновение он уже был на пустом заднем дворе гостиницы. Поглядев на луну, почти скрывшуюся за синими облачками, Рикхард присел на корточки, обхватил себя руками, словно прятал наготу от ночного неба, и вновь зажмурился. Что-то странное подтачивало изнутри, хотя он должен был чувствовать облегчение, — девичья кровь, ушедшая в землю, наверняка подпитала угасающий лес, дала ему силы бороться с отравой. Всякое заклинание становится сильнее, если обагрить его жертвенной человеческой кровью, и хвала мирозданию, что оно придумало способ получать ее без убийства, путем завершения одной ипостаси и перерождения в новой. Правда, девушка должна быть еще и чиста душой, но его чутье пока не улавливало в Дане никакой гнильцы.

Тогда что же здесь было не так? На своем давнем веку Рикхард неоднократно соблазнял женщин, преследуя отнюдь не сентиментальные цели, хотя не любил опускаться до подлостей. Но ни одну почему-то не жалел так, как девчонку из Дюн, притом что понимал, в какой опасный переплет может завести эта жалость.

Но сейчас толку от раздумий было мало, и Рикхард решил утешиться древним испытанным способом. Для этого приходилось потерпеть жестокую боль, но в его состоянии это пришлось впрок — на несколько минут голову совсем затуманило, а мир в глазах стремительно менялся, отвлекая от тяжелых мыслей. Руки уперлись в землю, налились чудовищной тяжестью и стали покрываться густой серебристой шерстью с черными крапинками, то же происходило и с ногами. Тело забывало, что природа повелела ему ходить прямо, и каждым сочленением переплавлялось в первобытную форму. Роскошный меховой покров разрастался по спине и бедрам, а грудь и живот покрылись мягким белым подшерстком. Капелька крови вытекла изо рта, когда клыки удлинились, — в полузабытье Рикхард упустил этот момент.

Вскоре боль унялась, и на месте молодого мужчины осталась огромная статная рысь с раскосыми глазами, сохранившими удивительный сиренево-голубой цвет. Шерсть переливалась в слабом лунном свете, мягко и бесшумно ступали лапы, в которых скрывались острые, словно лезвие бритвы, когти. Уши, увенчанные черными кисточками, прислушивались к звукам ночного мира, мышцы наливались потусторонней силой, которая влекла в темный дикий лес.

До тропинки оборотень прокрался осторожными шагами, а затем побежал вглубь чащи, разгоняя древнюю кровь, напаивая энергетические сосуды. Хотелось порычать, приветствовать ночь природным кличем, но люди были слишком близко. Из-за долгой жизни среди них Рикхарду пришлось изменить свои привычки и даже подавить инстинкты, выносить чудовищные телесные муки молча, не выдавая себя ни криком, ни воем. Он сам не знал, благом или проклятием обернулась эта жизнь, но старался находить в ней сладкие моменты, вроде того, что случилось этой ночью.

Рысь долго бежала по неведомым человеку тропам, о которых знала только лесная нечисть. Горожане наступали на природу — ради древесины, меха, мяса, а порой и для веселья, строя роскошные усадьбы на месте лесов и истребляя зверей, чтобы набить чучела. Этого Рикхард просто не выносил и загонял подобных бандитов до полусмерти, так что они выбирались из леса хромыми и безумными. Запрет на человекоубийство он никогда не нарушал, но и не давал им спокойной жизни.

А в оставшихся свободных уголках он дышал полной грудью, лазал по вековым деревьям, плескался в тайных озерах, а затем всласть отряхивался на берегу, как всякий беспечный молодой зверь. Иногда местные хищники угощали его своей добычей — зайцем или тетеревом, или же он сам ловил рыбу в водоемах. И всегда приходил к сокровенным для лесных духов местам — алтарям и тотемам, которые они сами вырезали из дерева, принимая человеческий облик. Здесь по-прежнему легко дышалось, и люди с чистой, спокойной душой могли гулять вволю, не замечая божеских ликов, прячущихся в ветвях и корневищах. А вот для злоумышленников это были самые гиблые места. Но в последние годы идолы утрачивали живительную силу: людской натиск стал слишком напористым и алчным.

Впрочем, лесовики охотились не только за людьми, которые питали их своими страстями и страхами. Еще более беспощадны они были с нежитью — неупокоенными или похищенными душами, которые попали под опеку злых сил. Отравление черной аурой превращало тех в чудовищ, высасывающих силу из людей и животных, причем особую ненависть они питали к матерям и детям. А сейчас, когда лес хирел и пропитывался враждебными испарениями, они стали набираться сил. Не вся нежить была вредоносной, но духи-хранители не всегда могли определить это на глаз и постоянно пребывали в боевой готовности.

И теперь одна из таких тварей быстро попалась оборотню на пути. В траве метнулась какая-то тень, всколыхнулись стебли, в воздухе запахло паленым. Рикхард метнулся к зарослям и успел заметить черное змеиное туловище, которое блестело от слизи. Влажная дорожка тянулась за ним. Существо замерло, чуя, но не видя опасность, — его веки срослись. Зато оно распознавало флюиды липкой кожей, выделяющей медленный яд, а морда заканчивалась острым хищным клювом.

Несмотря на холодную кровь, почуявшая врага нежить двигалась быстро, и Рикхард еле успевал разглядеть в траве мелькание ее хвоста. Но он не собирался ее упускать, и преимущество вскоре оказалось на его стороне. У тварей из нижнего мира пропадали все чувства, кроме голода и страха, и на этом умело играли колдуны, которым те служили. Сейчас голодная злоба еще пересиливала страх нежити, но оборотень загонял ее в угол, как мангусты делали с кобрами в далеких жарких странах.