Попов - Неизвестно

О Романе Лубкиевском:

— Смотри ты, усы отпустил! Казак!

То же самое заметил также об усах Петра Скунца. А на Лину Костенко смотрел-смотрел и восхищенно воскликнул:

— Воительница!

25 февраля 1972 г.

Смерть настигает нас в пути — и это независимо от возраста. Человек живет, строит какие-то планы, хочет что-то делать, уже не себе — другим, и вдруг… Нежданно-негаданно.

Когда-то (в 1961—1962 гг.), помню, ходил в «Неман» высокий, красивый, совершенно седой старик, Алексей Габриель. Он уже давно был на пенсии, задумал большую книгу о пограничниках двадцатых годов и первые рассказы

из этой книги хотел опубликовать у нас в журнале. Мы взяли, нашли литературного редактора, Рыгора Нехая, а когда тот отредактировал (кстати, отредактировал он из рук вон плохо, пришлось потом возиться и возиться…), сдали

в набор. Автор прочитал корректуру и... больше я его не видел. А скоро узнал, что он умер, так и не дождавшись выхода в свет своего, может быть, заветного детища.

И вот — новый случай. Вячеслав Шатилло, странный, нелепый человечина. Когда-то (если не изменяет память, тоже в 1961 году) мы напечатали его первую повесть — «Плыви, мой челн». Критик Яков Герцович разнес ее в пух и прах... Я тогда считал и теперь считаю, что критика была несправедливой. Герцович подошел к повести просто-напросто без учета специфики жанра… Но автору она подрубила крылья, эта критика, и он стал отчаянно метаться в поисках «себя». Бросил радио, где работал, и пошел на завод в качестве... не знаю — кого... Кажется, в качестве писателя-наблюдателя. Собрал материал... для романа! Потом ушел с этого завода и поступил на другой, редактором многотиражки, потом очутился каким-то образом в академии.

Однажды он принес очерк о директоре завода — мы забраковали его как слабый в литературном отношении. Та же участь постигла и роман о рабочем классе. После долгого перерыва он вдруг (именно вдруг) положил на стол повесть «Лабиринт», которую мы приняли безоговорочно. После повести он явился с романом на рабочую тему, но роман оказался слабее, и мы вернули его на доработку. И вот наступил февраль, в середине месяца номер вышел из печати (с повестью «Лабиринт»), и мы узнаем, что автор, Вячеслав Шатилло, увы, пятого сего месяца умер. Был — и нет человека!

Грустно!

25 апреля 1972 г.

В «Немане» опять осложнения. Материал Григория Вейсса о встречах с немецкими писателями (Келлерманом, Фалладой и Гауптманом) в сорок пятом — сорок шестом годах взят Главлитом под сомнение. Причина? Да очень простая! Не может быть, чтобы московский автор предложил сразу «Неману»... Сначала он предлагал наверняка в Москве, там отвергли, зарезали, забраковали... Почему же забраковали? Вот вопрос! И, пуская в ход современную технику, то бишь телефон, начинают докапываться до этого почему... А время идет, а нервы — они не железные!

Вчера кто-то в редакции пошутил:

— Если бы выпустить номер, сделанный исключительно из материалов, зарезанных Главлитом, то это, наверное, был бы самый интересный номер из всех за время существования журнала!

Шутка шуткой, а забракованы-то были, и правда, самые интересные вещи.

13 мая 1972 г.

Кончил вчерне записки Эдика Свистуна. Хотел, чтобы Аленка прочитала, но та пренебрежительно загнула уголки губ: «Беллетристика!» Дал Валентине. Она всегда была строгим, даже жестоким критиком. Но и она... Дошла до «праздника дождя» и захлопнула папку: «Скучно!»

А мне нравится... Нравится, вот беда! Книга (не роман, не повесть, а именно книга) кажется мне и не скучной, и не пустой. Конечно, это не детектив, не захватывающая любовная история. Это улыбка при взгляде на наши нынешние и будущие проблемы. Но разве такая улыбка не имеет права на существование?

Вчера кончил читать и править. Кое-что вычеркнул, в отдельных местах немного дописал. И... вступил в полосу колебаний, когда не знаешь, получилось у тебя или не получилось, а если не получилось, то что надо сделать, чтобы в конце концов все-таки получилось. Теперь книга будет колоть, как иголка в сердце, пока... пока не пересилю себя и не возьмусь за новую перепечатку, вторую по счету. А там, возможно, последует третья, за третьей — четвертая...

18 мая 1972 г.

Разговор о Хемингуэе. Я сказал:

— Написать такую книгу (речь шла о романе «Острова в океане») и отложить, почувствовав, что она ниже всего, что тобою опубликовано,— это может только настоящий талант!

Помолчав немного, Макаенок заметил:

— Одного я не понимаю... Как такой писатель мог охотиться, то есть убивать? У меня был кот. На даче... Как-то приезжает жена Делендика, глянула и руками всплеснула: «У кота стригущий лишай!» Надо пристрелить — не могу!

Знаю, что надо, иначе заразишься сам, да и дети... И — не могу! Пришлось просить Броника, тот привез какого-то шофера с автобазы, и шофер пристрелил. А мне этот кот три ночи подряд во сне снился. Будто бы входит ко мне, смотрит в упор, как бы говоря: «Ну что, доволен?»

Я сказал, что это трудно объяснить — насчет охоты... У меня тоже был случаи. В Силезии. Шел с ружьем по опушке леса (дело было недалеко от Оэльса, возле деревни Гросс-Рауден), гляжу, вдали что-то сереет в траве. Заяц, думаю... Прицелился, нажал на спусковой крючок... После выстрела подхожу и — о, ужас!— лежит весь в крови косуленок. Сердце так и оборвалось. Закопал косуленка (он был уже мертв), засыпал травой и домой. И целую неделю после этого не находил себе места.

Макаенок передернулся, глаза его влажно заблестели.

— Но вот что любопытно, — продолжал я, — птиц, животных мы жалеем, хотя с удовольствием едим их мясо. И в то же время продолжаем оставаться равнодушными к людям. Помочь друг другу — много ли таких найдется? Недавно в аптеке я наблюдал такой случай. У девочки (на вид ей можно было дать лет шесть-семь) заболела мать. Доктор выписал лекарство, мать дала денег — ровно столько, сколько надо было, и послала в аптеку. А девочка то ли заигралась, то ли по рассеянности, но потеряла десять копеек. Подает рецепт в кассу, а денег не хватает. Она в слезы. Лекарство-то не дают! Собрался народ, сочувствуют, разумеется, но... Одного сочувствия мало. И никому не пришло на ум дать ей эти десять копеек. Понимаешь, кота жалко, косуленка жалко (всем жалко), а девочки не жалко. Что слезы? Высохнут... А сколько таких девочек ежедневно льют слезы — одна оттого, что нечего одеть и обуть, другая оттого, что ее подружке покупают конфеты и мороженое, а ей не могут купить — у матери денег нет, — третья, наконец, оттого, что Маньку возят на машине, а у нее и дешевенького велосипеда детского нет и не предвидится... Да только ли от этого!

11 июня 1972 г.

Макаенка принял Машеров. Разговор у них был долгим и приятным. Прежде всего Машеров поинтересовался новой пьесой — «Таблетку под язык», — она и написана по заказу или по подсказке Машерова, — спросил, почему ставится в Москве, а не здесь. Макаенок будто бы сказал:

— Пьеса готова. А что касается Москвы, то там мне подсказать что-то могут, здесь же я сам подсказываю...

Потом (уже под конец) разговор зашел о «Немане». Машеров будто бы заметил, что журнал благотворно влияет на Макаенка-драматурга, поэтому, мол, об уходе нечего и думать.

Мы, неманцы, довольны, даже несмотря на то, что Машеров разрешил главному, если надо, не появляться в редакции неделями и месяцами.

— Есть в редакции люди, на которых ты можешь положиться?.. Чего еще надо!

25 июня 1972 г.

17—18 июня — поездка-семинар... Маршрут: Минск—Логойск—Плещеницы—Бегомль—Докшицы—озеро Нарочь.

Из Минска до границы с Логойщиной нас сопровождал секретарь Минского райкома партии. На границе — оркестр, самодеятельность, цветы. Дальше — председатель Докшицкого райисполкома.

В Бегомле — остановка. Возложение венков к памятнику воинам и партизанам. Митинг в сквере. Самодеятельность, речи, стихи. Знакомство с местным музеем. И — дальше. Через грибные и ягодные леса.

Начались остановки — на полях, около хлебов. Директор совхоза, а в другом месте — председатель колхоза кратенько (в течение трех-пяти минут) рассказывали о своих хозяйствах, о том, что когда-то лет десять-двенадцать назад) урожай был 4—5 центнеров с гектара, а сейчас 30—35 центнеров с гектара. В чем дело? Очистили поля от камней, стали больше вносить органических и минеральных удобрений и сеять перекрестным способом.

В Докшице остановка. Секретарь райкома, женщина, приглашает в ресторан. Входим — и глазам не верим. Длинный стол, заставленный винами и закусками. Тут было все вплоть до жареных поросят. Нy, разумеется, отведали, то есть выпили и закусили, потом плотно пообедали — все это под тосты за писателей, композиторов (вместе с писателями было человек шесть-семь композиторов), за руководителей района и, наконец, за рядовых тружеников.

Потом осмотр полей (из окон автобусов) и следующая остановка, в парке совхоза «Ситце» — так, кажется, он называется... Народу собралось человек, наверное, двести, а то и все триста. Как и в Бегомле, гости поднялись на площадку (очевидно, танцевальную), уселись полукругом. Опять самодеятельность, речи, стихи.