Генрих IV - Александр Дюма

— Если бы я имел две жизни, — отвечал он, — я охотно отдал бы одну за его святейшество, но у меня только одна, и я должен ее хранить, чтобы быть ему покорным слугой, — и добавлял. — А также и в интересах моих подданных.

Итак, нужно было женить короля или его убить. Надо отдать справедливость папе, он был за женитьбу.

За женитьбу итальянскую или испанскую; за женитьбу тосканскую, например Медичи, были одновременно итальянцы и испанцы.

Король был и оставался довольно бедным. В своей нужде он обращался неоднократно к принцу-банкиру, деспоту Флоренции. Вошло в привычку наших королей протягивать руку через Альпы, и Медичи носили на своем гербе цветы лилии, которыми Людовик XI оплатил свои долги. Но в качестве банкиров Медичи приняли свои предосторожности. Генрих занимал у них под будущие налоги, и они имели во Франции двух агентов, которые собирали налоги непосредственно и от их имени: Гонди и Замет.

Заметьте, что именно у этого последнего скоро умрет Габриель. Умрет у человека герцога Фердинанда, который год спустя выдаст замуж свою племянницу за Генриха IV, вдовца Габриель.

На всякий случай герцог Фердинанд отправил Генриху IV портрет Марии Медичи.

— Вы не боитесь этого портрета? — спрашивали Габриель.

— Нет, — отвечала она, — у меня нет страха перед портретом, у меня страх за казну.

Габриель поддерживало то, что для такого человека, как Генрих IV, — все чувствовали это — подходила только французская королева.

Противником же ее был человек, у которого трудно было добиться сочувствия. Это был Сюлли. Генрих IV не предпринимал ничего без согласия Сюлли. Д'Эстре совершили большую ошибку, настроив против себя злопамятного финансиста.

Сюлли хотел быть начальником артиллерии, а д'Эстре отвоевали этот высокий пост для себя.

Этот великий астролог в делах житейских видел своим расчетливым взглядом, что Габриель не добьется своего, если даже за нее и король.

Что значит король в таких делах?

Он может отдать за нее все свое тело, только не свою руку.

И вдруг не осталось ни су. Сюлли только начал великую реставрацию финансов, которая через десять лет вместо дефицита в 25 миллионов даст превышение бюджета в тридцать. Итальянка была богата. Сюлли, прежде всего финансист, был за итальянку.

Генрих IV всегда имел при себе двух людей, которые пользовались полным его доверием, — Ла Варенн, бывший капеллан, и Замет, бывший сапожник. Оба были весьма странные типы, король об этом знал, но не мог обойтись без них, так же как и без любовниц.

Мы займемся теперь Заметом.

Обрисовав ситуацию, перейдем к драме.

Глава VI

Приехав в Париж, неизвестно почему, вместо того чтобы остановиться у себя, — великие катастрофы хранят свои тайны — Габриель остановилась у Себастьяна Замета. Дом его находился под Бастилией, как раз на том месте, где теперь улица Вишневого сада. Вишневый сад, фруктовый сад наших древних королей, составлял тогда часть сада Замета.

Рассказывая об интимной жизни короля, как мы могли не упомянуть об этом щедром друге? Мы сами теряемся в догадках.

Себастьян Замет, отец маршала королевских войск и епископа Лангра, при Генрихе III был сапожником. Ему единственному удалось удобно обуть изящную ножку его величества. Родился он в Люке. Его веселый характер и флорентийские шутки открыли ему путь к Генриху IV. Он был тем, что в Париже тогда называли «сторонник», некогда в Иерусалиме звали «фарисеем» и что теперь во всех странах зовется «ростовщик».

При подписании свадебного контракта одной из его дочерей растерянный нотариус спросил, как он хотел бы именоваться в этом документе. Замет ответил:

— Поставьте «сеньор семнадцати сотен тысяч экю».

Как мы уже говорили, король его любил, часто ходил к нему ужинать со своими друзьями и любовницами и звал его просто Бастьян.

Габриель, вместо того чтобы остановиться в своем отеле, где ее ждали, остановилась у Себастьяна Замета.

Сюлли сам рассказывает, что, когда он пошел туда повидать ее, она была очень приветлива с ним. Тогда он послал к ней свою жену. Это испортило все. Габриель, желая быть любезной, сказала мадам де Сюлли, что она может рассчитывать на ее дружбу и что Габриель всегда примет ее во время своего утреннего туалета или отхода ко сну.

Эти замашки королевы выбили мадам де Сюлли из колеи. Она вернулась в замок Росни разъяренная, но Сюлли успокоил ее, сказав:

— Не волнуйтесь, моя крошка, дела не зайдут так далеко.

Замет казался очарованным огромной честью, которую оказала ему Габриель. Он приказал подать самый изысканный обед и лично наблюдал за приготовлением блюд, которые, по его наблюдениям, особенно нравились герцогине.

Она причастилась утром, в четверг Святой недели.

Любительница поесть, довольная тем, что исполнила докучную обязанность, Габриель, несмотря на беременность, ела вдоволь. После полудня герцогиня отправилась слушать музыку в церковь Пти-Сент-Антуан. Она двигалась в носилках в сопровождении капитана гвардейцев. Для нее открыли карету, она вошла туда, чтобы не быть в толпе. Ее сопровождала мадемуазель де Гиз, и герцогиня во время службы дала ей прочесть письма из Рима, в которых ее уверяли, что развод короля с Маргаритой решен, а также два письма, полученные в этот день от короля.

Эти письма были, возможно, самыми живыми и страстными изо всех, которые он когда-либо ей писал. Он уверял герцогиню де Бофор, что неустанно погоняет господина де Фресна в Риме все новыми приказами.

Выходя из церкви, она оперлась на руку мадемуазель де Гиз, сказав:

— Не понимаю, что со мной, но мне плохо. — И, поднимаясь в носилки, добавила. — Приходите развлечь меня вечером, прошу вас.

Она приказала доставить себя к Замету, где почувствовала себя лучше и попыталась погулять по саду.

Но посреди прогулки последовал новый приступ, и словно молния промелькнула в ее сознании. Испустив громкий крик, она стала лихорадочно просить, чтобы ее вызволили от Замета и отвезли к ее тетке, мадам де Сурди, в монастырь Сен-Жермен.

«Что мы и вынуждены были сделать, — рассказывал Ла Варенн Сюлли, — потому что она требовала во что бы то ни стало покинуть дом господина Замета».

По приезде к мадам Сурди герцогиня приказала себя раздеть. Она жаловалась на сильную головную боль.

Мадам де Сурди не оказалось на месте, и герцогиня осталась наедине с Ла Варенном. Он всячески старался ей помочь, но за врачом не посылал. За ним послали только тогда, когда приступы стали частыми и устрашающими.

Когда больную раздевали, по телу ее пробежала страшная конвульсия. Как только ей стало легче, герцогиня потребовала перо и чернила, чтобы написать королю. Но следующая конвульсия помешала ей.

Оправившись от нее, герцогиня взяла письмо, только что прибывшее от короля. Это было уже третье письмо с момента их разлуки. Она хотела его прочесть, но третья конвульсия настигла ее, и положение стало ухудшаться.

Прибыл врач, но он заявил, что ничего не может прописать беременной женщине, что природа должна справиться сама.

В пятницу у нее случился выкидыш. Ребенку было четыре месяца. Врач опять ничего не мог сделать. Хотя это и был Ла Ривьер, врач короля. В пятницу вечером она потеряла сознание. К одиннадцати часам она скончалась. Она умирала буквально на глазах у врача. Так сбывались четыре предсказания. Первое, что она будет замужем только один раз. Второе, что она умрет молодой. Третье, что ребенок заставит ее потерять сознание. Четвертое, что человек, которому она полностью доверится, сыграет с ней дурную шутку.

«После ее смерти, — говорит Мёзерей, — она выглядела столь ужасно, лицо так изменилось, что при взгляде на нее охватывал ужас. Ее враги воспользовались случаем, убеждая народ в том, что это дьявол привел ее в такой вид, потому как, добавляли эти же враги, она предалась ему, чтобы одной пользоваться всеми милостями короля, и теперь этот дьявол сломал ей шею».

Дьявол, разумеется!

Почвой для этой сказки было то, что тот самый Ла Ривьер, который спокойно смотрел, как она умирала, неосторожно бросил, выходя:

— Так оставляет Господь!

Впрочем, нечто подобное в то же время рассказывали о Луизе де Бюд, второй жене Генриха Монморанси. Вот что говорит о ней Сюлли в своих мемуарах: «Она находилась, как говорят, в компании, когда ей доложили, что дворянин, красивый, но смуглый и с черными волосами, хочет поговорить с ней о важных вещах. С выражением настороженным и испуганным она приказала передать ему, чтобы он пришел в другой раз. Он ответил, что, если не придет она, он придет за ней. Ей пришлось оставить компанию, и со слезами на глазах она сказала «прощай» своим трем подругам, будто отправлялась на верную смерть. И в самом деле она умерла несколько дней спустя, а лицо и шея ее были страшно искажены. Вот рассказ, — добавляет Сюлли, — трех дам, которым мадам де Монморанси сказала «прощай».