Двенадцатая дочь - Арсений Миронов

Ничего сверхъестественного не произошло. Не было алых молний и электрических искр. Не было голубоватых сполохов смертоносной суры, и огненные змейки злобной энергии отнюдь не мелькали в пыльном воздухе пещеры. Но все почему-то сразу поняли: да. Это и есть Змеиное Жало.

А значит, Плескун сказал правду…

— «Кланяйтесь, дрожащие твари!» — взревел его чудовищный голос, яростно и жарко, как ревнивая медная труба восточного глашатая. — «Кланяйтесь и повинуйтесь, ибо великий Чурила среди нас, и Жало ищет себе пиршества!»

Все смотрели на Зверку, который, онемев, тупо глядел на собственную руку — согнутая в локте, с изогнутыми шипами, отросшими, кажется, прямо из кулака, она и впрямь похожа на толстого черного питона, блестящего в кольчужной чешуе.

В тот же миг — крупный темный клубок разорванных тряпок с неприятным хрустом и шелестом покатился к стене, будто отброшенный горячим ветром. Это было тело поверженного семаргла.

— «Ты проиграл, огненный хищник! Теперь ты будешь служить Сварогу!»

— Никогд-да, — донеслось из темного угла, будто щелканье зубов. Берубой еще жив… Из вороха скомканных доспехов вылезло наружу что-то беловатое, уродливое, похожее на культяпку — однако с металлическими шипами и с толстым черным дулом на конце. — Я верен моему Держателю. Я буду… насмерть.

— «Подчинись мне, гордый семаргл! У тебя нет больше собственной правды. Нет больше хозяина, кроме Сварога. Твой прежний Держатель — мертв».

Наследник Зверко не слушал странных слов, он смотрел на свою руку как зачарованный. А торжествующий голос колдуна все звучал, добивая:

— «Сегодня утром Траяна Держателя задушили в собственной спальне. Бьюсь об заклад, что с недавних пор ты утратил связь со своим хозяином Должно быть, голоса служанок отвечают, что Держатель занят либо отдыхает. Не так ли, семаргл? Ведь это правда!»

Скрюченная ручка семаргла, ощеренная жарким жерлом полызмейки слабо качнулась:

— Это…. слишком голая кривда, Плескун… Никто… не мог… проникнуть в пещеру Траяна. Она… запечатана.

— «Добрый лекарь Болен Дойчин изготовил сладкую заразу. Зараза вошла в пещеру с цветочной пылью. Прекрасные служанки собирали цветы и заболели радостным безумием. Это они погубили своего хозяина — великого Тешилу, последнего из Держателей Татрани».

— Ты послушай, послушай! — Князь Лисей вскочил, дергая одеревеневшего наследника за железный рукав. — Он говорит, что… Стеньку убили!

Зверко услышал. Содрогнулся, сожмурился… Щелк! Блестящие иглы гадючьих зубов с неприятным звуком втянулись внутрь черного перстня — кольцо всосало их с влажным животным хлюпаньем. Наследник тряхнул головой, сорвал с пальца черный каменный нарост.

— Стеньку убили? Кто?!

— «Браво, повелитель! Как хорошо тебе удается искреннее изумление! Ты — одареннейший из лицедеев Востока! Мы в восторге! Не правда ли, друг Йесиль?»

— Йесиль… — промямлил князь Лисей, холодея под пронзительным взглядом колдуна.

— «Согласись, друг мой Йесиль, что даже прославленный греческий актер Колокир должен пасть ниц перед талантом нашего повелителя, восхитительного Чурилы!»

— Заткнись, сука… Сейчас я тебя вырублю, агитатор херов! — негромко произнес Зверко. Блеснул желтым глазом, и тронулся вперед. Ну, кажется, все. Даже Плескун не в силах остановить его.

Но князь Лисей вдруг схватил наследника за колючее плечо:

— Нет, пусть говорит! Кто такой Йесиль? Я чувствую… это очень важно!

— Враги, кругом враги! — вдруг заплакала куча тряпок, роняя полызмейку. Берубой рыдал как раненая собака. — Плескун, Чурила, даже Хамелеон… Они все здесь, рядом! Хозяин, помоги мне! Здесь враги! Всех растерзать… Но я бессилен, бессилен! Запрет на атаку… Служанки, подлые вилы… они поставили мне… запрет на атаку!

— «Ты догадался поздно, жалкий волчонок. Тот, кого принимали за греческого княжича Алексиоса Геурона, — всего лишь мираж! Обманка, лживый зрак, созданный моим одаренным учеником Йесилем Здомахом по прозвищу Хамелеон… Прекрасная работа, Йесиль! Ты — сущий грек в этом нелепом доспехе! А что за царственный взгляд! Отлично сработано…»

Странная улыбка мелькнула по лицу Вещего Лисея. Или показалось?

Внезапно заговорил тот, кто все время молчал:

— Высокий князь Геурон!!! Почему он… почему этот варварский чародей так смотрит на тебя? Что он говорит?

Ага. Странно звучит греческая речь в этом кошмарном подвале. Это прозвенел наконец голос обезумевшего десятника Неро. Все это время десятник сидел неподвижно, будто превратившись в глыбу промороженного железа: костяной рез в остановившейся руке… берестяные свитки рассыпались с колен, падают на каменный пол… И вдруг десятник задрожал — факел в его руке заплясал, разбрызгивая капли горящей смолы.

— Молчите, Неро… Молчите, любезный… — зашипел Вещий Лисей, процеживая сквозь зубы маслянистые греческие слова. — Не хватало еще, чтобы…

Князь не договорил. Плескун… Голос Плескуна зазвучал по-гречески!

— «Ты помнишь, десятник Неро, как настоящий Алексиос Геурон пропал во время мохлютского ночного разбоя? А через три дня вернулся другим человеком? Знай же: мы подменили вашего князя. Настоящий Геурон по-прежнему в плену у мохлютое, в непроходимых болотах Колодной Тмуголяди — лежит в землянке, опоенный сладким грибным соком…»

— Князь! Он знает наш язык! — закричал десятник Неро, вскакивая с места. — Откуда этот варвар знает мое имя?!

— Спокойно, — криво улыбается Вещий Лисей и только головой качает. — Спокойно, любезный десятник Неро… Все будет хорошо… Вы только послушайте, какая прелесть! Какая чудесная ложь!

— Не верю! — вдруг закричала рваная тень в углу; завертелась и вздыбилась, как гневное завихрение пыли. — Хозяин! Ответь мне! Я знаю, ты жив!

— «Твой Держатель мертв, семаргл Берубой. Подчинись мне. Или — умри».

— Ты ничего не доказал, старый хитрец! Я… не верю!

Теперь все видят, как из тряпичной шелухи, из распавшейся волшебной чешуи выползает, медленно поднимаясь с колен, маленький темный человечек — узкобедрый и широкоплечий, тонкая гибкая кость. Зеленый огонь в глазах, белые клыки под дрожащей верхней губой. Хрупкий и ранимый юноша — никак не старше двадцати лет. Вот он, осиротевший огненный щенок.

— Хозяин! Забери меня к себе!!!

Приглушенный хлопок — и желтая муть зыбких отсветов стекает по каменным стенам. Медленно оседает, разваливается в клочья разрозненная волшебная одежда, потемневшая от кровавого пота. И падает, громыхая по камням, черно-зеленая заиндевевшая полызмейка — страшное заветное тысячелетнее оружие татраньских семарглов.

В ту же секунду наследник Зверко молча подскакивает и коротким ударом ноги сворачивает набок старую голову Плескуна. Захлебываясь, колдун дергается два или три раза — и затихает, повисая на судорожно вытянутой руке охранника Кожана. Кровь неспешно стекает по бороде. Слышно, как в ужасе трещит и корчится пламя на прогоревшей лучине.

Наследник Зверко, распрямившись, оборачивает охристое от пыли лицо:

— Опасный гномик. Кажется, он выиграл дуэль вчистую.

И добавляет секунд через десять:

— Жаль Берубоя.

5 °CПОСОБОВ ПРОГНАТЬ ВОЗЛЮБЛЕННУЮ

(дневник Мстислава-сволочи)

И скоморох ину пору плачет.

There must be

Fifty ways to live your lover.

Картина была еще та. Запахи летней ночи ломились в горницу через разбитое окно. Тончайшая занавесочка осторожно клубилась в воздухе, и сквозь легкую ткань влюбленные звезды заливали мягкий интерьер спальни насыщенными сполохами, похожими на отсветы голубовато-розовой неоновой рекламы. Молодой красавец соловей, облаченный в малиновый смокинг, сидел прямо на подоконнике и, честно надрывая луженое дорогими ликерами горло, тщательно выводил росо en poco acileante сладостную тему разделенной любви из рок-оперы «Руслан и Людмила». Юные лиловатые бабочки, трепеща крыльцами, успешно заигрывали с пламенем масляной плошки. Метанка лежала на животе, сладко вытянув гибкое тельце поперек кровати, и побалтывала в воздухе стройными белыми ножками. Черное платьице ее, промокшее под давешним дождиком, теперь подсыхало, туго стягивая молодую грудь и розовую попку. Дождь давно закончился, перед окном стояли черно-зеленые листья в крупных хрусталиках росы. Два влюбленных жучка, не обращая внимания на окружающий мир, самозабвенно жучились на теплом подоконнике — в глубокой тишине, изредка возникавшей меж трелями соловья, слышалось нежное и сочное потрескивание. Горькие слезинки в малахитовых глазах обманутой девочки давно высохли, а золотистые колючки волос присмирели и улеглись, увязанные за плечами в тугой сладко пахучий сноп сонного звонкого золота В камине сдержанно перемигивались жарко-оранжевые угольки. В тонкой ручке моя прекрасная пленница едва удерживала тяжелый бокал с пьяным липовым медом — все чаще, прикрывая счастливый взгляд дрожащими ресницами, она приникала к нему мягкими жаждущими губами. Я был рядом с ней: вот уже третий час мы лежали рядышком и… играли в шахматы.