На фига попу гармонь... - Валерий Кормилицын

– Дышите в окно, – распорядился следователь, приго-тавливая пинцет, лупу и целлофановый пакетик.

«Эх-ма! – взгрустнул он. – Среди деревенских ку-рильщиков душегубов нет… Экспертиза показала, что около трупа курил кто-то другой… А может, курил сам труп? – стал размышлять следователь. – Да нет, ведь он был без головы, – опроверг себя. – Конечно, запутанная история… но тем интереснее будет распутать клубок преступления и изобличить убийцу».

– Докурил? – взял он бычок пинцетом и стал разглядывать его в лупу. – Кури следующую, – кивнул подозреваемому.

Тот радостно уцепил из пачки сигарету, по привычке сперев еще две.

«Никаких подозрительных следов, – аккуратно положил окурок в пакетик прокурорский работник. – Надо побольше следственных улик отобрать у подозреваемого, а то половину в криминалистической лаборатории потеряют, половину сами докурят», – заставил бомжару закурить третью… четвертую… пятую… десятую…

– Как зовут?

– Хот-та-а-абыч, – плавающим голосом ответил под-следственный.

– Имя как, спрашиваю?

– Хот-та-а-абыч, – скосил глаза к носу и стал ловить глюки бомж.

– Барабас! – взвизгнул следователь. – Этого уведи и давай другого…

– Закуривай! – велел тому.

Дурачок поначалу обрадовался…

– Колись! Ты американский шпион? – после выкуренной пачки спросил у подследственного.

– Да-а-а-а!

– Митяя тоже ты замочил?

– Да-а-а-а! – согласно закивал головой Шапка-Ушанка.

– В глаза гляди! – как в кино, попытался рыкнуть следователь. – В глаза, говорю! – навел настольную лампу и пугливо пискнул, потому что мокрушник глядел на него белками глаз, а голова двигалась из стороны в сторону, как у кобры. – Барабас! – заверещал прокурорский работник. – Увести его, – велел вбежавшему участковому.

Тот, подняв с табурета потенциального мокрушника, потряс, чтоб привести в чувство, глянул в лицо и со словами: «Куда буркулы дел?» съездил кулаком по маковке. Опять глянул – зрачки были на месте. Удовлетворенно потер руки и потащил приходящего в себя ханыгу в камеру.

* * *

Вечером в Шалопутовку примчался БМВ с тремя бандитскими рожами и одной рожицей.

Не мудрствуя лукаво на постой решили определиться к самому Кошмарову. Когда накачали бывшему «преду» несколько бочек воды, он, чертыхаясь в душе и переживая за молодую жену, пустил их в дом, нацепив улыбку «номер два» (встреча вонючих козлов).

Не успев расположиться, гангстеры принялись глушить водку, а Кошмаров решил позвонить бывшему секретарю парткома по внутреннему телефону, который связывал несколько домов и учреждений.

Подняв трубку, Пшенин услышал вроде бы и знакомый, но странный, словно из трехлитровой банки, голос:

– Отда-а-й золото-о па-а-ртии-и!.. – и тут же в трубке раздались гудки.

«Что такое? В чем дело? – запаниковал он и спрятал золотые часы с дарственной надписью: «От тарасовского обкома КПСС» под половицу.

Не успела улечься гоблиновская пыль, как из ее недр вынырнули покачивающиеся, стройные ряды шалопутовских алкашей, обсуждавших новых своих товарищей.

«Слабаки! – было общее мнение. – Попадали… всю компанию развалили».

Слушавший дедовы частушки Джинн, заметив через щели забора небритую, благоухающую чем-то тошнотным веселую кавалькаду, с удивлением отметил, что никто больше не трясся и не дергался.

– Они победили болезнь Паркинсона!.. – потрясенно произнес он, обращаясь к четвероногому приятелю.

Тот ловко запрыгнул на пенек и выглянул из-за забора.

– Ва-а-у-у! – поразился Джонни.

– К завтрему опять захворают, ети их в колено мать, – поняв, о чем речь, высказал свою точку зрения дед Пашка, с чувством распахнув меха гармони.

Никто из них не обратил внимания на стоявшую за стволом дерева высокую, запахнутую в брезентовую плащ-палатку фигуру с длинным пучком темных волос, свисающих с макушки за ухо.

Маленькие черные глазки злобно глядели из-под нависших надбровных дуг на музицирующего деда Пашку.

«Если бы не те двое!..» – зловеще подумала фигура, удаляясь от дедовой избы. Открыв дверь побеленной украинской хаты с соломенной крышей, неизвестный юркнул в темноту сеней, задев широкими полами плаща таз, который загремел, упав на пол.

«У-у-х! Как мне жутко! – подумал человек в плаще, раскрыв еще одну дверь и проходя в комнату. – Как же я ненавижу этих гармонистов… Как ненавижу… – достал бутыль с горилкой и сало. – Играют и играют, игра-а-ют и игра-а-ют», – схватив нож, развалил надвое наглющего таракана. Блаженно вздохнул и пошинковал его на мелкие дольки. «Как это приятно», – смахнул ладонью изрубленную жертву на пол и этим же ножом отрезал себе ломоть сала, плеснув затем в стакан горилки. «Ну-у! Пусть у москалей чешется!» – залпом осушил стакан, замер, через минуту ожил и проглотил половину ломтя, вытерев жирные пальцы о пучок волос на бритой башке, пожалев пачкать месяц назад стиранный рушничок. Откинувшись спиной на стену с клочками обоев, продекламировал:

– Бедному-у зайчику… тр-р-амвайчиком перерезало но-о-ж-ж-ки… Нет! Не смо-о-жет скакать по дорожке-е, – забалдел человек в плаще, с интересом наблюдая, как в углу над головой забилась в паутине муха.

«Давай, давай, где ты, душегу-у-б? – мысленно стал звать паука. – А вот и он!» – сердце радостно застучало.

– Муха криком кричит, надрывается, а злодей стоит, ухмыляется-а, – поднялся и чиркнул спичкой, спалив и злодея, и жертву.

«Я – круче!» – вновь уселся на лавку и выпил еще стакан горилки, забубнив под нос:

– А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли, – задремал он, подумав, что эти лисички, ясное дело, москалихи, сестры Ивановы. И зажгли они ридно украинско сине море, потому что Крым не их, и, чтоб, значит, ни себе и ни людям… – уснул человек в плаще, и ему приснился круглый стол, за которым сидели люди и яростно спорили…

– Я – против! – высказался Явлинский, но его никто не слушал.

Слово взял представитель РНЕ[5] и сказал:

– Ясно как белый день, что фамилия этих сестер вовсе не Ивановы, а госпожи Лисицман! Эти евреи все разграбили, так еще и море решили сжечь… Бей жидов, спасай Россию!..

– А я против! – попытался встрять Явлинский, но его перебил полковник НКВД в зеленой гимнастерке под горло, с перекрещенными на груди кожаными ремнями:

– Вз-з-д-ор-р! После работы с лисицами они сделали заявление, что являются выдрами и работают на американскую, английскую и немецкую разведки… Вот по заданию своих шефов они и зажгли наше родное, советское, синее море… Смерть шпионам!

– А я против!.. – хотел взять слово Явлинский, но его опередил Михаил Сергеевич Горбачев.

– Даду-даду-даду интервью… и скажу вам о лисичках. Это наши застрельщики… Зажгли прожектор перестройки, и воссияло синее море, до самого Индийского океана, и Америка дала нам десять миллиардов долларов кредита…

– А я против!..

– Какой к черту кредит! – возмутился Жириновский. – Эти лисички – не лисички, а соколы Жириновского… Они помочили свои лапы, то есть крылья… то есть хвосты, в синем море, а теперь помочатся в Индийском океане. Плевать они на всех хотели!

– А я против!..

– Море они не сжигали, – перебил Явлинского Чубайс, – а хотели приватизировать, но коммуняки не дали им это сделать и сами подожгли синее море, свалив все на демократов… Но я отключу рубильник и погашу не только море, но и все города и села… Вообще ничего светить не будет… даже прожектор перестройки… Потому что за все надо платить… С вас десять миллиардов, Михаил Сергеевич. Утром деньги – вечером стулья!..

– Я против! – получил наконец слово Явлинский, но забыл, чего хотел сказать. – Ах, да! Лисички выполняли программу «Сто дней», но не уложились в сроки… на десятый год море и загорелось… Господа! Покупайте яблоки!..

«Ух! – и приснится же кошмар», – подскочил с лавки человек в плаще.

– Я проти-и-в, я проти-и-в, – передразнил кое-кого. – Во всем виноваты гармонисты! – не раздеваясь, плюхнулся на мятую постель и тут же захрапел, на этот раз без сновидений.

* * *

Жена дядьки Кузьмы, тетка Клавдия, весь день прождала своего суженого, но он все не приходил.

Давно уже притопали из лесу его собутыльники, а благоверного все не наблюдалось, и вдруг, выйдя на улицу, она увидела, что супруг – с гармонью за одним плечом, с барабаном за другим – хлопает кнутом и гонит стадо.

«Допилси-и! До белой горячки… За коровами уже гоняется», – шмыгнула в дом и кинулась к альбому с фотографиями. «Ну и рожа у него на всех снимках, – подумала она. – Только маньяков пугать!.. А вот, вроде бы, и ничего, – рассматривала карточку мужа в семилетнем возрасте за школьной партой. – Пока перемена не началась, трезвый еще», – положила фотку за пазуху и направилась к ворожее, чтоб та отвела мужа от водки.

«Городские мужики рядом с винным магазином пройти не могут – враз блюют», – вспомнила она слова местной кол-дуньи. Правда, наглядного примера не было, потому как из деревенских никто лечиться не желал.