К.И.С. - Александр Уралов

— Вот так и кончилась эта история. Очнулся я уже здесь.

Лина молчала, потом спрыгнула с коня, и я вдруг с удивлением понял, что кони давно уже стоят смирно у огромного валуна, невесть каким образом оказавшегося в степи и возвышавшегося над морем трав. Странная вещь — воспоминания… Только что я был там, в казематах и вновь учащенно билось сердце, и вновь обжигал страх, и вновь пытали….

Я встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и соскочил с коня. Лина поднялась по пологому склону огромной глыбы и села на самой вершине, плотно охватив руками колени. Я тихо подошел к ней и, видя, что она задумалась, присел рядом, глядя на то, как из душистого царства степной Флоры изредка показываются спины и седла.

Тишина….

Я стал разглядывать браслет Лины и никак не мог понять, движутся ли его гравированные узоры или это блики солнца вводят меня в заблуждение. Воззрившись на странный браслет, я не заметил, что Лина давно уже серьезно и без улыбки смотрит на меня. Я смутился, и мне сразу стало жарко.

… тихо-тихо сказала мне в телефонную трубку бывшая моя девушка: «У него же бывают командировки». «У кого, у мужа?» «Да. И вообще, я никуда не делась, я же здесь…» А потом разговор, сумбурный, горячий, сумасшедший. И порыв — выскочить из дома, ловить машину, лететь к Ней… и тихое: «Ну, пока, я слышу, как он открывает дверь…» «Кто? Подожди!..» И короткие гудки, оборвавшие меня на полуслове… и нельзя больше звонить, и можно жить, ведь можно, правда? — только не подходите ко мне сейчас, не говорите мне ничего…

Вот ведь загадка, что это я, как красная девица зарделся?.. Да, в конце-то концов, будь мужчиной, рыцарь! Я поднял глаза и… засмотрелся, засмотрелся, так и утонул, глядя в колдовские очи.

— Глаза у тебя странные, — окончательно смутившись, проговорил, наконец, я.

— Почему?

— Голубые, а когда сердишься — зеленые, как изумруд.

Лина засмеялась и, запрокинув голову, стала смотреть в небо. Затем вскочила и, легко сбежав по валуну, поймала за повод своего коня, Я поспешил за ней. Раскинув руки и привстав на стременах, Лина весело крикнула:

— Эй, рыцарь! Это потому, что я — ведьма!

— Вот как? — пропыхтел я, пытаясь справиться со стременем, запутавшимся в жестких стеблях. — Кремом Азазелло пользуетесь, по ночам лягушек в котле варите или как?

Лина глядела на меня и улыбалась, а потом вкрадчиво спросила:

— Не боишься ведьмы, рыцарь?

— Ну вот еще, — храбро заявил я, лукавя, ох, лукавя душой! — Подумаешь, нечистая сила какая… мы с Кисом в Замке видели нескольких ведьм-зомби — вот где круто было! И вообще, не зли меня, дочка, я скор на расправу и даже колдуньи не боюсь.

И даже такой могучей Гингемы, как ты.

— Что-что? — насмешливо прищурилась Лина. А затем она как-то ехидно улыбнулась и вкрадчиво произнесла. — Сомневаешься, да? Хочешь, я тебе ослиный хвост наколдую?

— Э нет, так дело не пойдет! — небрежно парировал я. — Ты уж лучше мне орлиные крылья…

— Нет уж, говори прямо, не веришь? — завелась юная ворожея и, честное слово, я понял, что запросто могу обрести хвост!

— Верю, верю, зайчик, только успокойся. О господи, с этими девицами… да успокойся ты, ведьма, пионерка ретивая! Согрешишь тут с вами; всё-то у вас колдовство, да магия, чихнуть лишний раз боишься, чтобы куда-нибудь не занесло ненароком!

Моя спасительная болтовня немного успокоила девушку. Она презрительно фыркнула и, отвернувшись от меня, стала сердито перебирать спутанные пряди конской гривы. Я смотрел на завитки белокурых локонов, нежное розовое ухо и стройную загорелую шею. Смотрел и не мог оторвать глаз. Чем-то неуловимым, неуместным сейчас, ненужным, но всё-таки ясно чувствовавшимся, Лина походила на ту, оставшуюся где-то далеко…

Но, пусть и далеко, она была, была она! — и я внезапно вспомнил её губы на своих губах и где-то на пределе слышимости прозвучал её нежный вздох…

…капли шампанского стекают по её плечу. «Ты же меня облил! Холодное!…» Я пытаюсь целовать её в мокрую шею, но она смеётся и уворачивается и потом, много позже, проводив её домой, я хочу бросить наволочку в корзину для белья и внезапно сажусь на край ванны и подношу наволочку к лицу — ещё чувствуется запах высохшего шампанского и её волос, и её кожи…

Долгая пауза… Медленно покраснела щека, загорелось ухо… Лина сидела уже не так свободно, и посадка ее стала напряженной и скованной.

— Ну, перестань глазеть, что уставился? — тихо сказала она, стараясь, видимо, придать голосу суровость и естественность, но всё равно получилось по-детски жалобно.

— Нравится, вот и смотрю, — сказал я, стараясь сделать это беззаботно, но получилось до ужаса развязно и пошло.

Лина резко повернулась ко мне и грозно произнесла; краснея еще больше:

— Что ты сказал, смертный?

Я попытался свести все к шутке, но внезапно взгляд её стал острым и напряженным. Бирюзовый поток подхватил меня, и я растворился в нём. Растворился весь, без остатка!

… смятые простыни, упавшая с сервировочного столика бутылка, музыка оглушительно орёт… чёрт, столько выпить! «Ещё, ещё!» Она прикусывает мою губу, и я чувствую привкус крови… телефон… «Не бери!»… запах её шеи… тишина… «Ты же только-только замуж вышла» — сонно говорю я охрипшим голосом. «Вышла — соглашается она и улыбается сквозь слёзы, — Ты бы знал, как я разрываюсь»… «Знаем мы, как вы разрываетесь, так-то и мы разрываемся»… Она улыбается в ответ и я чувствую, как её ресницы щекочут мне щеку….

Лина выпрямилась в седле, и взгляд ее ожёг, полоснул меня по лицу. Всё ещё оглушенный я попытался схватить её за руку и бессвязно пробормотал:

— Оленька, ну чего ты….

Губы мои онемели и по спине поползли струйки пота. Что, что, что? ЧТО я только что сказал?

Чеканным, ледяным тоном, не сводя с меня прищуренных зеленых глаз, Лина произнесла:

— Ты слишком самоуверен, рыцарь. Ты мне АБСОЛЮТНО безразличен. Ты… ты, — голос ее дрогнул, и она хлестнула своего коня. Всхрапнув, он встал на дыбы, дико заржал и бешено прыгнул вверх. В несколько мгновений скакун набрал высоту, звеня подковами о прозрачное золото лучей заходящего солнца и понесся в неистовой скачке навстречу темнеющему краю неба. Вон уже лишь точка видна вдали…

А вот и она пропала.

Я возвращался назад в жару стыда. Я размахивал руками, стонал от неловкости и произносил покаянные речи, переживая наш разговор еще и еще раз, и находя хорошие, убедительные слова… Но, поздно, поздно, поздно! Иногда изнутри вдруг поднималась ядовитая желчь — девчонка, дурёха, да как ты смеешь лезть в мою душу и рыться там! Но через мгновение мне было уже глубоко наплевать на то, что она вывернула меня всего наизнанку и увидела всё то, что накопилось в моей дурацкой жизни… Мне просто хотелось видеть её, говорить с ней, держать в своей руке её теплую нежную ладошку.