Колдун и Сыскарь - Алексей Евтушенко

— Пять минут, не больше, — предупредила она. — И учтите, что разговаривать ему нельзя категорически.

Друг Лобан с горлом, похожим на толстый белый кокон, лежал один в палате на двоих и моргал в потолок. Тонкий прозрачный шланг тянулся к его правой руке от капельницы с физраствором. Услышав, что дверь отворилась, Иван скосил глаза и, увидев Сыскаря, улыбнулся и поднял левую руку в знак приветствия.

Андрей подошёл и сел на стул рядом с койкой.

— Живой, — удовлетворённо отметил он. — Только не говори ничего, о-кей? Нельзя тебе разговаривать. Категорически. Наконец-то на собственном опыте сможешь убедиться, действительно ли молчание — золото или врут люди.

Иван опять улыбнулся. Его карие глаза смотрели довольно бодро, но Сыскарю показалось, что он уловил во взгляде друга то ли какую-то глубоко затаённую печаль, то ли грустную мысль, которую трудно высказать. И не только потому, что нельзя говорить.

— Фигня, Лобан, — нарочито весело подмигнул он и пожал Ивану бицепс. — Всё будет в норме. Я разговаривал с врачом, который тебя залатал. По-моему, лепила умелый и опытный, нам повезло. Говорит, что через два дня я спокойно и без риска смогу отвезти тебя в Москву. Ну а там, сам понимаешь…

Он нёс ещё что-то о классных московских врачах, о том, что рана, в сущности, пустяковая, хоть и эффектная, вспоминал зачем-то, как туго им обоим пришлось, когда девять лет назад их БТР подорвался на фугасе и слетел с горной дороги… Наконец, сообразив, что болтает неестественно много и не по делу, умолк, вздохнул и сказал:

— Кормёжка здесь наверняка гнусная. Но ты не беспокойся, нормальный хавчик я тебе обеспечу. Только с доктором проконсультируюсь, что тебе сейчас можно, а что нельзя.

Иван снова улыбнулся и показал рукой, как будто что-то пишет.

— Ага, понял, — обрадовался Сыскарь. — Сейчас.

Он достал из кармана рабочий блокнот и ручку.

— Левой-то сможешь?

Иван утвердительно закрыл и открыл глаза.

Андрей держал блокнот так, чтобы Ивану было удобно, и тот левой рукой слегка коряво, но вполне читаемо вывел на чистом листке два слова.

«Береги Свету».

— Само собой… — пробормотал Сыскарь, затем вскинул на друга тревожно-возмущённый взгляд серых глаз. — Ты что это? Что за мысли, Лобан? Мы же договорились, помнишь? Нет уж, давай, выздоравливай, и мы продолжим осаду. Чтобы всё по-честному и победил достойнейший. Обещаю, ни шага без тебя в этом направлении не сделаю! Блин, даже не ожидал от тебя такого пессимизма. Подумаешь, волк слегка потрепал. Так ведь зашили же! Заживёт всё до свадьбы, я уверен. Мне вообще кажется, что Светлана тебя выберет. И правильно сделает, между прочим. Я для неё слишком шебутной и непредсказуемой. Опять же, выпить люблю…

Он прервался — Иван опять показал рукой, что хочет что-то написать.

На этот раз на листке появилось три слова.

«Это не волк», — прочитал Сыскарь.

Но ничего сказать по данному поводу не успел. Да, наверное, и не смог бы толком ничего сказать — слишком был ошарашен. К тому же как раз вошла медсестра и самым безжалостным образом выгнала его из палаты, заявив, что отпущенные пять минут давно прошли и чтобы раньше вечера, а лучше всего завтрашнего утра, он и не вздумал пытаться увидеть раненого, первейшее лекарство для которого на данном этапе — полный и безусловный покой.

В открытое окно кроссовера задувал прохладный весенний ветерок. Смешиваясь с сигаретным дымом, он прямо в салоне творил восхитительно парадоксальный микс из запахов травы, цветов и леса пополам с табаком.

Сожалеть о том, что опять начал курить, Сыскарю не хотелось. Он уже неоднократно переживал по данному поводу — надоело. Когда-нибудь он обязательно бросит, это несомненно, но, значит, вот именно теперь — не судьба. Слишком много стрессов. А сигарета, как ни крути, помогает. Нет, понятно, что эта помощь — большей частью самообман. Но почему бы и не обмануть себя слегка, если от этого становится легче? Обманываем же мы друзей и близких, не желая сообщать им правду, которая, как известно, чаще всего довольно жестока и неприятна.

Да, правда, чтоб ей. На сегодня правда состоит в том, что их с напарником миссия под условным названием «Лёгкая прогулка в соседнюю область» превратилась в одну сплошную кучу проблем. Это ж надо было так учудить — влюбиться обоим в одну девушку! Выполнили, называется, пожелание клиента на свою голову. А потом ещё и взялись за работёнку, которую и провалили с великолепным треском, нанеся при этом серьёзный ущерб собственному здоровью и репутации. Потому что порванное хищным зверем горло — это, признаемся, не побоимся, — ущерб здоровью весьма серьёзный. Что же касается репутации, то и вовсе со стыда хоть под землю провались. Особенно больно чувствуется профессиональная, скажем так, неудача здесь, в деревне, где все друг друга знают и обсуждают каждый твой шаг. Он чуть ли не кожей ощущал всякую сплетню, любой шепоток и хохоток, гуляющий сегодня по Кержачам в связи с ночными событиями.

«Привет, сосед! Слыхал, как московские ночью на ферме Сашкиной обо…лись? Волк телёнка чуть не на их глазах зарезал и ушёл. Хорошо, ещё сами живы, хоть один и в больнице. Дай бог, чтоб выздоровел. А и то — здесь тебе не Москва, парень, ухо надо востро держать!»

Б-блин с чебурашкой…

И ведь опять — правда, вот что обидно. Горькая, как недоспелая рябина. Сами виноваты. О каком профессионализме можно говорить, если из шести произведённых выстрелов (четыре раза стрелял он и дважды Лобан) ни один не достиг цели? Слегка попорченная шкура не считается. Но что хуже всего — эти разговоры наверняка услышит она, Светлана. И что подумает о двух залётных молодых красавцах-сыщиках из Москвы? Пижоны и недоучки. Кроме столичных понтов, ничего за душой. Эка невидаль — девушку отыскали, которая опостылевшего любовника бросила и уехала из города в деревню. А как дошло до серьёзного мужского дела, где оказались? Гусары, молчать.

Сыскарь аж зубами заскрипел от накатившей, подобно тяжёлой и вязкой волне, досады. Проигрывать он не любил. Наверное, потому, что проигрывал редко. А также в силу характера. Он мог быть и был каким угодно шалопутом и раззвиздяем в обычной жизни, в отношениях с женщинами и друзьями, но, когда дело касалось выполнения взятых на себя профессиональных обязательств, шёл до конца и отступал лишь в тех случаях, когда обстоятельства были сильнее его и по-настоящему непреодолимы. Именно из-за этого свойства характера ему и пришлось уйти из органов правопорядка. Ментовско-полицейское начальство не любит тех, кто слишком упрям, слишком глубоко копает да ещё при этом держит себя слишком независимо. Сразу три «слишком» — это слишком. Извините за каламбур. Всякий сверчок знай свой шесток. А с теми, кто больно умный и жаждет — хе-хе — справедливости и равноправия для всех, мы расстанемся. Быстро и безболезненно. Для органов безболезненно, разумеется.