Огненный всадник - Михаил Голденков

— Но все же лучше, чем в нашей Орше, — буркнул в ответ Кмитич.

— А что так? — полюбопытствовал Боноллиус, повернув свою необычную шляпу, украшенную страусиными перьями — ее мягкие широкие полы были загнуты так, что придавали шляпе треугольную форму. Когда Боноллиус поворачивался к Кмитичу, то черные перья постоянно задевали нос воеводы. Из пасти глиняного черта трубки инженера валил душистый табачный дым. Кмитич, никогда не жаловавший курева, сморщившись, отстранился, но любезно ответил:

— Два пожара у нас было, пан инженер. Башни вообще все обвалились. В этом году и в прошлом горело. Город осады точно не выдержит. Смоленск по сравнению с нами хорош.

— Не все так хорошо, пан Кмитич, — хмурил брови воевода, похоже, большой ворчун и пессимист. — Большой вал, или Королевская крепость, весь уничтожен и требует громадного исправления, даже на Королевском дворе, на Вознесенской улице, сгнили въездные ворота, и двор не имеет уже никакой ограды. Постройки стоят без дверей, без окон, без печей. Стоят две дымовые трубы, да и те полуразбиты! Нет, пане, решительно все опустошено! Я бы ни за что не согласился на эту поставу, если бы знал, что все так крайне запущено. Я уже отписал рапорт гетману, чтобы разобрался с этими панами, я имею в виду Вяжевича, Корфа да интригана Храповицкого. Устроили здесь панибратский пикничок, мерзавцы! Не думают о безопасности города совсем! Эта пограничная крепость, я вам скажу, в течение почти двадцати лет оставалась без всякого досмотра. Оба вала, или иначе пролома, совершенно срыты, стена во многих местах до земли в трещинах столь великих, что через некоторые жавнер, если он не толстяк в кружевах и в шляпе, как у меня, может свободно пролезть. Это жах! Два участка стены забиты глиной, залеплены грязью и сверху выбелены… Это же халтура высшей степени!

— Так, — грустно качал шапкой с ястребиными перьями Кмитич, — безобразие!

Оптимизм Кмитича по качеству фортеции начинал постепенно убывать.

— Но давайте ближе к делу, пан Филипп, — Кмитич пощурился на яркое солнце, — я же артиллерист и послан к вам как специалист в этой области. Нужно стену пушками укреплять. Показывайте, что за пушки и в каком они таком состоянии.

— Так, — Обухович внимательно взглянул на Самуэля. Глаза у воеводы были белесые, словно выцветшие от горьких дум о фортеции Смоленска, — а вы где учились артиллерийскому делу?

— В Нидерландах трошки, потом в Риге, пане. Прошел полковую школу на манер созданных Людовиком в тридцатом году.

— Значит, шведский язык знаете, раз в Риге учились! — приподнял черную бровь Боноллиус. — Мой дед по отцу швед, и я чуть-чуть знаю шведский.

— Ну! — ухмыльнулся Кмитич. — В Риге едва ли шведскую речь услышишь, а вот немцев там полно. Немецкий я намного лучше шведского поэтому и выучил. И даже чуть-чуть латышский. Он легкий, между прочим, легче немецкого. А много ли у вас для пушек пороху? — резко уклонился от темы своего обучения Кмитич.

Не любил он распространяться о подробностях своей учебы в Риге на офицера артиллерии, ибо полный курс, на который его устроил знаменитейший соотечественник Казимир Семенович, чисто по знакомству, хорунжий, к величайшему своему стыду, не окончил и официального документа не получил, коий и подделал в Вильне. Однако этот некрасивый поступок обусловили события, которые Кмитич мог назвать благородными. За три недели до окончания учебы в Риге, уже после прохождения школы у Семеновича в Амстердаме (именно там в большей степени Кмитич и освоил шведский вместе с голландским), он вынужден был покинуть Шведское королевство из-за дуэли. Причиной дуэли был поединок с одним нахальным рижским летгаллом Юрием Стрисом. Кмитич жил на улице Торганю — Купеческой — вместе с псковскими купцами, с которыми сдружился. С двумя молодыми парнями он часто вечерами засиживался в тавернах, знакомился с веселыми немецкими или латышскими девушками, болтал со шведскими и английскими моряками. Псковитяне крайне не любили, когда их путали с московитянами, подчеркивая, что они, чистокровные русские, братья литвинов и русин Киева, ничего общего с монгольско-татарской Московией не имеют кроме того, что их Псков был в свое время захвачен вместе с Новгородом алчными московитами.

— Ни языка, ни религии общей у нас с Москвой нет! — говорил Кмитичу его новый псковский друг Иван Борецкий.

— Вот мы все отметили 1651 год от Рождества Христова, а они отмечали в сентябре 7159-й год, если не ошибаюсь.

— Ого! — удивлялся Кмитич. — Это от сотворения мира, что ли?

— Так если бы! — хлопал ладонью по столу таверны Иван. — И я так думал! Ан, нет! Оказывается, это дата какой-то победы над китайцами, как мне сказал один московит!

— А при чем тут китайцы? Что, Москва существовала уже семь тысяч лет назад на китайской границе? Ха! Чудеса! — смеялся Кмитич и говорил: — Врал твой московит. И, наверное, мало было у них побед, если помнят какую-то победу аж семь тысяч лет! — хмельной Кмитич просто зашелся от хохота.

— Сам удивляюсь, — Иван лишь слегка улыбался, — значит, они гунны или монголы, воевавшие с Китаем. Так что не надо путать нас, великороссов, с московитами! Зря мы в свое время с вами не объединились. Хотели же!

— Надо было, — кивал Кмитич, — зря.

— В том вы, литвины, виноваты. Долго думали слишком!..

— Разве?

— Вот те крест!..

Однако Стрис, как и все жители Инфлянтов, после кровавой Ливонской войны крайне негативно относящийся к московитам, явно не слышал рассказа Ивана Борецкого и не разбирался в тонкостях русской истории. Для него торговцы из Пскова были такими же московитами, как и все жители Московского государства. Однажды Стрис вломился в дома этих русских купцов, словно разбойник, и учинил проверку их имущества и частичную конфискацию. Кмитич в тот момент развлекался с рижской девушкой Мартой на своей кровати и все слышал. Он быстро оделся, вышел, подошел к Стрису и на не так чтобы очень хорошем немецком высказался ему прямо в лицо:

— Легко быть смелым, имея за спиной вооруженных солдат, и врываться, как бандит!

Стрис что-то бросил в ответ, что-то дерзкое и непонятное. Кмитич выхватил саблю и знаками показал, что готов биться с обидчиком.

— Satisfaktion? Würden Sie…[3] — ответил Стрис, надменно взглянув на молодого литвина.

Решено было биться на шпагах, шесть на шесть человек (Борецкий также изъявил желание сражаться) в полдень следующего дня. Шпага являлась единственным холодным оружием, которое Кмитич не особо уважал и которым не так мастерски владел, как саблей. Но молодость, напор и злость на хозяина русского подворья затмили все сомнения. Увы, сатисфакции не состоялось. Неизвестно как, но рижский патруль застал всю компанию именно в момент самого начала дуэли. Пришлось разбегаться во все стороны. Стриса, впрочем, схватили — он единственный остался на месте. В Швеции с дуэлями было всегда очень строго. Вот и в тот раз: Стрису «светила» тюремная камера либо огромный штраф. Аналогично Кмитичу. Но оршанец, не будучи уверенным, что Стрис его не выдаст, вместе с Борецким, также участником дуэли, спешно покинул Ригу, не доучившись в школе всего две недели и, естественно, так и не получив документа офицера-артиллериста.