Английский для смелых. Истории о духах и привидениях / Great Ghost Stories - Михаил Сарапов

Crazed with jealousy and rage (обезумев от ревности и ярости; to craze – сводить с ума; сходить с ума), blind and bestial with all the elemental passions of insulted manhood (в слепом примитивном животном гневе оскорбленного мужского достоинства; bestial – скотский, животный; elemental – основной; элементарный; неконтролируемый, стихийный, природный; passion – страсть; взрыв чувств, сильное душевное волнение; вспышка гнева; manhood – возмужалость, зрелость; мужские качества), I entered the house and sprang up the stairs to the door of my wife’s chamber (я вошел в дом и ринулся вверх по лестнице к двери комнаты моей жены). It was closed (она была закрыта), but having tampered with its lock also (но так как я поработал и с ее замком), I easily entered and despite the black darkness soon stood by the side of her bed (я легко проник внутрь и, несмотря на кромешную: «черную» темноту, вскоре стоял возле ее постели; side – сторона). My groping hands told me that although disarranged it was unoccupied (наощупь я понял: «мои нащупывавшие руки сказали мне», что хотя постель и была разобрана, в ней никого не было; to grope – искать, нащупывать; to disarrange – приводить в беспорядок; to arrange – приводить в порядок; unoccupied – свободный, незанятый /о месте/).

 One luckless evening it occurred to me to test my wife’s fidelity in a vulgar, commonplace way familiar to everyone who has acquaintance with the literature of fact and fiction. I went to the city, telling my wife that I should be absent until the following afternoon. But I returned before daybreak and went to the rear of the house, purposing to enter by a door with which I had secretly so tampered that it would seem to lock, yet not actually fasten. As I approached it, I heard it gently open and close, and saw a man steal away into the darkness. With murder in my heart, I sprang after him, but he had vanished without even the bad luck of identification. Sometimes now I cannot even persuade myself that it was a human being.

Crazed with jealousy and rage, blind and bestial with all the elemental passions of insulted manhood, I entered the house and sprang up the stairs to the door of my wife’s chamber. It was closed, but having tampered with its lock also, I easily entered and despite the black darkness soon stood by the side of her bed. My groping hands told me that although disarranged it was unoccupied.

“She is below,” I thought (она внизу, – подумал я), “and terrified by my entrance has evaded me in the darkness of the hall (и, испуганная моим приходом, ускользнула от меня во мраке холла; to evade – ускользать /от преследования и т. п./).”

With the purpose of seeking her I turned to leave the room (намереваясь найти ее, я повернулся, чтобы выйти из комнаты; purpose – цель; to seek – искать, разыскивать; пытаться найти), but took a wrong direction – the right one (но пошел не в ту сторону: «взял неправильное направление» – /а оказалось —/ в ту; right – верный, правильный)! My foot struck her, cowering in a corner of the room (моя нога налетела на нее, она вжалась в угол комнаты; to strike – ударять/ся/, стукать/ся/; to cower – сжиматься, съеживаться). Instantly my hands were at her throat (мгновенно мои руки оказались на ее горле), stifling a shriek (подавляя крик; to stifle – душить), my knees were upon her struggling body (мои колени – на ее сопротивляющемся теле; to struggle – бороться; биться, отбиваться); and there in the darkness (и там, в темноте), without a word of accusation or reproach (не вымолвив ни слова обвинения или упрека; without – без), I strangled her till she died (я душил ее, пока она не умерла; to strangle – задушить, удавить)!

There ends the dream (здесь кончается сон). I have related it in the past tense (я рассказал это в прошедшем времени), but the present would be the fitter form (но настоящее подошло бы больше: «было бы более подходящей формой»), for again and again the somber tragedy reenacts itself in my consciousness (так как вновь и вновь эта мрачная трагедия разворачивается опять в моем сознании; to enact – происходить, разыгрываться) – over and over I lay the plan (снова и снова я разрабатываю план; to lay – класть, положить; организовывать, готовить), I suffer the confirmation (переживаю подтверждение /своих подозрений/; to suffer – страдать, претерпевать; confirmation – подтверждение), I redress the wrong (караю зло; to redress – исправлять, поправлять; заглаживать /вину, обиду, оскорбление/). Then all is blank (потом – пустота: «все пусто»); and afterward the rains beat against the grimy window-panes (а затем дождь стучит по грязным окнам; grimy – запачканный, покрытый сажей; грязный; grime – глубоко въевшаяся грязь, сажа), or the snows fall upon my scant attire (или снег падает на мои жалкие лохмотья; scant – скудный, недостаточный; attire – одеяние, облачение), the wheels rattle in the squalid streets where my life lies in poverty and mean employment (колеса грохочут по убогим улицам, где я влачу свою жизнь в бедности и ничтожных трудах: «где моя жизнь лежит в бедности и убогих трудах»; mean – убогий, жалкий; ничтожный, не заслуживающий внимания; employment – служба; занятие; работа). If there is ever sunshine I do not recall it (если тут когда и светит солнце, я этого не помню); if there are birds they do not sing (если тут есть птицы, они не поют).

 “She is below,” I thought, “and terrified by my entrance has evaded me in the darkness of the hall.”

With the purpose of seeking her I turned to leave the room, but took a wrong direction – the right one! My foot struck her, cowering in a corner of the room. Instantly my hands were at her throat, stifling a shriek, my knees were upon her struggling body; and there in the darkness, without a word of accusation or reproach, I strangled her till she died!

There ends the dream. I have related it in the past tense, but the present would be the fitter form, for again and again the somber tragedy reenacts itself in my consciousness – over and over I lay the plan, I suffer the confirmation, I redress the wrong. Then all is blank; and afterward the rains beat against the grimy window-panes, or the snows fall upon my scant attire, the wheels rattle in the squalid streets where my life lies in poverty and mean employment. If there is ever sunshine I do not recall it; if there are birds they do not sing.

There is another dream (есть и другой сон), another vision of the night (другое видение этой ночи). I stand among the shadows in a moonlit road (я стою в тени: «среди теней» на освещенной лунным светом дороге). I am aware of another presence, but whose I cannot rightly determine (я осознаю чье-то еще присутствие, но чье – не могу правильно определить; aware – знающий, осведомленный, сведущий, сознающий). In the shadow of a great dwelling I catch the gleam of white garments (в тени большого дома я улавливаю мерцание белых одежд; gleam – слабый свет; проблеск, вспышка); then the figure of a woman confronts me in the road – my murdered wife (затем женская фигура встает передо мной на дороге – моя убитая жена; to confront – противостоять, оказывать сопротивление; стоять лицом к лицу)! There is death in the face (на ее лице – смерть); there are marks upon the throat (на ее горле = шее – отметины). The eyes are fixed on mine with an infinite gravity which is not reproach (ее бесконечно серьезный взор прикован к моим глазам, и в ее глазах: «глаза зафиксированы на моих с бесконечной серьезностью, которая» не упрек), nor hate (не ненависть), nor menace (не угроза), nor anything less terrible than recognition (и не что-нибудь еще, не такое ужасное, как узнавание/приветствие; recognition – узнавание; знак узнавания, приветствие /при встрече и т. п./). Before this awful apparition I retreat in terror (перед этим страшным призраком я в ужасе отступаю) – a terror that is upon me as I write (ужасе, который не отпускает меня и теперь: «который на мне», когда я пишу). I can no longer rightly shape the words (я больше не в состоянии правильно начертать слова). See (смотрите)! They (они) —

Now I am calm, but truly there is no more to tell (теперь я спокоен, но, по правде говоря, сказать больше нечего; truly – правдиво; искренне; действительно, по-настоящему): the incident ends where it began – in darkness and in doubt (все заканчивается там, где и началось – во мраке: «в темноте» и в сомнении; incident – случай, происшествие, событие).

Yes, I am again in control of myself: “the captain of my soul” (да я снова владею собой – «капитан своей души»[16]). But that is not respite (но это не передышка); it is another stage and phase of expiation (это другая стадия и фаза искупления). My penance, constant in degree, is mutable in kind (хотя степень моего покаяния не меняется, оно меняет формы; penance – покаяние; constant – неизменный, устойчивый, константный; mutable – изменчивый, изменяющийся; kind – сорт, вид, класс): one of its variants is tranquillity (один из его вариантов – спокойствие). After all, it is only a life-sentence (в конце концов, это всего лишь пожизненный приговор; sentence – предложение, фраза; приговор, осуждение). “To Hell for life” – that is a foolish penalty (пожизненно в аду – это дурацкое наказание): the culprit chooses the duration of his punishment (виновный /сам/ определяет продолжительность наказания). Today my term expires (сегодня мой срок заканчивается).

To each and all, the peace that was not mine (всем и каждому – мир, которого я был лишен: «который был не мой»).

 There is another dream, another vision of the night. I stand among the shadows in a moonlit road. I am aware of another presence, but whose I cannot rightly determine. In the shadow of a great dwelling I catch the gleam of white garments; then the figure of a woman confronts me in the road – my murdered wife! There is death in the face; there are marks upon the throat. The eyes are fixed on mine with an infinite gravity which is not reproach, nor hate, nor menace, nor anything less terrible than recognition. Before this awful apparition I retreat in terror – a terror that is upon me as I write. I can no longer rightly shape the words. See! They —

Now I am calm, but truly there is no more to tell: the incident ends where it began – in darkness and in doubt.

Yes, I am again in control of myself: “the captain of my soul.” But that is not respite; it is another stage and phase of expiation. My penance, constant in degree, is mutable in kind: one of its variants is tranquillity. After all, it is only a life-sentence. “To Hell for life” – that is a foolish penalty: the culprit chooses the duration of his punishment. Today my term expires.