Таинственные страницы. Занимательная криптография - Иван Ефишов

Этюд XVIII

И дум высокое стремленье

Сразу же после декабрьского восстания 1825 года участники неудавшегося переворота были арестованы и отправлены в казематы Петропавловской крепости. Наиболее важных заключенных поместили в одиночные камеры Алексеевского равелина.

Один из декабристов, Михаил Александрович Бестужев (1800–1871), оставил нам свои воспоминания о пребывании, по его меткому выражению, в «гробовой квартире», где ему было «предназначено испытать муки гораздо тягостнее самой смерти»{52}. В частности, он пишет: «Моя тюрьма была комната довольно пространная, в восемь шагов длины и шесть шириною. Большое окно за толстою решеткою из толстых полос железа было сплошь замазано известью, и ко мне проникал какой-то таинственный полумрак. ‹…› Направо от входа деревянная кровать с жидким, грязным матрасом, покрытым простынею из грубого холста, с перяною подушкою и одеялом из серого солдатского сукна. Подле кровати деревянный стол и такой же табурет. Печь выходила углом в комнату, налево от входа. Стены, выбеленные известью, были все исчерчены надписями, иероглифами[76], силуэтами и прочими досужими занятиями живых мертвецов».

Охрана периодически соскабливала надписи на стенах, оставленные заключенными, поэтому со временем они становились малочитаемыми, едва узнаваемыми. Под портретом одной молодой девушки, «дышащим какой-то неземною любовию», М. А. Бестужев увидел такую полустершуюся надпись:

Ты на….. бы… м… богНо т… уж в……………..Моли…. там… прекр……Чт… я ско… т…… уви….

«Дешифровка» данного стихотворения, предложенная Бестужевым, следующая:

Ты на земле была мой бог,Но ты уж в вечность перешла,Молись же там… прекрасная,Чтоб я скорее там тебя увидеть мог.

Быть может, вы также попробуете проявить свои творческие способности и предложите собственный вариант прочтения?

«Слух изострился от постоянного напряжения до невероятной чуткости. Я даже мог сосчитать неслышные шаги часового от моего № до конца коридора». Здесь стоит отметить, что часовые в главной политической тюрьме России были обуты в мягкие туфли, чтобы их шаги были неслышными. «Гробовая тишина давила мою душу… Я захотел узнать: есть ли хоть живая душа в моем соседстве? Начал стучать железами в одну из стен… – нет ответа… В другую… – мне ответили едва слышными звуками слабого стука. “А что если брат мой в соседстве?” – подумал я и засвистал мотив арии, известный только брату Николаю. Слышу, он повторяет этот мотив». Конечно, стража пыталась пресечь подобные действия, но бесполезно.

Узнав, что за стеной находится камера старшего брата, Михаил Александрович изобрел азбуку для перестукивания, «язык богов для узников». Не все поначалу шло гладко, родные братья не понимали друг друга. «Каждые сумерки я употреблял на стучание в стену ногтями азбуки по порядку букв, но брат меня не понимал. Он отвечал каким-то продолжительным стуком по длине стены, останавливаясь постоянно на одном и том же месте. В свою очередь, я тут вовсе ничего не мог понять…» Как видим, младший брат решил использовать простейшую «азбуку по порядку букв», то есть выстукивать первую букву алфавита один раз, вторую два и т. д. Крайне медленную и поэтому неудобную, но в то же время и простую азбуку. Но почему же старший брат не понимал ее? Отвечал, в свою очередь, обратим внимание на эти слова, «каким-то продолжительным стуком».

«А между тем дни за днями тянулись бесконечною канителью. ‹…› В один из таких вечеров меня внезапно посетила светлая мысль: “Не от того ли брат меня не понимает, что стук азбуки единообразным стуком по порядку букв – причина его недоразумения?..” Соображая затруднения изъясняться посредством такой азбуки, где, например, буква “я” должна стучаться 32 раза, я вскочил из своего заветного угла и менее нежели в полчаса составил другую азбуку, совершенно на новых основаниях.

Принимая в соображение, что краткость есть основание сообщений, я должен был составить мою азбуку на основании кратковременности. Так как брат мой был моряк[77] и потому должен быть знаком со звоном часов на корабле, где часы или склянки бьют двойным, кратковременным звоном, то я распределил мою азбуку так[78]»:

Бестужев обращает наше внимание на то, что в стенной азбуке «согласные буквы были явственно разделены от гласных особенным стуком… Эта особенность сообщения давала возможность в разговоре, ежели вы и не дослышали две, даже три согласные буквы, то ясный стук одной или двух гласных букв давал вам возможность восстановить целое слово, не требуя повторения».

Было и еще одно слуховое преимущество перестукивания по этой азбуке: «…все согласные буквы, доходившие до вашего слуха в одном и том же ‹…› виде двойных учащенных звуков, не далее шестой цифры – но только предшествуемые однократным или двукратным стуком, не напрягали вашего внимания считать число ударов. Вы без всякого счета только следили за двойными ударами, предшествуемыми тройным ускоренным стуком. Так, например: в утреннем нашем приветствии: “Здорово” я стучал тройку скоро и потом двойку, как бьют на корабле склянки (•••– // ••-), и это будет означать букву “з”. Потом двойку, двойку и один раз (••-••-•-), это буква “д”. Потом четыре раздельных звука (•-•-•-•-), то есть букву “о”. Потом на конце, расслышав явственно “в” и “о”, пропустив средний слог, мне нетрудно будет догадаться, что это слово “зд-оро-во”». Подметим еще одно полезное свойство этой азбуки: если вы случайно сделали ошибку при простукивании буквы, то в конечном счете ваш собрат по заключению все равно сможет угадать это слово.

Михаил Бестужев критикует непонятую им азбуку брата, которая, как он узнал позже, «была составлена ‹…› на основании сократить по возможности бесконечное стучание букв. Тридцать букв он разделил на три десятка, каждому десятку предшествовал свой опознавательный стук. Недостаток ее состоял именно в том, что гласные и согласные стучались одинаково медлительным стуком, который все-таки надо было считать, что утомляло и ухо, и голову, и где слушающий, беспрестанно смешивая гласные с согласными, заставлял повторять фразу, что было тяжелой пыткой для стучащего».

Снова началось бесплодное перестукивание… Пока не пришел его величество случай. Каждому брату было одновременно передано по письму от матери. «В нем, как бы под диктовку какого-нибудь генерал-адъютанта, мать слезно меня умоляет верить в милосердие государя, которое будет соразмерно с моим чистосердечным признанием». Михаил слышал, как дверь камеры Николая тоже отворилась через несколько минут после того, как он получил письмо, и понял, что брату было передано такое же письмо «под диктовку». Дадим слово М. А. Бестужеву: «В эту минуту у меня блеснула счастливая мысль. Попытаюсь в последний раз дать знать моему брату, что я хочу объясниться с ним через стену, как наша мать объясняется с нами через бумагу. Я подошел к стене и начал шаркать письмом и услышал то же от брата. Тогда я начал стучать в стену азбуку уже не пальцами, а болтом моих браслетов. Слышу, брат отодвигает свою кровать от стены и что-то чертит по ней; я повторил азбуку пальцами. Слышу, брат записывает на стене, Слава богу! – он понял, в чем дело!»

Впоследствии тюремная азбука была усовершенствована. Из нее выкинули десять согласных и четыре гласных. Таким образом, по словам Бестужева, азбука стала косноязычной, но зато и перестукивание при этом ускорилось. В дальнейшем данная азбука широко распространилась по тюрьмам России.

Когда братья Бестужевы «наговорились досыта», то им захотелось наладить «сношение с соседями, и преимущественно с Рылеевым, который сидел только через один номер от брата». Но, к несчастью, в промежуточной камере сидел Александр Одоевский[79], «молодой, пылкий человек и поэт в душе. Мысли его витали в областях фантазии, а спустившись на землю, он ‹…› не знал азбуки по порядку…» Вот такая «ничтожная безделица разбила в прах ‹…› мечты» братьев.

А теперь наше задание. М. А. Бестужев однажды свою азбуку «начертил обожженным прутиком из веника ‹…› на одной из страниц примечаний к девятому тому “Российской истории” Карамзина. Как любопытно было бы узнать, что мог заключить собственник этой книги, когда она была ему возвращена, увидев эти непонятные начертания?..» Представьте себя на месте узника Алексеевского равелина, к которому попала эта несколько подпорченная мышами книга с шифром (но, увы, без гласных букв) и вы услышали следующий тихий стук вечером:

••-•– •••-•••– ••-••– •••-•••– ••-••-•– •••-•••– ••-•– •– •••– ••-••-••– •-•– •••– ••-••-•– •-•– •••-•••– ••-••-•– •-•– •••– ••-••– •-•– •-•-•– •-•-•– •••-•••– ••-••– •••– ••-••-••– •-•– ••-••– •-•-•-•– ••-•-