Своевременные мысли о Российском парламенте - Юрий Сидоренко

Когда голосование началось вместо 16.00 (указанных в повестке дня) в 14.00, а часть депутатов, находящихся на могиле А. Сахарова, на сессии Верховного Совета СССР и пр., еще не знали об этом, мое предложение продлить время голосования, так как проголосовала лишь половина депутатов, было дружно забаллотировано. С точки зрения «Коммунистов России», такая ситуация судила им специфический выигрыш: отсутствие кворума определяло обязательное поражение Шахрая, а неизбежные в подобной ситуации конфликты можно было бы использовать для обвинения председателя Счетной комиссии в недобросовестности. Так же точно была пресечена моя попытка спуститься этажом ниже и сделать соответствующее объявление неведающим депутатам, находящимся в буфете. Фактически они не пустили меня. На моем пути стала стеной группа коммунистов во главе с контр-адмиралом, который и раньше энергично противодействовал всем моим начинаниям, словам и поступкам. Поистине — «контр».

Искусственно созданная кризисная ситуация привела к множественным конфликтам. После завершения голосования, когда гашение бюллетеней уже началось, но еще не закончилось, появилась группа депутатов во главе с Никитой Алексеевичем Толстым, которые категорически потребовали предоставить им право на голосование, ссылаясь на то, что не на всех столах еще погашены бюллетени и они могут воспользоваться своими законными чистыми бланками. Было принято единственное рациональное решение — пока не погашены все бюллетени, предоставить возможность этим депутатам проголосовать, передавая (при соответствующей регистрации!) бюллетени со стола, где они еще не погашены, на тот стол, где по списку значился голосующий депутат. Конечно, это было формальное нарушение регламента, ибо голосование продолжалось в момент гашения бюллетеней. Но как только процедура гашения была закончена, голосование тотчас же прекратилось. И большая группа депутатов, которая подошла чуть позже, своим правом голосования уже не смогла воспользоваться из-за отсутствия чистых бланков, так как все бланки к этому моменту были уже погашены.

Последующие события показали, что вынужденное нарушение регламента должно было стать серьезным обвинением против председателя Счетной комиссии со стороны тех самых сил, которые это обстоятельство спровоцировали умышленно. И речь ведь шла не о каких-то криминальных действиях, более того, — не о содержании, а только о форме работы Счетной комиссии. Но даже этот формальный эпизод планировалось использовать для обвинения председателя в нарушении регламента, а заодно поставить под сомнение и все предыдущие голосования. Однако мне удалось выбить этот последний аргумент из рук своих оппонентов, поскольку еще до оглашения протокола голосования я сам рассказал съезду о вынужденном нарушении регламента. Если бы съезд с таким нарушением согласился, я бы подписал протокол. Между тем это предложение даже не удалось поставить на голосование из-за шумовой обструкции определенной части зала. Не получив законодательного одобрения съезда, я протокол не подписал, и съезд поддержал эту мою позицию, не утвердив его. Случай пока единственный в нашей практике — неутверждение протокола. Таким образом, из обоймы коммунистов выпало главное обвинение против Сидоренко в умышленном обмане народных депутатов. Лишившись его, запрограммированным ораторам пришлось ограничиться лишь общими словами и эмоциональными жестами в мой адрес.

С точки зрения элементарной логики это выглядело достаточно наивно. Например, выступавший генерал, обсуждая вопрос о том, сидит ли армия на шее народа или стоит на собственных ногах, неожиданно обвинил меня, хотя, видит Бог, никакого отношения ни к народной шее, ни к армейским ногам я не имею. Такими же алогичными были выступления и других ораторов, которые на все лады обвиняли председателя Счетной комиссии, а в чем именно — неизвестно. Но все равно запахло жареным, только как-то беспредметно, бестелесно, что-ли, по типу: «Жора, жарь рыбу. — Так рыбы нет. — Ты жарь, рыба будет». И действительно, «рыба» появилась на следующий день в «Советской России»!

В номере от 18 декабря 1990 г. газета поместила клеветническую статью «Об этике и арифметике», обвиняя меня в обмане Съезда народных депутатов России. Впрочем, как указывает «Советская Россия», накануне того, что случилось, народный депутат Г. Саенко, как бы предвидя грядущие события, озабоченно выступил на съезде с призывом сберечь авторитет депутата Ю. Сидоренко и с этой целью не включать его в состав Счетной комиссии. Так что Г. Саенко, по словам газеты, с одной стороны, «как в воду глядел», а с другой — вроде бы и непреднамеренно, но «попал не в бровь, а в глаз». И сразу же возникает недоуменный вопрос: «А для чего это провидцу Г. Саенко — партийному деятелю из Курска — столь трогательно заботиться о сбережении моего авторитета?» Тем более что в первый же день работы съезда, как я уже говорил, он недвусмысленно мне заявил: «Вы берегитесь, мы вам этого не простим». Таковы истоки, которые питали публикацию в «Советской России». Выходит, Г. Саенко метил не в бровь, а поистине целился в глаз.

А дальше, по ходу статьи, эстафету принимает работник теперь уже Курского облисполкома И. Болотов, член Счетной комиссии. Он уверенно рассказывает о том, чего не видел и видеть не мог, а говоря попросту — лжет. К примеру, он сообщает корреспонденту «Советской России», что лично своими глазами видел «16 непогашенных чистеньких бюллетеней», которые потом вполне могли быть подсчитаны вместе с вынутыми из урны. На самом же деле И. Болотов видел погашенные бюллетени, которые в присутствии всех членов Счетной комиссии были вынуты из конвертов, скрепленных подписями народных депутатов Л. Озеровой, М. Заргижиева и председателя Счетной комиссии.

Подписи депутатов на конверте юридически удостоверяли факт погашения бюллетеней. Но, быть может, И. Болотов ошибся, перепутал, принял одно за другое? Ан нет. Ведь погашенный бюллетень отличается от непогашенного тем, что его правый угол срезан на глубину одной трети величины бланка. Следовательно, И. Болотов, даже при самом слабом зрении, не мог перепутать погашенные и непогашенные бюллетени. Это не было добросовестной ошибкой, аберрацией зрения, это была добросовестная ложь.

Более того, всем членам комиссии, и Болотову в том числе, хорошо известно, что погашение бюллетеней производится не в момент подсчета голосов, а заранее, за каждым столом, сразу же после окончания голосования. Эта чрезвычайно важная и серьезная процедура осуществляется специальной группой депутатов при визуальном контроле членов Счетной комиссии. Погашение бюллетеней на каждом столе документируется особым протоколом, персонально для каждого стола, после чего погашенные бюллетени запечатываются в конверт. При этом протокол и конверт подписываются депутатами, которые удостоверяют количество погашенных бюллетеней. Таким образом, сама эта процедура исключает возможность появления чистых бланков в момент подсчета голосов.

Предвидя подобное возражение, детализируя свою заведомую ложь о «чистеньких бюллетенях», И. Болотов сообщает: «Они были погашены только после того, как я поднял вопрос». Но можно ли гасить уже погашенные бюллетени? Это действительно вопрос, и вряд ли сумеет ответить на него уважаемый коллега.

В таком же ключе была изготовлена еще одна ложь, упомянутая в рассказе И. Болотова, — о том, что председатель Счетной комиссии «тут же предложил повторное голосование». Впрочем, достаточно ознакомиться со стенограммой съезда, чтобы убедиться, где же истина. Но ведь далеко не все читатели «Советской России» прочтут стенограммы съезда. На это и рассчитана ложь.

И все же опровергать то или иное лживое заявление удастся пока при помощи документов. Но что прикажете делать с чисто литературным, если хотите, психологическим пассажем газеты, которая пишет: «Он чувствовал себя несколько неловко, отдавая себе отчет, что поступил несолидно»? Этот факт невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть никаким протоколом. Но именно с учетом протокольных истин оснований для такого состояния у меня, разумеется, не было. Поэтому И. Болотов оказался таким же провидцем чужой души, как и Г. Саенко провидцем грядущих событий.

А что касается моего поведения с точки зрения чистой этики, то можно ли считать неэтичным предложение продлить время голосования, поскольку многие депутаты еще не вернулись в зал, полагая, что голосование согласно повестке дня начнется в 16 часов, а не в 14? Можно ли считать неэтичным еще одно предложение председателя — самому лично спуститься к депутатам в буфет и в книжный киоск, чтобы сделать соответствующее объявление? Так кто же вел себя неэтично в этих обстоятельствах?

Вернемся, однако, к И. Болотову, и рассмотрим его поведение с этической точки зрения. Простим, забудем или даже временно исключим ту очевидную ложь в отношении «чистеньких бюллетеней», которую он себе позволил. Председатель Счетной комиссии, по его мнению, сначала «слукавил», а затем и «обманул съезд». А он — Болотов — держался достойно и честно. Однако «лукавый» председатель почему-то не скрыл от депутатов факт нарушения регламента. А «честный» Болотов, заметив шестнадцать чистеньких бюллетеней, этот поистине криминальный факт депутатам не только не сообщил и не огласил его с трибуны всенародно, но и подписал протокол, покрывая тем самым «ужасный обман», и лишь задним числом, в доброй старой манере, сообщил об этом в «Советскую Россию».