Цивилизация птиц - Анджей Заневский

Наслаждение. Я застыл, тронутый этой лаской, опустил клюв и выжидающе поднял голову, наблюдая застывшим взглядом за ее осторожными движениями. Ми ласкала меня клювом, массировала, расчесывала пух, проникая до самой шеи, где складки кожи образуют углубления, до которых я никак не мог добраться своим клювом.

Ми как будто знала тайну всех чувствительных мест и всех деталей оперения. Она дарила мне такое наслаждение, какого я никогда еще не испытывал. Она щурила глаза, вытягивала шею, привставала и снова приседала, демонстрируя, что именно я – ее избранник.

Меня охватило непреодолимое желание. Сердце забилось быстрее, скопившееся в железах семя требовало выхода. Ми придвинулась поближе, наши клювы встретились, отодвинулись в стороны, сблизились снова, раскрылись и слились в единое целое.

– Возьми меня! Я хочу быть твоей! – говорила Ми. – Ведь ты же видел, что я отвергала всех ухажеров, потому что рядом со мной был ты, Я так мечтала о том, чтобы ты хотел меня!

– Я хочу тебя! – ответил я, нежно сжимая кончик ее клюва. – Я давно уже хочу тебя, но ты же всех прогоняла...

Я не, закончил фразу. Мы сидели рядышком, счастливые, тесно прижавшись друг к другу и крепко держась клювами. Ми распласталась на ветке, я вскочил ей на спинку и, хлопая крыльями, мгновенно выплеснул семя.

Под собой я чувствовал тепло ее перьев. Клюв судорожно сжался на ее шее, коготки впились в нежный пушок под крыльями, а из желез текла горячая любовная жидкость.

Я знал, что она чувствует, как я сжимаю ее, что она ждет моего горячего семени, что она так же жаждет меня, как я жажду ее.

Я спрыгнул с нее и сел рядом. Ми поднялась, встряхнулась и снова начала гладить перышки вокруг моих ушей.

– Уходи! Убирайся прочь! – К нам со всех ног бежала Кея. Ее глаза угрожающе поблескивали.

Увидев ревнивую, разгневанную Кею, Ми пустилась наутек. Я остановившимся взглядом смотрел на то, как Кея преследует Ми. Неожиданно Ми обернулась и угрожающе развела в стороны крылья.

– Оставь меня в покое! – Она раскрыла клюв и наклонила головку набок.

– Убирайся! – повторила Кея уже без злости в голосе.

Она остановилась и затрясла головой, фыркая и распуская перья. Гнев прошел, а ревность по отношению к Ми, которую Кея так давно знала, постепенно исчезала. Очень скоро им надоело это противостояние, и они обе вернулись ко мне, делая вид, что не замечают друг друга.

– Ты мой! – Кея демонстративно терлась о меня кры­лом. – Только мой!

Я искал одиночества. Ветвистый ясень показался мне уютным, тихим, безопасным. С верхушки доносился стук дятлов, а по стволу среди трещин, шрамов и наростов коры бегали маленькие юркие поползни, вылавливая пауков, сверчков и сороконожек. Издалека доносились крики соек, хрюканье кабанов, лосиный рык.

С моей ветки я видел край леса и реку, извилисто текущую среди топких берегов. Над залитой половодьем равниной торчали остатки старого города – залепленные грязью, покрытые илом заплесневелые разрушающиеся стены, покосившиеся башни, проржавевшие железные решетки и остатки позеленевших медных листов на крышах. Дальше, за городом, виднелись отсвечивающие матовым блеском стальные резервуары и огромные стаи вечно ссорящихся, ворующих друг у друга птенцов и яйца чаек, крачек, поморников.

Я задремал, разморенный теплом и солнечным светом, который пробивался сквозь мелкую светло-зеленую весеннюю листву. Но вдруг по прикрытым векам скользнула тень, и я тут же открыл заспанные глаза.

На суку уселись два старых ворона и начали старательно чистить перья. Серебристые чешуйки и пух дождем падали вниз.

Они не заметили меня, устроившегося в уютной выемке между стволом и толстой веткой. Я сидел тихо, предчувствуя, что они тут же прогонят меня со своего дерева, как только увидят.

Я не боялся ни грачей, ни ворон, ни сорок, но вороны пугали меня своими размерами, острыми когтями и силой клюва, способного расколоть даже твердую ореховую скорлупку.

Птицы точили свои клювы о кору дерева. Я чувствовал, что они чем-то обеспокоены.

– А те не вернутся? – каркнул самец.

– Не вернутся. Их больше нет. Ты что, не помнишь, как сам обгладывал их кости?

– Могут вернуться. Мне бы хотелось, чтобы они вернулись.

Я вздрогнул. Вороны говорили о бескрылых. Неужели эти старые птицы помнят их?

– Они есть! Они все еще существуют! – каркал самец.

Значит, не только я подозревал, что бескрылые выжили. Где? Когда? Может, они просто не покидают своих укрытий?

На соседнем дереве среди ветвей мигнул беличий хвост, и вороны бросились туда. Короткая борьба – и крепко схваченная когтями рыжая шкурка вздрагивает на ветке. Вороны выклевывают глаза и мозг. Из оторванной головы на ветки капает кровь. Падают вниз окровавленные клочья шерсти. Вороны зевают. Ести бы они заметили меня, я, вероятнее всего, разделил бы судьбу этой белки.

Удары копыт, сопение, тяжелое, усталое дыхание. Под деревом пробегает олень с блестящими, покрытыми пушком рогами. Под лучами солнца они как будто горят огнем...

Я перескакиваю на ветку пониже, останавливаюсь перед широким входом в дупло. Почему здесь нет белых пятен птичьих отходов? Разве в этом дупле не живут птицы? В старых деревьях бывает так много укромных уголков, ниш, отверстий, где можно спрятаться. Или это старое, заброшенное гнездо воронов?

Среди листвы и опадающей трухи я вижу серый ске­лет. Но почему в этом тихом месте, среди ветвей и выступов коры, нет даже летучих мышей?

Я понемногу привыкаю к полумраку. Стою на краю дупла и смотрю в глубину темнеющей передо мной ниши.

Резкое, пронзительное шипение. Из-под осыпавшихся кусочков коры появляется плоская голова. Я слышу шо­рох. Это змея! И она не одна здесь, их много! Я отпрыгиваю в сторону, перелетаю на несколько веток повыше и прижимаюсь теснее к ветке, тяжело дыша от страха.

Я лежу, распластавшись на толстом суку, и слушаю, как колотится мое собственное сердце. Широко раскрываю клюв и хватаю ползущую мимо гусеницу. С отвращением выплевываю – горькая, вонючая мерзость. Шум крыльев, карканье – вороны садятся на сук рядом со мной. Окружили меня, вытянули ко мне свои толстые черные клювы и с удивлением смотрят на посмевшего вторгнуться в их владения чужака.

– Здесь все принадлежит нам! Чего тебе здесь надо?

– Проваливай отсюда! – кричит самка.

– Я прилетел издалека и сел отдохнуть. – Я умоляюще смотрю на них.

Вороны оценивающими взглядами рассматривают мои блестящие синевато-серебристые перья, серовато-черную голову. Меня приводят в ужас их сверкающие глаза и толстые ноги.

– Я не собираюсь здесь оставаться, – объясняю я. – Я просто устал и присел отдохнуть на эту ветку.

Вороны разглядывают меня, оценивают. Если бы я был покрупнее, они давно бы меня прогнали, но я по размеру такой же, как сойка или сорока. Я не представляю для них опасности, и они это уже поняли.

Они не прогоняют меня, но следят за каждым моим взглядом, за каждым движением.

Беспокойная мысль всплывает из глубин памяти. Мысль, память... Медлительные вороны, испачканные кровью сожранной белки... Мысль о том, что мне угрожа­ет. Память о том, что уже угрожало мне в прошлом. Клювы и когти черных птиц. Столько смерти вокруг, столько страха на ветке трухлявого, засыхающего ясеня.

Не жди! Не жди, пока они прижмут тебя к ветке своими когтями, ослепят, изранят, убьют! Спасайся бегством!

Здесь нет других птиц, кроме нас. Только я и вороны. Я смотрю вниз, вижу сквозь ветки, как два линяющих волка пускают струи мочи прямо на ствол дерева. Они так жадно смотрят на меня, что я сжимаюсь от страха. Спрыгнуть вниз, прямо в эти когти и зубы? Клювы воронов опасно приближаются к моей голове. Они видят во мне себя в миниатюре. Я для них – маленький ворон, такой же, как они.

Я сижу неподвижно, и вороны сидят неподвижно, неподвижен ясень, в чьих листьях не слышно даже ветра. Даже солнце как будто остановилось. В просветах между ветками я вижу темные листья омелы, которая забралась так высоко и высасывает из дерева последние соки. Взгляды воронов следуют за моим взглядом. Я поворачиваюсь и перескакиваю на соседнюю ветку, бегу по ней к стволу и снова вижу дупло. Неужели это опять то же самое дупло, в котором я видел змею? Я останавливаюсь у входа и в свете проникающих сквозь ветви солнечных лучей вижу уставившийся на меня глаз – блестящий, огромный, воззрившийся на меня из трухи и тени. Точно глаз без тела.

Я отступаю назад и лечу, лечу. Ветки обступают меня зеленой стеной, и я не могу выбраться, не знаю, как выпутаться, вылететь из их объятий.

И стоит мне только понадеяться, что за следующей веткой меня ждет открытое пространство – лесная просека или поляна, как снова впереди появляются сучки и ветки ясеня. Я чувствую, что слабею. С каждым новым скачком и перелетом меня все сильнее охватывает страх.