Слово арата - Салчак Тока

Но среди этого пьяного шума и плача часто раздавались голоса:

— Немец идет на русскую землю!

— Нашего брата вздумал разорить!

— Не дадимся!

— Милые сыночки мои! Что же мне делать? Ведь убьют их там! — сквозь рыдания говорила Дарья Рощина.

— Если себя отстоим до конца, у тебя сыновья еще будут, — успокаивал ее старик Тиунов.

По улице, шатаясь из стороны в сторону и крепко ругаясь, шел пьяный Чолдак-Степан. Его новая шелковая рубаха была забрызгана брагой.

— У меня два сына в армию идут, — кричал он хриплым голосом. — Пускай идут защищать царя-батюшку-у! Эй, вы, уйдите с дороги! А то я вам покажу-у, су-укины де-ти!

Настал день проводов. Все жители Даниловки высыпали на улицу и, сбившись кучками по пять-шесть человек, окружили отъезжающих, давали последние советы.

Вдруг залаяли деревенские собаки. По улице ехали два казака. Все повернулись в их сторону.

Илья Дутликов, деревенский староста, побежал им навстречу.

— Новобранцы готовы к отправке, — с трудом, глотая слова от волнения, доложил он казакам и поклонился.

Казаки, не оглянувшись на него, подъехали к толпе. Они не поздоровались с народом, стали кричать:

— Куда прете? Осади!

Один казак, низенький, очень толстый и рыжий, выехал вперед.

— Слу-шай! — закричал он истошным голосом. Он погладил усы и продолжал: — Слушай! Читаю список, кого забрали.

Народ сразу притих. Пьяные отрезвели. Люди стояли неподвижно, как каменные бабы в степи.

— Рощин Михей.

— Я! — вырвался из толпы бодрый звучный голос.

— Рощин Данилка!

— Я!

Рыжий казак назвал около двадцати имен. Как только кончилась проверка, снова поднялся шум.

— Где подводы? — обратился другой казак к Дутликову.

— Есть, ваше благородие, четыре пары, с колокольцами.

— Всем, кого выкликал, идти за вещами и собраться здесь, в этом дворе, — прокричал рыжий казак.

Веденей Сидоров, Данилка Рощин и другие работники Чолдак-Степана тоже приготовились к отъезду.

Подвели лошадей, впряженных в телеги. Лошади мотали головами, позвякивали колокольчиками.

Когда отъезжающие расселись, люди, до сих пор стоявшие поодаль, хлынули к телегам и, обступив их, стали прощаться. Некоторые из тех, кто был на телегах, слезали снова, целовали детей, жен, родных.

— Чего стали? Трогай! — завопил казак.

Лошади тронулись.

Звон бубенцов и колокольчиков смешался с рыданиями женщин и лаем собак.

Над Терзигом стоял невообразимый гомон. Как вечерним туманом, деревню затянуло густой красноватой пылью.

Я не знал, зачем затеяна война. Но из разговоров окружающих я понял, что германцы лютуют, как звери. Они убивают жителей захваченных мест, живыми закапывают людей в землю, жгут на кострах.

Я слышал, как многие рассказывали о героях русской армии. В избах часто видел портрет Кузьмы Крючкова. Говорили, что он один заколол тридцать вражьих солдат. Я смотрел с восторгом и завистью, как он лихо сидит на коне.

— На тот год мы тоже пойдем воевать, как Кузьма. Заседлаем коней Чолдак-Степана и поскачем за Саянские горы, — хвастались мы в кругу сверстников.

По вечерам, вместо того чтобы пасти табун, мы переправлялись на ту сторону Терзига и до самой зари гоняли лошадей, устраивая сражения.

Лето сменялось зимой, а люди с войны не приходили.

Наконец вернулся Данилка Рощин. Его не узнать: фуражка сдвинута на ухо, усы закручены вверх, как маральи рога; серая рубашка в блестящих пуговицах, голенища не сморщены гармошкой, как у охотников, а гладко вытянуты до колена, кушак широкий с нарезной пряжкой, руки в карманах. Мальчишки восторгались: «Вот это солдат!» Девушки перешептывались. Все подходили к нему и просили рассказать о войне. Данилка охотно рассказывал, и чудилось мне, что в широкой степи сверкают мечи, ломаются копья и наши земляки теснят полчища Караты-хана.

— А ты сам видел германцев? — спросил кто-то.

— А ты думал? И в плен брали. Из окопа прицелишься в другой раз, как в твою косулю. А не видя, как будешь стрелять? — посмеивался Данилка.

— Ну какие они, германы? — наседали ребята. — Как мы или другие?

Не похожи. Фуражка у нас простая, а у них как монастырская крыша: на макушке — шишка, а по бокам — рога.

— А сильны они? Ты их повалишь, если без всего, без ружья?

— Без всего они не идут. К пике и штыку не приучены. На одного нашего нужно десять германских солдат.

— Ишь ты! Так, так…

— Зато смерть хитрые они, германцы-то. Оденутся в нашу форму, пролезут на склады и воруют припасы, оружие. Нам, бывает, и стрелять нечем… И так бывало: смотришь — ровное место, травой поросло. Вдруг из-под земли, как в твоей сказке, выходят ихние артиллеристы и выкатывают с собой пушку. Загодя приготовились воевать.

Через несколько месяцев пришел домой и наш Веденей. Много вечеров и ночей мы просидели с ним в нашей землянке, слушая его спокойную, увесистую речь о том, как рабочие и солдаты скинули царя, и о том, как власть перешла в руки Советов.

Глава 4

Партизаны

В наши места приходило много вооруженных людей. Про одних говорили, что это белые, про других — красные, про третьих — монголы.

Был осенний вечер. Солнце ушло куда-то за Саянские хребты, и только его алые отблески кое-где лежали на самых высоких шапках горы Кускуннуг. Такой алый закат напоминает мне примету охотника Томбаштая, говорившего: «Завтра будет хороший день, и он принесет нам удачу».

«Да, — подумал я, — хорошо было бы, если бы эти непонятные для меня люди, именующие себя красными партизанами, дали нам завтра хорошую жизнь, хорошую удачу. Веденей Сидоров зря не скажет».

Однажды я на сивом коне хозяина поехал на Терзиг за скотом.

Тамошние ребятишки видели стадо, уходившее вверх по ущелью Мерген.

«Кто напугал моих коров? Теперь до ночи с ними не управлюсь, — невесело думал я. — Ой, как проучит меня хозяин!»

На перевале, навстречу мне выехало около тридцати вооруженных людей.

— Откуда едешь? Знаешь, где белые? — спросил один из них по-русски.

Я, мотая головой, сказал по-тувински, что ничего не знаю.

В это время к нам подскакал на красивом коне человек в кожаной тужурке, с револьвером и гранатами за поясом.

Он стал ругать товарищей:

— Зачем вы привязались к мальчику? Бросьте, ребята!

Я обрадовался, услышав эти слова.

— Товарищ командир, разрешите сменить у него лошадь, — обратился один из всадников к тому, который подъехал.

— Это другое дело. Безусловно, можно сменить, — сказал командир.

Тот, что спрашивал, подошел ко мне.

— Ты возьмешь моего коня, конь хороший, но сейчас устал, мы обменяемся, — сказал он по-русски.

Когда я слез, он оседлал своего коня моим седлом.

— Ну вот, у тебя замечательный конь! — добродушно смеясь, сказал партизан. Он стал седлать Сивку.

Я увидел, что получил в обмен действительно хорошую лошадь. Ей надо было только отдохнуть немного.

Отряд тронулся. Командир еще медлил. Я спросил его по-русски:

— Кто вы такие, откуда приехали?

На его лице я увидел удивление.

— Ты только что говорил, что не умеешь говорить по-русски. Когда же ты научился?

— Я работник Чолдак-Степана, — объяснил я ему. — Я испугался вас и потому обманул.

— Нас не надо бояться. Мы красные бойцы Щетинкина — партизаны. Слышал? Мы пришли защищать бедняков.

Он вынул из переметной сумы краюху хлеба и протянул мне со словами:

— Возьми на дорогу. До свиданья, товарищ.

— До свиданья!

Проводив своего нового знакомца, я задумался: «Что мне теперь делать? У меня чудесный большой конь, но он совсем измучен. На нем не поднимешься в горы, не угонишься за коровами. А если я и найду коров, то понравится ли Гнедко Чолдак-Степану? Ведь хозяин мой тоже с норовом, как старый Рыжка. Нет, уж лучше не возвращаться домой». И я поехал к матери.

Глава 5

Как хорошо!

Бедный Гнедко еле-еле переставлял ноги. Мне стоило большого труда заставить его пойти хотя бы трусцой. Конь — животное умное; недаром он сразу понял, что ему вверена жизнь нового седока, и теперь в меру оставшихся сил перебирал ногами.

Я погладил конскую шею.

«Откуда ты, из каких краев света и почему молчишь? Должно быть, тебе действительно досталось! Чу, чу! Повеселей, осталось немножко, скоро покажется наш берестяной чум. Приедем — подкормлю тебя, ты поправишься и станешь не хуже Сивки».

Когда мы добрались до Мерген, день уже кончался. В золотой мгле вечера еще ярче пылали облетевшие листья. Они так густо усыпали землю, что мой конь, только что прихрамывавший на степной дороге, пошел спокойно и уверенно.