Журнал «Вокруг Света» №10 за 1991 год - Вокруг Света

Легко и свободно шли они по дороге и по краям ее, презирая камни, канавки и болотистые ручьи. Подходя к болоту, через которое повсюду перекинуты горбатые мосты, обсыпанные землей, без перил, они сами без толкотни и шума перестраивались в узкую колонну. Кавалеристы сели на коней, и мимо нас по выгону, поросшему мелкой травкой, по сжатым нивам началась абиссинская джигитовка.

На чудном пегом коне, с уздой, богато украшенной монетами и бляхами, с бубенчиками на подбородном ремне, с двумя тоненькими палочками в руках, с круглым щитом на локте, с длинным мечом с правой стороны вылетает всадник картинным галопом. Лошадь не идет ни с правой, ни с левой ноги, она бросает передние ноги одновременно вперед, подбирает зад и скачет, звеня монетами и бубенцом уздечки. Пестрые тряпки седла мотаются по сторонам, леопардовая шкура развевается ветром... Чудный, эффектный вид! Всадник скачет, откинувшись назад, держась шенкелями, заложив большие пальцы ног в маленькие овальные стремена. Он оглядывается назад, грозит кому-то своими дротиками, он слился с лошадью, его гибкое тело делает, что и конь его. За ним из группы всадников отделяется другой. Гнедой конь его свился клубком, мохнатая шкура барана, словно грива льва, ожерельем легла около шеи, красная шама огненным языком мотается сзади. Потрясая в руке дротиком, угрожая им врагу, он несется вперед. Леопардовая шкура осадила коня и, изогнувшись назад, ждет противника. И вот, чуть колеблясь, со свистом, шагов на шестьдесят, летит маленький дротик. Упал подле леопардовой шкуры, а тот уже скачет вперед по склону холма, у хижин деревни описывает широкий вольт и кидает свой дротик, за ним и другой. После этого он подъезжает к месту падения дротиков, останавливает лошадей и, ловко склонясь вперед, поднимает дротик, не слезая с седла.

А на смену им уже летят новые пары. Зеленое поле покрыто этими скачущими наездниками. Серые, белые, гнедые кони со звоном набора скачут вперед и назад. Красные, пестрые шамы, шкуры леопардов и диких котов, гривы баранов мотаются на фоне зелени, сверкают восточной пестротой на ярком синем небе, горят и переливаются под лучами жгучего солнца. Волшебная, фееричная картина!

Кень-азмач Абанада, дядя раса Маконена, подъезжает ко мне и, видя прекрасного серого коня подо мной, предлагает свой дротик — попробовать свое искусство в метании копий. Я отказываюсь, вынимаю свою шашку и показываю ему.

— Малькам (Хороша)? — спрашиваю я.

Старый воин бережно берет лезвие в руки, звенит по нему ногтем, пробует пальцем.

— Маляфья (Отлично), — говорит он и передает мне клинок.

Я рублю, проскакивая мимо кактуса, несколько веток сразу, и старик кень-азмач снова произносит свое одобрительное «маляфья».

Полдень. Усталые мулы, неохотно бредут вперед. Сейчас откроется дорога на Харар.

И он показался в тесной лощине между холмов и гор, темный, шоколадного цвета. Черные квадраты домов поднимались и опускались по скатам холмов, крепостная стена вилась кругом, белый храм с жестяным куполом сверкал посередине, и неподалеку от него виден был в арабском стиле построенный белый, со статуями по углам, дворец раса Маконена. На высоком и крутом утесе, доминирующем над городом, виднелись три абиссинских флага. Оттуда вылетел клуб/белого дыма, и громкий выстрел раздался в приветствие нам и эхом перекатился в горах и ущельях. Абиссинские солдаты бежали вперед прямо в гору, легко отталкиваясь от камней белыми пятками. Кавалеристы слезли с лошадей и, ведя их в поводу, тоже легкой рысью выбегали вперед, все торопились опередить нас, бежали по тесной дороге, толпились, упирались руками в бока наших мулов, в наши ноги и обгоняли один за другим. Дорога поднималась к городу мимо громадных банановых садов, обнесенных каменными завалами, обросшими кофейными кустами. Теперь стали видны громадные толпы солдат, спешно собиравшиеся у ворот. Скоро белые ряды их стали по обеим сторонам дороги у темных ворот города. С горы стреляли из пушек. Наши казаки ружейными залпами салютовали абиссинскому флагу.

Правителя Харара не было дома. Рас Маконен ушел с войском на юг, оставив управлять своей провинцией преданного геразмача Банти. Он и встретил нас в белой с пурпуром шаме у ворот города.

Банти около пятидесяти лет. Он женат, у него двое детей — оба мальчика, лет около 12-14. Жена его живет в Аддис-Абебе. Б молодых годах Банти сражался в рядах Маконеновых дружин, отличался храбростью, был произведен в офицеры и усердной службой достиг звания начальника Маконенова правого крыла — геразмача. Это крепкий коренастый старик, с застывшим выражением сонливости на лице. Он слушает с легким напряжением, будто старается усвоить то, что ему говорят, отвечает коротко, односложно. Это старый солдат, чуждый политики и плохой придворный. Черные короткие волосы его чуть вьются, глаза его, усталые и спокойные, смотрят будто не видят. После приветствий мы поднялись по каменным ступеням к воротам, вошли в них и очутились в узкой улице, между двух стен домов. В домах, построенных из коричневого, слегка ноздреватого Камня, окон на улицу нет. Местами маленькие квадратные отверстия выводят со двора нечистоты прямо на улицу. Иногда окажется небольшое окно, но и оно заложено серой ставней. Город тих, город мертв своими домами.

Но бойкая жизнь кипит на улице. Коричневые, того же цвета, как и стены домов, женщины в серовато-желтых шамах жмутся к стенам и смотрят на нас с любопытством. Белые армяне, смуглые арабы, коричневые абиссинцы, черные сомали — сидят, стоят и лежат на низких и плоских крышах. Ослы, нагруженные камышом, идут навстречу, но ашкеры загоняют их палками в соседние переулки.

Геразмач от имени Маконена просил нас сесть и откушать хлеба-соли. Шесть бутылок пива и большие белые хлеба были Серьезной приманкой для нас, не евших ничего с четырех часов утра. Мы уселись за стол. Абиссинец Марк, бывший переводчик г. Леонтьева, прекрасно говорящий по-русски, а лицом удивительно напоминающий Н.Н.Фигнера в роли Отелло, еще два-три знатных абиссинца ходили кругом и угощали нас. Черные слуги принесли громадные черные (около полуаршина в диаметре) круги инжиры из лучшей пшеницы, налили нам стаканы «тэча» и пива.

Обед, приготовленный армянкой-кухаркой, состоял из капусты с жареной бараниной, бульона, жаренного с чесноком бараньего седла и чудных бананов. Двое слуг едва могли нести громадную банановую гроздь, сплошь усеянную крупными желтыми плодами. Таких больших, сочных и ароматных бананов я не видел ни в Александрии, ни в Порт-Саиде. Чай в маленьких чашечках заключил сытный обед, обильно приправленный перцем. Геразмач Банти с нами не обедал, он постился по случаю сочельника Рождества Христова.

С таким же большим отрядом пехоты впереди, сопровождаемые Банти, мы вышли из дома и тесной улицей прошли к городским воротам, вышли на Энтотошскую дорогу, близ которой у самых стен города было отведено место для нашего лагеря. Геразмач оставался до тех пор, пока палатка начальника миссии не установилась на месте.

Около шести часов вечера целая процессия солдат и женщин принесла нам от имени Маконена дурго. Шесть жирных баранов, шесть больших гомб наилучшего тэча, три корзиночки особого перечного варенья, корзина бананов, два пучка сахарного тростника и четыре бутылки самосского вина предназначались нам по законам абиссинского гостеприимства в подарок. Для наших мулов принесли десять мешков ячменю и несколько вязок сена.

Эта процессия черных женщин с низкими круглыми корзинами на головах, это стадо барашков впереди, пучки тростника так напоминали картины библейской жизни, что ночью забывалось, где находишься, в каком веке живешь.

Наш лагерь имел волшебный вид. Зубчатая стена с двумя круглыми башнями у ворот и над стеной — белые палатки, ровные, словно бутафорские, вещи, сделанные из картона. Под обрывом горят костры нашей кухни, люди в белых шамах ходят между, стадо баранов толпится у куста; в живописно наваленных камнях неподвижный стоит часовой. С высокого холма от палатки конвоя раздалось мирное торжественное пение «Рождество Твое, Христе Боже наш» и «Дева днесь». И в этот день, вблизи того места, где свершилось чудо, даровавшее спасение человечеству, в мягком воздухе харарской ночи, далеко от тех мест, где миллионами огней светятся храмы, где толпятся праздничные молельщики, среди гор, кофейных дерев, у стен африканского Парижа это пение звучало особенно торжественно и красиво...

И будто в ответ на пение ударил за городской стеной барабан, раздались крики по всем концам города, завыли и залаяли собаки, зазвенели бряцала, сонный город ожил — абиссинское богослужение началось...

И вместе с шумом ожившего таинственного города слабый ветерок донес до нас аромат Востока, смесь ладана с дымом.

И всю ночь кричали и пели черные христиане, всю ночь бил барабан и выли собаки.