Учебник по лексикологии - Мария Сорокина

Против такого формализма протестовал С. Д. Кацнельсон в известной работе «Типология языка и речевое мышление»: «Для понимания сущности грамматики и специфической природы грамматических функций важно еще выяснить, что представляют собой категории, скрытые в значениях слов. Обнаруживаемые компонентным анализом лексических значений скрытые категории даны постоянно в сплаве с вещественными семантическими компонентами… Вопрос о грамматических «значениях» решался в традиционной грамматике применительно к способу выражения. То, что выражается грамматическим показателем, есть грамматическое значение. Такое решение вопроса приводило к тому, что выражаемые в ряде языков формативами половые или возрастные различия признавались грамматическими значениями, а выражаемые словами различия начала или завершения действия… считались неграмматическими. Теперь же всплывает вопрос об определении грамматических содержательных функций изнутри, по типу выполняемой ими функции» (Кацнельсон 2002: 94). Особое значение эта критика имеет в сфере исследования аналитических языков, таких как английский язык, где моделирование видо-временных и падежных отношений осуществляется при помощи специальных слов, а не словоизменительных морфем.

В большинстве исследований, начиная уже с пятидесятых годов 20 века, общепризнанным стало положение о том, что значение слова нерасчленимо сочетает в себе «лексическое и грамматическое». Однако, исследователи, принимавшие базовые положения денотативной теории, признав единство «лексического и грамматического» в слове столкнулись с новыми трудностями.

Например, неясным остался статус таких лексических единиц как, скажем, предлоги и союзы, которые при традиционном разделении лексики и грамматики считались «формальными», «грамматическими» словами. Показательно, что тот же С. Д. Кацнельсон, пытаясь дать содержательную трактовку частеречных характеристик лексики, отказывается от рассмотрения ряда лексических групп: «Под лексическими значениями мы понимаем значения полнозначных слов в отличие от слов неполнозначных, «пустых», несущих грамматическую функцию… они зачастую лишены внешних признаков, которые позволили бы отличить их от полнозначных слов. Задача в этом случае заключается в том, чтобы найти содержательные критерии. Пока это не сделано, мы… будем пользоваться лишь такими примерами, полнозначность которых вполне очевидна» (Кацнельсон 2002: 130–131).

Иногда несамостоятельность служебных слов описывается как их принципиальная «неполнота», обязательность их сочетания с другими словами в речи: «у служебных слов лексическое значение реализуется при соединении с самостоятельным словом» (ЛЭС 1990, статья «лексическое значение»). Однако мы показали, что взаимообусловленность лексических значений наблюдается и у так называемых «полнозначных» слов. Ведь слово “mountain” предполагает обязательную связь со словами climb, rise, man; слово food не будет обладать значением, если уничтожить в его структуре связь с eat; точно так же как и слово in предполагает обязательную связь со словами house, street, air, put, stay и пр.

При рассмотрении дефиниций предлогов и артиклей в данной главе мы показали, что так называемые служебные слова – отнюдь не «пустые»; более того, их структура в общих чертах соответствует базовой структуре любой другой лексической единицы: в составе этих слов точно так же можно выделить родовую и интегральную категории. Ниже будет показано, что предлоги и союзы в английском языке проявляют и ряд других характерных лексических черт, таких как полисемия, способность участвовать в антонимических парах и образовании сложных слов.

С другой стороны, очевидно, что некоторые группы слов, а иногда и целые части речи, обладают особыми характеристиками, которые связаны с различными уровнями организации словесных моделей опыта и, следовательно, речевых произведений. Так, выше говорилось о том, что артикль, в отличие от прилагательного, может определять отношение объекта не только к другому однопорядковому объекту в рамках моделируемой ситуации, но, в первую очередь, к предыдущему опыту говорящего.

Вопрос о сущности, принципах выделения и взаимодействия «грамматических» и «субстанциальных» категорий в структуре слова остается одним из самых сложных вопросов в лингвистике. Помимо так называемых «служебных» слов, много обсуждались абстрактные существительные типа «белизна», «холод», «бег».

Некоторые исследователи полагают, что эти слова по своей «логической» сути обозначают признаки (Уфимцева 2002: 92). Более нюансированную позицию в этом отношении занял С.Д. Кацнельсон. Он предположил наличие общей «категории субстанции», которая объединяет имена существительные с «предметным» значением (такие как «стол» или «кошка») и с «призначным субстанциональным» значением (такие как «бег» или «холод»).

Кацнельсон утверждает, что категория субстанции содержательна: «Онтологической предпосылкой субстанциональности являются различия степеней опосредованности признаков в их отношении к предмету. Фиксируя свое внимание на отношении признака первого порядка к признаку второго порядка, говорящий вправе на время отвлечься от отношения признака первого порядка к предмету» (Кацнельсон 2002: 215).

Этот аргумент предполагает наличие «признаков» и «предметов» как таковых в объективной действительности. Показательно, что в ряде исследований авторы предпочитают говорить об основе частеречного деления не как о сферах объектов и изменений, а как о сферах объектов и признаков (Кацнельсон 2002; Langacker 1987). Такая исследовательская традиция связана, прежде всего, с представлением об описательно-отражательном характере языка.

Соответственно с этой предпосылкой возникает впечатление, что можно легко определить «исходное» слово-признак или слово-объект в ряду однокоренных слов. Так, слово whiteness за счет меньшей употребимости по сравнению со словом white интуитивно определяется как «вторичное». В соответствии с логицистической трактовкой мы должны были бы посчитать слово whiteness «по сути признаком». Однако если мы возьмем совершенно сходную в словообразовательном отношении пару willing/ willingness и сравним ее с такими функционально подобными парами как angry/ anger и deep/ depth, то картина станет гораздо менее ясной. Должны ли мы считать слова anger и depth «по сути признаками» наравне с willingness и whiteness?

С. Д. Кацнельсон попытался определить функцию представления «призначных» значений как существительных как внешнее синтакисческое ограничение, которое язык накладывает на независимые от него логические категории: «Подчинение логико-грамматических категорий лексико-грамматическим категориям объясняется тем, что любое лексическое значение должно обладать способностью функционировать в роли члена предложения. Для того, чтобы призначные значения могли функционировать в языке в качестве определяемых и предикандумов[1], язык приравнивает их функционально к предметным значениям, подводя их под общую категорию субстанции» (Кацнельсон 2002: 215). Можно видеть, что такое объяснение функциональности представления призначных значений в виде существительных достаточно формально. Ведь для того, чтобы определить признаки признака white мы совсем не обязательно должны «приравнять его к предметному значению». В английском языке возможны такие варианты как absolutely white, spotlessly white, closer to white, almost white, whitish; very willing, not really willing, so willing that и т. п.

Более вероятным кажется предположение, в соответствии с которым слова различных частей речи, сколь бы они ни были сходны по категориальному составу, представляют принципиально различные категориальные конфигурации. Несомненно, определенном отношении такие слова как whiteness или correctness могут быть названы «вторичными» по отношению к однокоренным прилагательным. Судя по всему, такие абстрактные существительные появляются в речевом обиходе на достаточно позднем этапе языкового развития личности. Однако можно полагать, что подобные слова являются свидетельствами творческого процесса моделирования опыта, перекомбинирования категориальных комплексов, а не побочным явлением формальных синтаксических “требований” языка, который существует сам по себе, вне связи с человеческими потребностями. Ведь даже очень развитые в языковом отношении люди вряд ли будут употреблять слова типа whiteness или redness при обсуждении цвета, в который они собираются покрасить ванную. Эти слова явно относятся к речевой сфере гуманитарных наук, в первую очередь к искусствоведению и философии. Опять же, слово willingness вряд ли возникнет при обыкновенном приглашении пойти в кино. Однако в психологическом исследовании или во время психоаналитического сеанса его появление вполне вероятно.

Так, говоря о состоянии гнева, люди регулярно представляют его в тех же терминах, что и агрессивное животное или горячую материю: “I was struggling with my anger”, “His actions were completely governed by anger”, “He suppressed his anger” (Kövecses 2000). Фраза “I am angry” моделирует присутствие у объекта “I” определенного признака, но сама по себе не предполагает никакой возможности для объекта “I” этот признак модифицировать. Любой разговор о контроле человека над своими эмоциональными состояниями неизменно ведет к представлению эмоций в тех же терминах, в которых определяется ряд материальных субстанций.