На широкий простор - Якуб Колас

Была еще одна причина его любви к железной дороге. Ивась никогда не упускал случая встретить пассажирский поезд: сколько раз добрые люди бросали Ивасю из окон вагона то кусочки сахару, то конфетки, то пустые коробочки, что очень радовало маленького Ивася и делало его прямо-таки счастливым.

Ивась не имел еще своего дела в жизни и был свободным, как ветер полей, среди которых он вырос. Часто бегал он на «чугунку» посмотреть, как его отец подметает, чистит полотно железной дороги, как пробует, крепко ли сидят гайки. Все это занимало Ивася, и он так углублялся в отцовскую работу, что забывал даже про свой нос.

— А зачем ты подкручиваешь эти гайки? — спрашивал Ивась отца.

— Чтобы рельсы крепче держались, — отвечал отец. — Будут плохо завернуты — поезд может сойти с рельсов, случится несчастье — люди погибнут.

Ивась сразу же начинал думать о том, что было бы, если бы поезд сошел с рельсов. Кожа его холодела, мурашки пробегали по телу от этих мыслей, и он еще внимательнее следил за тем, все ли гайки проверены, а если видел, что отец пропустил какую-нибудь, сейчас же показывал ему.

— Ишь ты, мастер дорожный! — говорил отец и, чтобы сделать приятное сыну, пробовал гайку. — Если бы не ты, было бы крушение, — шутил отец.

А Ивась думал, что это правда, и от радости земли под собой не чуял.

Новую жизнь, новые мысли принесла с собой война. Ивась никак не мог представить себе, что это за вещь такая — война. Только потом, по мере того как он прислушивался к разговорам старших, в нем начал складываться страшный образ войны. Война, в мыслях Ивася, — нечто существующее отдельно, независимо от воли людской. Это была страшная женщина, которая скитается по свету, и где ступит ее нога, там возникают пожары, рушатся дома. Вокруг нее гибнут люди и рекою течет человеческая кровь. Эту лютую бабу-войну выпустили на свет немцы; за это наши солдаты и идут на немцев. Сначала им нужно победить своих врагов, а потом уже поймать страшную женщину и запереть ее в такой глубокий колодец, откуда она не вылезет. Тогда и наступит на свете покой.

Ивась каждый день видел, как катили один за другим поезда с солдатами. Откуда только брались солдаты? Загорелые, здоровенные, казалось, никогда не знали они горя и беды: в каждом поезде гремела гармошка, веселые, дружные песни заглушали шум вагонных колес; крепкие солдатские ноги неохотно стояли на месте — то здесь, то там готовы они были пуститься в залихватский пляс, и только недостаток места сдерживал их порывы. Все это сильно захватывало Ивася. Поезд с солдатами отдалялся, уменьшался и наконец совсем пропадал вдали, в том лесу, куда убегала и сама железная дорога. А Ивась стоял, мысли-образы вереницей проносились в его маленькой головке и волновали сердце еще неведомыми желаниями. Ему хотелось самому стать солдатом и ехать в эту красивую, неведомую даль, которая так сильно влекла к себе сердце Ивася. Ивась видел, как на длинных платформах везли пушки на огромных колесах. Глядя на все это, Ивась не так боялся войны, и она казалась ему даже веселой.

— И куда они едут? — спрашивал Ивась у отца.

— На войну, — коротко отвечал отец и вздыхал.

— А почему их так много?

— Много? И врагов много, сынок.

— Ну, а что они начнут делать, когда сойдутся все?

— Воевать будут.

— А как будут воевать?

— Как воевать будут? — переспрашивал отец и разгибал спину — он чистил и подметал полотно железной дороги. — А вот как: немцы и австрияки будут нажимать на наших, наши — да них. Начнут жарить из пушек друг в друга, из винтовок и пулеметов, и будут все сходиться, а когда сойдутся, начнут колоться штыками — вот так!

Тут отец нацелился метлой в Ивася, словно собирался пронзить его.

Ивась слушал, раскрыв рот.

— А им больно? — спросил Ивась.

— Кому?

— Тем, что вот так бьются.

— Всякое, сынок, бывает: кого ранят, тому больно, а насмерть убьют — ничего и не почувствуешь.

— А я не бился бы.

— Как так — не бился бы? Ежели ты солдат, то должен воевать, сынок.

И новые мысли начинали шевелиться в голове Ивася. Теперь ему становилось немного ясней, почему среди солдат попадались и такие, на чьих лицах отражались печаль и горе. Должно быть, есть от чего запечалиться, загрустить человеку! И еще: видел Ивась, как с другой стороны, из-за неведомого леса, шли другие поезда с вагонами, на которых были большие красные кресты. Тихо было в этих поездах, неподвижно лежали там раненые солдаты. А мать каждый раз, глядя на эти вагоны, тяжело-тяжело вздыхала, приговаривая:

— О боже, боже! Сколько гибнет людей! Сколько калек!

Время от времени маленький Ивась делал обход своих любимых уголков, а было их здесь немало. Выйдет утречком из будки во двор, примостится где-нибудь в уголке на солнышке, притихнет, задумается, прислушивается к тем радостным звукам и шуму, какими живет этот вольный белый свет, или просто радуется красоте летнего дня, и какое-то неясное желание потянет его со двора на тот простор, где природа создает чары жизни.

За небольшим полем высился лес. Он начинался чередою высоких и ровных дубов; немного поодаль от железной дороги дубы смешивались с толстыми, старыми елями. Казалось, какой-то лесной царь нарочно выбрал их из всего леса — такие они были высокие, стройные, гладкие, а макушки их прямо любота: одна в одну, словно пышные шапки. Дальше, вдоль поля, тянулся густой невысокий ельник, среди которого кое-где покачивали свои красивые верхушки старые ели. В этом ельнике было много глубоких, заросших травою ям.

Ученые люди, приходившие сюда из города погулять — город был не так далеко, — говорили, что эти ямы — следы глубокой древности. Это старинные окопы. Простые